1
453 год до н.э.
Месяцы Паофи и Атир[53]
Мемфис. Фивы
Утром Геродот и Яхмос отправились на Меридово озеро.
Настес предложил галикарнасцу свою помощь, однако тот заявил, что Осирион охраняется маджаями, поэтому появление у входа святилища трех вооруженных бородачей вызовет никому не нужный переполох.
— Где он хоть находится? — спросил кариец.
Геродот лишь неопределенно махнул в сторону Фаюмского оазиса...
Солнце жгло немилосердно, поэтому галикарнасец то и дело прикладывал флягу к растрескавшимся губам. По барханам гуляла пыльная поземка, а молочно-голубое небо над головой казалось неимоверно далеким.
На склонах холмов причудливо вспучивались изгрызенные пустынными хамсинами скалы. Редкие солянки топорщили бледно-зеленые стебли. Перекрученные саксаулы зарывались корнями в горячий песок. Лощины зеленели осоковыми топями. В дрожащем над гнилой водой воздухе выгибали шеи фламинго.
Ослы семенили по утоптанной дороге под бряцанье колокольчика. Яхмос прикрыл горшки мокрой рогожей, которая высохла сразу, как только долину накрыла дневная жара. Поэтому жрец то и дело останавливался, чтобы намочить тряпку в болоте. Не дело везти в святилище прогорклое масло.
Виноградники сменялись хлопковыми полями и оливковыми рощами. Вода из разбухшего канала дотянулась до посадок. Уже почти лизала огороженные камнями делянки. Бесполезные во время паводка шадуфы целились шестом в небо посреди широких запруд.
По дороге Яхмос рассказал, что озеро имеет рукотворное происхождение.
На вопрос Геродота, куда же землекопы бросали выкопанную глину, он махнул на дорогу:
— А никуда... Несли в корзинах к Нилу вот по этой самой грунтовке, чтобы свалить в реку. Но отвал тут же размывало, потому что течение не оставит следа от любой кучи.
В полдень показалась облицованная известняковыми плитами пирамида Неферу-Птах, дочери фараона Аменемхета Третьего. Пирамида отца высилась в десятке стадиев к северу и казалась выше. Обе усыпальницы вырастали из обширного болота словно жерла морских вулканов.
В плавнях среди окон ряски, камышовых дебрей, зарослей осоки и миртовых кустов раскинули желтые листья-крылья ирисы, покачивались фиолетовые колосья плакун-травы, дикий рис вытягивал распушенные метелки.
Перед каждой из пирамид на гранитном троне восседал вельможа в царском клафте. Вода покрывала цоколи и даже ступни статуй, казалось, что они намеренно погрузили ноги в топь, чтобы отдохнуть от дневной жары. Геродот узнал в скульптурных изображениях того самого фараона из Мемфиса, возле статуи которого он встретился с Яхмосом.
Галикарнасец попробовал на глаз определить высоту пирамиды фараона. Для ориентира выбрал иву на ближайшем к ней клочке суши. Он даже охнул от удивления: получалось не меньше сорока оргий.
Некрополь занимал сухой пригорок между пирамидами и берегом Меридова озера. Бурые от времени мастабы грели кирпичные бока под полуденным солнцем.
Совсем древние гробницы, наполовину осыпавшиеся, наполовину занесенные песком походили на куличи, которые дети лепят у воды. Возле свежих мастаб сидели люди с вымазанными илом лицами.
Земля под ногами скорбящих была усыпана черепками траурных сосудов. Одни из них били себя по голове обеими руками от горя, другие мрачно тянули пиво из горшка.
На западе от некрополя белели постройки Крокодилополя. Впереди выросли стены заупокойного храма Аменемхета, прилегавшего со стороны равнины к пирамиде.
Пальмы, которые во время поездки казались высокими, теперь словно съежились, сморщились, ссохлись на фоне рукотворной горы. Стены перед входом в храм покрывали процарапанные по известке глаза и уши. Бесчисленные, как толпы оставивших магические знаки просителей.
Площадь перед воротами пестрела разноцветными нарядами паломников. Возницы распрягали ослов и волов на выгульном дворе. Торговцы ритуальными сосудами, погребальными ушебти, а также всевозможными амулетами, оберегами и талисманами разложили свой товар на перевернутых вверх дном корзинах.
Яхмос направил повозку к охранному флигелю.
Привязав ослов к торчавшему из стены крюку, он протянул Геродоту льняной платок:
— Закрой лицо.
Галикарнасец помедлил:
— Зачем?
— Бородатых здесь не любят.
— А если я обращенный? — не сдавался Геродот.
— Так это еще доказать надо... Ты для этого сюда приехал? — с издевкой спросил уаб.
— Нет, — согласился галикарнасец.
— Тогда делай, что говорят, — отчеканил Яхмос.
Потом махнул рукой в сторону первого пилона:
— Пошли!
— А масло? — напомнил Геродот.
— Рабы выгрузят горшки в кладовую... Без нас справятся.
К повозке уже брели изможденные фигуры в грязных набедренных повязках.
Геродот с волнением вошел в святилище, которое было не менее величественным, чем храм Птаха в Мемфисе. За одним перистилем следовал другой, каждый новый пилон казался выше предыдущего. Часовни, храмовые подворья и молельные залы соединялись в огромный лабиринт.
В глубоких порталах клубились иссиня-черные тени, отчего они казались входом в преисподнюю. Бесчисленные колонны выстраивались в галереи, чехены тянулись к небу, а статуи смотрели на паломников выразительными, словно живыми глазами.
Вскоре оба гостя затерялись среди сфинксов, стел, скульптур и раскрашенных колонн...
Не доходя до пирамиды, Яхмос свернул к приземистой каменной постройке с узкой дверью, украшенной изображением шакалоголового божества.
Походя кивнул сидевшему на блоке обтесанного песчаника эфиопу в шлеме и с копьем в руке. Одним из ключей на связке поковырял в замочной скважине. В проеме открылась лестница.
Прежде, чем войти в мастабу, уаб снял обувь, кивком головы предложив сделать то же самое галикарнасцу. Потом поудобней закинул на плечо котомку с серебром.
Геродот замешкался, опасливо разглядывая торчавшую на шесте перед входом полусгнившую голову.
— Расхититель гробниц, — проворчал Яхмос. — Чтоб его мать павиан отымел! Чтоб на его детей сел слон! Ловим их, рубим головы, а они все лезут и лезут... Как только мести Мертсегер не боятся... У каждой мастабы маджая не поставишь.
Катакомбы встретили галикарнасца затхлым воздухом с причудливой смесью запахов: аромат камеди и можжевельника перебивался сильным луковым духом, а потом вдруг накатила вонь гудрона и могильной гнили.
«Не то праздником пахнет, не то раскопанной могилой», — озадаченно подумал он.
Запалив факел, уаб повел Геродота по коридору со сводчатым потолком. Комки давно высохшей глины дробились под босыми подошвами. Со стен мастабы на незваных гостей смотрели боги и фараоны древности.
После суматохи храма тишина подземелья казалась кладбищенской. По сути, она такой и была — Геродот оказался в царстве мертвых. Под сводами еле слышно бился шелест шагов да слабо потрескивал факел.
Все пространство мастабы занимали деревянные, глиняные и каменные саркофаги, на которых толстым слоем лежала пыль. Почти все оказались вскрытыми. Одни крышки были сдвинуты, другие валялись на полу.
Из ближнего саркофага по пояс свешивался труп в размотанных пеленах. Свернутая набок почерневшая голова словно в изумлении раскрыла пустой рот.
Уаб попросил галикарнасца помочь ему втащить мумию обратно в гроб.
— Воры? — шепотом спросил Геродот, отряхивая хитон.
Говорить громко он почему-то опасался.
— Ага, — мрачно кивнул Яхмос. — Ладно бы просто забирали все самое ценное, так они еще и мумии из саркофагов вываливают, а потом шарят на дне... Тело от падения разрушается, из-за этого жизненная сила покойника Ка не может встретиться в загробном мире с душой Ба... Иногда они мумию из разграбленной гробницы вообще сжигают.
— Зачем? — удивился галикарнасец.
— Чтобы не отомстила живым... У этих подонков нет ничего святого.
Пламя факела высвечивало ниши в стенах, где лежали обернутые просмоленными покровами или арбузными листьями мумии бедняков, белели кости нищих с обрывками одежды. В некоторых нишах тела лежали одно на другом или просто кучей.
Из ритуальных предметов в этом зале Геродот заметил дешевые фаянсовые амулеты, да еще выцветшие фигурки богов и ушебти. Грубые неказистые статуэтки напоминали деревенские игрушки.
Зато весь пол был уставлен глиняной посудой с окаменелой кашей, кусками заплесневелого хлеба, а также корзинами, которые были наполнены ссохшимися плодами зизифа и пучками священной травы хальфа.
В следующем зале вскрытых гробов оказалось не меньше. Судя по изображениям на стенах, в них покоились останки ремесленников. Возле саркофагов прямо на полу лежали погребальные голубые пелены, белые и красные отрезы полотна, лопаты, долота, молотки, плиссировальные доски, стояли сосуды с изображением хозяйственной жизни Нильской долины.
Пространство между саркофагами было заполнено глиняными ящиками, в которых хранились ритуальные сосуды-канопы, розовыми статуэтками кошек, амулетами, а также ларцами с давно сгнившими подношениями пищи.
— Почему канопы закрыты крышками в виде звериных голов? -— спросил Геродот. — В них находятся останки животных?
— Нет, — хмыкнул Яхмос. — Внутренности умершего... Бабуин, шакал и сокол — земные воплощения трех сыновей бога Хора: Хепи, Дуамутефа, Кебехсенуфа. Четвертый сын — Имсети — изображается человеком... Но это не всем по карману.
— Как вы бальзамируете покойников? — спросил Геродот, которому не терпелось записать подробности ритуала на папирусе.
Уаб принялся подробно объяснять.
Говорил он своим обычным голосом, явно не опасаясь потревожить покой умерших:
— Сначала бальзамировщики вытаскивают крючком мозг через ноздри... Ну, то, что можно достать... Остальное растворяют раствором соли и натрона[54]. Пустоты заполняют камедью... Самое сложное — это высушить труп. Как правило его для этого выставляют на солнце. Иногда кладут в очищенные от внутренностей живот и грудь комки соли, чтобы она впитала влагу... Обмыв внутренности пальмовым вином с пряностями, помещают их в канопы... Волосы на трупе бальзамировщики сбривают, правда, иногда они выпадают сами от начавшегося разложения... Для растворения внутреннего жира помещают в живот и рот мешочки с неразведенным натроном и камедью... Потом набивают туда рубленую солому, если это труп бедняка, а если богатого и знатного человека, то пропитанное горячей миррой полотно... Вместо мирры можно использовать масло можжевельника — так получается дешевле... Совсем дешево будет, если живот просто промыть колодезной водой, а затем напихать в него лишайник и луковицы... Уши, глазницы, нос и рот трупа заливают пчелиным воском. Потом вставляют искусственные глаза из стекла и камешков.
Бальзамировщики пришивают пальцы к рукам и ногам... Тело засыпают смешанным с опилками сухим натроном, а спустя месяц обмывают водой из Нила. Лучше всего для этого подходит вода, взятая из реки возле острова Элефантина... Кожу трупа натирают растительным маслом, вином, молоком, корицей... Вообще, чем толще будет слой пряностей на коже, тем лучше. После этого снова сушат на солнце... Только тогда мумию заворачивают в льняные покровы... Под конец надевают на нее амулеты и драгоценности. Приглашенные на погребение друзья возлагают на мумию гирлянды из плодов персеи, листьев сафлора, пальмы, цветов голубого и белого лотоса... И все — можно укладывать в саркофаг... Работа занимает семьдесят дней.
Пока Яхмос рассказывал, Геродот внимательно слушал и запоминал. Стало прохладно, тогда он запахнул на груди гиматий. Жрец, одетый лишь в тонкий каласирис, находился в привычной для себя обстановке, поэтому не чувствовал холода подземелья.
Ушебти из терракоты, травертина или фаянса со скрещенными на груди руками равнодушно взирали на нарушителей могильной тишины. Священные скарабеи разной величины и ценности настороженно замерли, словно прислушиваясь к шагам незваных гостей. Геродот догадался, что сюда расхитители гробниц наведались за золотом, оставив без внимания предметы обихода и амулеты.
— Ну, вот, — сказал Яхмос. — Сейчас будет зал покойных чати, потом Лучевой тамбур, и мы почти пришли.
Впереди показались расписанные иероглифами желтые колонны. На облицованных сине-зелеными фаянсовыми плитами стенах мастабы боги и богини указывали душе умершего путь в тростниковых зарослях Дуата — загробного мира египтян.
Вот Исида расправляет перед Ба руки-крылья, обещая защиту от злых духов. Хатхор с солнечным диском между рогами протягивает ей жертвенную пищу и священную воду.
Нейт невозмутимо кормит грудью маленьких крокодилов, словно они предназначены гостье в дар.
А там Нефтида в виде соколицы сидит у изголовья умирающего. И вот уже Нефтида, Исида и Серкет вместе с бальзамировщиками раскладывают его внутренности по канопам, на которые важно взирают со стороны сыновья Хора.
Еще дальше Анубис сопровождает Ба к трону Осириса. На следующей фреске Осирис взвешивает сердце умершего на весах Истины в Чертоге Двух Истин. И, наконец, Хебкут совершает в честь гостьи возлияние.
На столиках перед саркофагами лежали личные вещи погребенных: ароматические конусы из смазанных благовонным жиром волос, парфюмерные ящички, шкатулки для украшений, чепцы, гребни, парики, зимние накидки...
Художники позаботились о том, чтобы покойники ни в чем не испытывали недостатка в загробной жизни. Тучные стада паслись в нарисованных на стенах полях.
Многочисленные слуги срезали серпами пшеничные колосья, собирали виноград или вынимали из ульев мед. Охотники гнали по холмам антилоп. Рыбаки вытягивали из воды полные рыбы сети.
Округлые бока саркофагов были расписаны иероглифами и изображениями фетишей. Геродот узнал страусовые перья Шу и Маат, пляшущего охранителя домашнего очага Бэса, его жену Бэсит, уджат «Око Хора» — символ молодости, бессмертия и жизненной силы, олицетворяющий бессмертие анх, жезл божественного могущества уас, джед Осириса с пшеничными снопами, пояс Исиды тет, а также знак вечности шен.
На крышках саркофагов скорчились засохшие бутоны голубых и белых лотосов, водяных лилий, свалявшиеся от времени венчики жасмина и василька. Соцветия папируса печально топорщили бурые ломкие стрелки. Листья и плоды персеи омертвевшими гирляндами свешивались до земли.
Посмертные статуи чати с гордо выпрямленной спиной делали шаг в вечность, опираясь на посох. Вот неразлучные супруги сидят на каменной скамье с умиротворенным выражением на лице. А рядом супружеская пара держится за руки, при этом муж прижимает к себе девочку.
«Похожи на жертв гнилой лихорадки, которая сразила всю семью», — подумал Геродот.
Он показал на голубое весло:
— Зачем оно здесь? Умерший был моряком или судовладельцем?
— Нет, — терпеливо объяснил Яхмос. — Это ритуальное весло, которым душа покойника должна грести во время плаванья на погребальной ладье по подземному Нилу. Или по небесному... На этот счет существуют разные мнения.
— Странно... У него рукоять позолоченная. Почему весло не забрали расхитители гробниц? Да и вообще, я не вижу здесь ни одного вскрытого саркофага...
— Они глубже второй мастабы не суются... Боятся мести Анубиса.
Геродот посмотрел на уаба округлившимися глазами:
— Какой мести?
Яхмос пожал плечами:
— Никто этого не знает... Известно только, что в дальних мастабах жрецы надолго не задерживаются. Провел погребальную церемонию — и скорее наверх... А еще они сменяют друг друга: утром работает один, после полудня второй. Если жрец пренебрегает неписаными правилами, то потом становится бледным, плохо ест и спит, теряет интерес к жене. Одного после службы вырвало прямо на ступенях, даже выйти не успел... Никто не хочет повторить участь сема Нетернахта, который решил провести две церемонии Отверзания уст и очей подряд... Думал подать пример усердия младшим жрецам. Родственники обоих умерших хорошо заплатили, поэтому он отказался от сменщика и выполнил все ритуалы по полному канону... Только сразу после этого начал страдать поносом, спустя несколько дней слег с жаром, а через два месяца умер...
Геродот посмотрел на талисман Тасуэи, кольцо со скарабеем. В его голове роились вопросы. Не об этом ли проклятья подземелья предупреждала Анхере? И что это за месть такая? Отравленное дыхание, убивающий взгляд, магия? Или что-то другое...
2
Сат-Хатор до самого храма ехала на приличном расстоянии от повозки Яхмоса, не теряя ее из виду. Чтобы не выделяться среди других путников, она прикрыла черный каласирис синей накидкой.
Верблюд мерно шагал мимо медлительных быков иуа, неторопливо семенящих ослов, более резвых онагров. Пешеходы в запыленных набедренных повязках, изношенных тростниковых сандалиях и с посохом в руке поглядывали на высоко сидящую в седле семет с завистью.
Изредка она обгоняла бредущих с носилками на плечах рабов или, наоборот, обдав верблюда облаком пыли, ее саму обгоняла запряженная парой сирийских коней колесница чати.
Дорога пролегала по дамбе из выбранной при строительстве канала глины. Когда мимо с громким плеском проплывал барис, над водой разносилось пение гребцов.
Возле храма Аменемхета Сат-Хатор приказала верблюду опуститься. Соскочив на землю, направилась не к массивному пилону, а в сторону Меридова озера. Хопеш и коса натягивали ткань накидки, словно на спине семет вырос горб.
Паломники опасливо косились на жрицу в бусах из львиных когтей. Встретившись с ней глазами, они тут же отводили взгляд, нашаривая рукой амулет Бэса на шее.
Голубая гладь озера терялась в песках. Тихо шуршал прибрежный камыш. Священные крокодилы сгрудились на мелководье, высунув голову с полуоткрытой пастью на воздух.
Жрец фаюмской богини Себекет ходил вдоль кромки воды с корзиной за спиной. При каждой остановке он снимал свою ношу, чтобы разбросать несколько кусков козлятины. Челюсти крокодилов резко клацали, хвосты нервно били по воде, после короткой схватки жертвенное мясо доставалось самому быстрому.
Сат-Хатор настигла жреца возле входа в катакомбы. Посмотрев в ее беспощадные глаза со зрачками цвета запекшейся крови, он успел только сказать: «Пощади!» От косого удара хопешем его шея раскрылась красным бутоном.
Тогда семет взяла труп за щиколотки и оттащила к двери. Ногой сдвинула тяжелую задвижку в сторону. За бронзовой створкой открылся глубокий темный провал.
Сат-Хатор волокла труп по штольне, а по кровавому следу, словно заколдованные запахом смерти, ползли крокодилы. Время от времени семет останавливалась, чтобы отрубить часть мертвого тела — кисть, ступню или несколько пальцев.
Тогда сзади вспыхивала скоротечная схватка, после которой шарканье лап возобновлялось. Погребальная процессия все глубже удалялась вглубь подземелья.
Сначала путь освещали солнечные лучи, проникающие внутрь штольни сквозь распахнутую дверь. За поворотом на мгновение сомкнулся мрак. Но семет упрямо двигалась вперед, ощупывая стену рукой. Словно знала, что это ненадолго.
Через несколько шагов штольня снова ушла в сторону. Тьма рассеялась от падающего из шурфа над головой снопа дневного света. Крокодилы продолжали ползти за Сат-Хатор, подбирая по дороге мясо убитого жреца.
Перед Лучевым тамбуром она остановилась. Принялась яростно рубить и так уже сильно покалеченный труп. Потом положила рядом с останками восковую фигурку крокодила.
Разбрасывая по штольне кровавые куски, семет бормотала заклинание: «О львиноголовая Себекет, прими эту человеческую жертву в дар от львиноголовой Сехмет... Да будут клыки твоих крокодилов остры, челюсти крепки и хвосты смертоносны. Да войдет двойная ярость львиц в их глаза, а двойная мощь львиц в их тела... Пусть они безжалостно рвут на части эллина по имени Геродот. Пусть его кровь превратится в молоко Нейт, которым она питала тебя, о Госпожа Себекет. Пусть его плоть будет для тебя, о Великая Себекет, сладкой как хлеб подношений. Тогда, о Госпожа Себекет, принесешь ты процветание для Та-Кемет на все время перет и время шему. Когда половодье спадет, пусть нивы станут тучными, трава высокой и сочной, а священные сикоморы не оскудеют плодами...»
Сат-Хатор замерла в ожидании. После того как пиршество закончилось, крокодилы вперили в нее немигающие зеленые глаза, а затем поползли вперед, туда, где брезжил свет смоляного факела и откуда доносились приглушенные голоса...
Подельники продолжали разговор.
— Египтяне считают душу бессмертной? — спросил Геродот.
— Да, но только в загробном мире ... Когда человек умирает, его душа летит в Ливийскую пустыню, где ее встречает Хатхор ... Похоронить тело важно до заката, чтобы душа отправилась на «Прекрасный запад» вместе с умирающим солнцем... По дороге в Царство мертвых Хатхор кормит и поит душу, доставая припасы из дупла священной сикоморы...
— Что происходит потом?
Уаб замялся:
— Разные свитки описывают Царство мертвых — Дуат или Поля Покоя — по-разному... В храме Хут-ка-Птах принято считать, что Хатхор передает душу с рук на руки другим богам — Нейт, Селкет, Нефтиде, Исиде и Анубису, которые защищают ее от опасностей Дуата... Потом душу судит собрание сорока двух богов в Чертоге Двух Истин на Огненном острове. Осирис взвешивает сердце покойного на весах Истины, чтобы определить, каким человеком он был — хорошим или плохим... Душе дают возможность оправдаться перед судом. Тот записывает эту речь, а Анубис оглашает приговор богов... Если они признают правоту покойного, то его душа отправляется на небо в благодатные тростниковые Поля Налу. Душу, тело и даже тень преступника съедает Пожирательница Амемит с телом гиппопотама, львиными лапами и головой крокодила... Согласно другим свиткам, боги обезглавливают грешника, после чего голову варят в котле, а из его тела кровь высасывает муут — проклятая душа, которую называют Пожирателем ослов. Сердце несчастного достается Западным пожирателям... Еще я слышал, будто грешника переворачивают вниз головой, чтобы он мог питаться только собственными испражнениями...
Яхмос поправился:
— Хотя так считали раньше... Сейчас мы уверены, что преступника просто лишают тепла, света, а также возможности разговаривать с богами... Если покойный совершал не только злодеяния, но и добрые поступки, его душе дают возможность покаяться перед Осирисом... Погоди...
Внезапно замолчав, уаб провел рукой с факелом справа налево. Впереди чернел проем. Подельники вышли из мастабы в просторный круглый зал. Пламя осветило зевы трех уходящих вглубь горы коридоров.
— Вот и Лучевой тамбур, — начал Яхмос. — Теперь...
Но он не договорил. Раздалось шлепанье лап по каменному полу, а затем тишину подземелья прорезал вопль боли. Невидимая сила рванула тело Яхмоса в сторону.
Из мрака к жрецу метнулись тени с широко раскрытой смрадной пастью. Клыки рептилий смертоносными клещами сжали его ноги и руки, когти царапали лицо, пах, живот...
Визг жертвы забился под сводами подземелья, перекрывая звон посыпавшегося из котомки серебра и чавканье тварей. Белый каласирис мгновенно окрасился кровью.
Геродота спасло то, что он отскочил в сторону. Челюсти крокодила лязгнули возле его ноги. Галикарнасец успел подхватить с пола факел, чудом увернувшись от второго броска.
Куда бежать? Он метнулся к ближайшей штольне. Понесся по подземелью, понимая, что только так спасется. Помочь подельнику Геродот уже ничем не мог. Сокрушительная хватка крокодила дробит жертве кости, рвет сухожилия и артерии. А если их целая стая... Но откуда они взялись в тамбуре?
Запыхавшись, беглец перешел на шаг. Свет факела выхватывал из тьмы голые шершавые стены без надписей и рисунков. Этот проход явно не вел ни к каким ритуальным помещениям. Но тогда для чего он?
Вот брошенная тачка, там кайло, кости человека в лохмотьях, стены зияют провалами, на каменном полу кучи выработки ... Заброшенная шахта? Но тогда ему точно не сюда, вряд ли штольня имеет какое-либо отношение к Осириону.
Он бросил взгляд на сжимавшую факел руку и обомлел. Скарабей на пальце светился слабым оранжевым цветом. Галикарнасец сразу вспомнил предостережение Айхере. Дальше идти нельзя, иначе смерть. Остается только вернуться в тамбур. Но там крокодилы...
Геродот понимал, что другого выхода нет. Он развернулся и побрел назад, внимательно глядя под ноги, потому что твари могли его преследовать. Ему вдруг вспомнился рассказ Яхмоса о кровожадных призраках муут.
«А что, — с мрачной иронией думал галикарнасец, — если в Элладе ночью на кладбище можно запросто напороться на вампиршу Эмпусу, то почему в Египте нельзя попасть в лапы неупокоенного злобного духа... Тем более в подземном склепе, где наверняка полно призраков...»
Геродот содрогнулся, представив себе, как из-за саркофага появляется угрюмая фигура эйдолона, и, шатаясь и подвывая, бредет к нему по катакомбам. Однако постарался взять себя в руки.
Перед тамбуром галикарнасец остановился, пытаясь определить на слух, пусто там или нет. С досадой услышал, как по полу скребут когти рептилий. Но оставаться в зловещей штольне он тоже не мог.
Посветив перед собой, Геродот увидел у стены тамбура сундук. Тогда он разбежался, сильно оттолкнулся и запрыгнул на крышку. Потерял равновесие, но удержался. Рептилии бесновались под ним, угрожающе разевая пасти.
Куда теперь? Путь обратно в мастабу был перекрыт крокодилами. Твари кишели и в соседнем проходе, где под падающим из шурфа светом виднелась долговязая фигура.
Геродот крикнул: «Эй!»
Но ответа не дождался. Казалось, человек и рептилии были заодно. Они ползали возле его ног, не причиняя вреда. По очертаниям силуэта галикарнасец понял, что это женщина.
Оставался третий проход, тоже темный и таинственный. Яхмос так и не успел объяснить дорогу. Но больше идти некуда. Если он хочет выполнить поручение Перикла, то должен рискнуть.
Геродот швырнул факел к основанию сундука. Рептилии отшатнулись. Тогда галикарнасец спрыгнул на пол и рванулся к штольне. Сзади раздался треск раздираемой клыками ткани — один из крокодилов успел вцепиться зубами в его гиматий.
Он пробежал вперед в полной темноте, выставив перед собой руки. Потом перешел на шаг, то и дело ощупывая стену. Наконец, мрак прояснился. Вскоре Геродот добрался до каменных ступеней.
Поднявшись по лестнице, он оказался в похожем на храм помещении. Осирион освещался расставленными вдоль стен жаровнями. Скупой дневной свет проникал в святилище из окна в потолке.
В пузатых кувшинах зеленели свежие стебли папируса. Толстые колонны с капителями в форме распустившегося цветка лотоса подпирали потолок, вдоль которого бежал фриз с растительным орнаментом.
Посередине Осириона покоился саркофаг, обложенный льняной тканью. Словно гигантская личинка насекомого спит в коконе. Или лодка замерла на неподвижных волнах. Казалось, бог плывет в ладье по подземному Нилу.
Крышку гроба украшало изображение Осириса в образе фараона: повелитель загробного мира с перекрещенными на груди руками сжимает пальцами жезл в виде крюка и плеть. Голову зеленокожего бога покрывала белая коническая корона Атеф с двумя страусовыми перьями по бокам.
В глубине зала стоял пустой трон, перед которым на полу была расстелена пятнистая звериная шкура. На стенах Осириона яркими фресками расцветали сцены земного существования бога, а также его посмертной трансформации.
Вот Геб и Нут нянчат младенца Осириса в Ливийской пустыне. Вот он вместе с Исидой правит Египтом. А там поющий Осирис учит людей выращивать пшеницу и ячмень. Земная жизнь бога заканчивалась сюжетом о том, как Сетх обманом укладывает Осириса в саркофаг.
На противоположной стене ладья Ра плывет по загробному миру. Рядом показана сцена объединения души Ра с душой Осириса в пещере. Дальше безутешная, но не потерявшая надежду Исида складывает вместе куски тела мужа.
Вот Анубис и Тот бальзамируют тело мертвого бога. А там Исида находит в Мемфисе фаллос Осириса. Наконец, Осирис съедает глаз своего сына Хора и оживает. В заключительной сцене жрецы Абидоса торжественно выносили ладью Осириса из храма.
Геродот в растерянности осмотрел Осирион, не понимая, где нужно искать небриду. В зале нет ни сундуков, ни плетеных корзин, ни спуска в крипту. Архивные папирусы аккуратно разложены на полках ниш. Вазы, тиматерионы, жаровни...
И тут его осенило! Ничего искать не надо... Оленья шкура перед троном и есть священный атрибут эллинов. Разве есть для чужого бога унижение сильнее, чем его одежда, расстеленная под ногами бога своего.
В волнении Геродот опустился перед небридой на колени. Поцеловав ее край, свернул шкуру в рулон. Потом сорвал с плеч гиматий и аккуратно завернул в него реликвию.
Все — дело сделано. Оставалось убраться из Осириона, пока служители храма не пришли сюда на вечернюю молитву. Он быстро направился к украшенному пилястрами выходу.
Внезапно послышались шаги.
Из глубины портала выступили две фигуры. Жрецы принесли ритуальный сосуд-хес для омовения идола и мешок с чистым песком. Оба удивленно смотрели на незнакомца, непонятно как оказавшегося в святилище. За их спинами мигали светлячки масляных ламп.
Геродот замер...
Но в следующее мгновение он выронил сверток, чтобы обеими руками схватить стоявший у стены высокий треножник. Горячие угли полетели в лицо одному из жрецов, который заорал от боли.
Второй жрец отшатнулся, однако галикарнасец наотмашь врезал ему по голове пустой чашей. Тот со стоном повалился на пол. Не давая первому жрецу опомниться, Геродот ударил его в грудь тяжелой бронзовой ножкой.
Теперь на полу корчились два тела. Из разбитого кувшина растекалась лужа воды. Но путь к бегству был отрыт. Галикарнасец подхватил с пола небриду и бросился по едва освещенному коридору. Перед дверью остановился, переводя дыхание.
Наружу он вышел внешне спокойным, хотя сердце бешено колотилось. Дежурившие у входа маджаи не скрывали удивления: на их глазах в шетаит вошли знакомые жрецы — и вдруг оттуда появляется неизвестный человек, да еще что-то выносит.
— Эй! — один из них стиснул чужаку плечо.
Геродот молча высвободился. От резкого движения платок соскользнул с лица. Маджаи ошеломленно уставились на бородача. Теперь уже две руки держали его за рукава хитона.
Геродот начал вырываться. Красный от гнева маджай наотмашь ударил его по голове. Но из-за того, что он сжимал в руке копье, удар получился скользящим. Галикарнасец ответил свободной рукой, а когда хватка египтянина ослабла, плечом оттолкнул второго маджая.
И бросился прочь... Но тут же рухнул от подсечки копьем. Геродот пытался встать, прижимая к груди сверток с небридой, орал от боли и злости, а маджаи с бранью били его бронзовыми втоками копий по спине, рукам, голове.
Он поднимался на колени, снова падал от жестоких ударов. Разбитые пальцы не слушались, кровь заливала глаза. Мысли звенели с презрительной беспощадностью: «Слабак! Не оправдал! Не справился!»
Внезапно удары прекратились. Послышался шум драки, а затем ему помогли подняться. Шатаясь, галикарнасец встал на широко расставленные ноги. Голова кружилась, руки дрожали, окружающие звуки слились в монотонный гул...
Он заморгал, чтобы осмотреться. Кто-то осторожно протер ему глаза ладонью. На него внимательно смотрел Настес. Рядом с отцом стоял Мис, сжимая в руках секиру. Изрубленные насмерть маджаи валялись на земле.
Наконец, Геродот понял, что ему говорит кариец:
— Надо уходить!
— Как вы... — начал было галикарнасец.
Но Настес прервал его:
— Потом!
Они бросились к акации, под которой отдыхали лошади. Лид издали нетерпеливо махал рукой. Карийцы помогли Геродоту сесть в седло. Всадники сначала поскакали рысью, но вскоре бросили коней в галоп.
За спиной послышались крики — от шетаита бежали вооруженные копьями люди. Галикарнасец облегченно вздохнул: теперь преследователям их не догнать. Напряжение, наконец, отпустило его...
Сат-Хатор равнодушным взглядом окинула трупы маджаев. Потом посмотрела вдаль, туда, где медленно оседала поднятая копытами пыль. Ее губы упрямо сжались: первое сражение проиграно, но война еще не закончилась.
3
После избиения маджаями Геродот несколько дней отлеживался на постоялом дворе. У него оказались сломанными ребро и два пальца на левой руке. Рваную рану на затылке галикарнасца Настес зашил нитью из свиной кишки. Рассеченная бровь зажила после нескольких смен подорожника.
Карийцы рассказали, что узнали о том, где располагается Осирион, от Хети. Добравшись до пирамиды Аменемхета, они решили подождать галикарнасца на безопасном расстоянии от некрополя. При этом не спускали со входа в шетаит глаз.
Анхере принесла остракон, на котором Тасуэи написала, что отдает бакет в распоряжение раненого, а после окончания церемонии поминовения усопшего придет его навестить сама.
Ливийка оказалась искусной знахаркой, поэтому благодаря ее уходу Геродот быстро поправлялся. Первым делом она умело приладила лубок из липовой коры к сломанным пальцам галикарнасца. Потом налепила ему на бок несколько листьев хрена и плотно затянула ребра платком.
Наконец, Анхере достала из сумки маленький сверток. Развернув ткань, взяла кусок бурой плоти за голый хвост.
Когда Геродот с брезгливым выражением на лице спросил, что это такое, бакет равнодушно ответила:
— Мышь без шкурки... Никакое животное не сравнится с ней по жизненной силе. Когда паводок уходит, покрывший землю ил высыхает под жарким солнцем, и из трещин вылезают мыши. Мы считаем их порождением Нила... Мясо освежеванной мыши считается в Египте лучшим средством для восстановления сил... Но есть нужно сырым.
Геродот с отвращением отвернулся.
Анхере укоризненно посмотрела на раненого. Потом вздохнула и начала читать над ним заклинание, прикладывая поочередно к его пальцам и ребрам амулет уджат из красной яшмы. Он снова запротестовал, но, увидев, что бакет хмурит брови, на этот раз сдался.
Настес приготовил по ее указанию лечебный напиток из мандрагоры и меда. Мис каждый день ходил на рынок за коровьим молоком, а Лид раздобыл несколько шариков меконина, чтобы Геродот не мучился бессонницей.
Однажды галикарнасец услышал, как Анхере обсуждает с Настесом состав мази от головной боли. Разговор шел на смеси египетского и койнэ, поэтому он понял только то, что лекарство связано с Исидой и Ра. Но голова перестала болеть уже на следующий день.
Тогда он попросил карийца раскрыть секрет снадобья.
— Да нет никакого секрета, — добродушно рассмеялся Настес. — Эту мазь готовят на основе обычных трав: размолотых ягод кориандра и можжевельника, меконина из маковых зерен, толченого корня мандрагоры... В смесь добавляется мед... Все из того, что я назвал, растет в Элладе...
Помедлив, добавил:
— Не хотел тебе говорить, но раз уж ты спрашиваешь сам, то должен знать... Анхере принесла с собой еще кое-что... В общем, попросила меня добавить в мазь волосы посаженного на кол преступника и жир летучих мышей.
Геродота чуть не стошнило, а кариец принял виноватый вид.
Небриду галикарнасец завернул в чистую холстину, после чего аккуратно уложил в сундук на кошели с драхмами. Рядом с амулетами Улиада: тетом, джедом и статуэткой Амона. Сверху пришлось набросать стеблей полыни и тимьяна для отпугивания насекомых.
На третий день вечером в жилую комнату вошла Тасуэи. Усевшись на корточках возле тюфяка галикарнасца, она положила ладонь ему на лоб. Браслет с золотыми и сердоликовыми кошками сполз на запястье. Солнечные рыбки тиляпии на поясе жрицы мелодично зазвенели.
Карийцы обменялись понимающими взглядами, а затем поднялись и вышли во двор.
— Жара нет, это хорошо, — серьезным тоном сказала хесит.
— Да я здоров! — бодро заявил Геродот. — Надоело валяться!
И уселся спиной к стене, набросив на бедра мятый хитон.
— Ты сама-то как? — участливо спросил он Тасуэи.
— Устала, — честно ответила хесит, развязывая голубую траурную ленту, чтобы снять тяжелый парик, — мало спала... На поминки умершего уаба весь Мемфис собрался. Поминальная трапеза растянулась заполночь... Гостей было столько, что слуги не справлялись... И потом эта ужасная церемония Отверзания уст и очей перед входом в гробницу. Никак не могу привыкнуть к тому, что живому теленку на глазах у коровы отрезают переднюю ногу... Можно я рядом с тобой полежу?
— Конечно, — Геродот подвинулся.
Он устроился рядом с Тасуэи, повернувшись к ней лицом. Почувствовал нежный цветочный аромат лаванды, жасмина, акации... Ему хотелось положить руку ей на бедро, провести пальцами по изящному изгибу талии, добраться до шелковистой кожи на груди... Но он не был уверен, что она позволит.
Некоторое время Тасуэи и Геродот молчали.
— Я знала, что ты поправишься, — вдруг сказала хесит.
— Откуда?
— Тамбурин молчит, — непонятно ответила Тасуэи.
— Какой тамбурин? — удивился галикарнасец.
Хесит созналась, что еще в детстве чуть не стала добычей крокодила. Пошла к Нилу за водой, только опустила в реку кожаное ведро, как вдруг отчетливо услышала звук тамбурина — быстрые глухие удары и звон бубенцов.
От удивления она выпрямилась. Начала оглядываться, думала, что музыкант сидит где-то рядом. И тут сильный плеск... Тасуэи отшатнулась, а из стены тростника выскочил крокодил.
— Он в ведро вцепился... Зубы так страшно клацнули... Я от неожиданности упала на спину, но успела отползти. Крокодил на меня не бросился, потому что был занят ведром... Потом развернулся и опять ушел в воду вместе с добычей. Вот с тех пор этот тамбурин просыпается, если беда рядом... А сейчас он молчит.
— Расскажи что-нибудь, — попросил галикарнасец.
Тасуэи улыбнулась:
— Ладно... Дай подумать... Ну, например... Ничего, что грустная?
Тоже улыбнувшись, Геродот кивнул.
Тасуэи продолжила:
— Был в Египте такой фараон — Сенусерт. Эллины называют его Сесострисом. Он первым из фараонов проплыл на военных кораблях из Аравийского залива до самого Эритрейского моря, чтобы покорить народы Пунта... Так вот... Пока он воевал, Египтом управлял его брат. Брату, конечно, не хотелось возвращать трон Сесострису. Тогда он пригласил фараона вместе с женой и шестью сыновьями на пир. А сам отлучился по надуманному делу. По его приказу слуги обложили пиршественный зал дровами, облили маслом и подожгли... Когда в зал повалил дым, Сесострис бросился к жене за советом. Та ему говорит: «Придется пожертвовать сыновьями... Но только двумя из шести. Положи их рядом в огонь, а мы выберемся по их телам наружу»...
— И что? — изумленно выдохнул Геродот. — Он так и сделал?
— Ага, — кивнула хесит.
— Чудовище! — рявкнул галикарнасец. — Она не мать! И Сесострис твой тоже хорош... Детоубийца!
— Да? — усмехнулась Тасуэи. — Погибли только двое из семьи, а могли бы все... Ты бы как на их месте поступил?
Геродот замялся:
— Не знаю.
— То-то и оно, — усмехнулась хесит. — Я тоже не знаю... На самом деле я не уверена, что все было именно так... Когда я проходила инициацию, мне мистагог задал этот вопрос. Я тоже заметалась, как ты... А он говорит: «Не думай, потому что твой разум несовершенен... Решай сердцем».
Геродот удрученно молчал.
— Ты меня расстроила, — пробурчал он наконец.
— Бедненький, — насмешливо проворковала Тасуэи.
Потом вдруг потянулась вперед и легко потерлась носом о нос галикарнасца.
Геродот задохнулся от переполнивших его чувств. Но жрица тут же отодвинулась, предостерегающе зацокав языком. В ее зеленых глазах мелькнули хитрые искорки.
— Слушай дальше, — сказала она. — Теперь веселая... Еще был фараон Рамсес. Я буду называть его эллинским именем Рампсинит. Этот фараон так разбогател, что ему пришлось строить новую сокровищницу... Надзирающий за стройкой чати решился на преступление. Отправив рабочих по домам, он соскоблил свежий раствор с одного из камней в кладке, чтобы его можно было потом легко вынуть. Вскоре фараон перенес свои богатства в новую сокровищницу. А чати вдруг заболел. Перед смертью он успел рассказать о своей хитрости обоим сыновьям... Однажды ночью сыновья вынули этот камень и украли много золота. Так они проделали несколько раз... Рампсинит начал замечать пропажу, но не мог понять, как воры проникают в сокровищницу, не повредив печать. А ведь скарабей с царской печатью был только у него... Тогда он велел разложить внутри капканы. И вот один из воров попался. Чтобы не навести подозрения на семью, брату пришлось отрубить ему голову... Когда утром фараон обнаружил обезглавленное тело вора, то приказал повесить его на городской стене. Вдова чати потребовала от оставшегося в живых сына привезти тело брата домой и достойно похоронить...
— Подожди. — недовольно прервал рассказчицу Геродот. — Ты обещала веселую... А какая же это веселая, если опять про труп?
— Так жизнь такая, — грустно улыбнулась Тасуэи. — Или в Элладе по-другому?
— Да нет, — пришлось согласиться галикарнасцу. — Все как у вас.
— Тогда не перебивай, — шутливо рассердилась хесит. — Так вот... Этот сын нагрузил осла мехами с вином и отправился к месту казни брата. Напоить стражников ему не составило труда. А когда собутыльники уснули, он снял со стены мертвое тело... Узнав об этом, Рампсинит страшно разгневался. Но ловить вора как-то надо... Тогда он приказал своей дочери отправиться в публичный дом...
— Нууу... — усомнился Геродот с ехидным смешком. — Слабо верится, что фараон на такое способен.
— Ты дальше слушай, — настаивала хесит. — От нее требовалось не телом торговать, а расспрашивать мужчин про их самые позорные и самые хитроумные поступки в жизни... Фараон таким образом надеялся уличить вора...
— Они что, платили за болтовню с блудницей? — недоверчиво спросил галикарнасец.
Ты будешь сальные подробности смаковать или хочешь узнать, как простолюдин перехитрил фараона? — Тасуэи хлопнула его ладошкой по руке, словно провинившегося ребенка.
— Ладно, молчу. — Геродот пошел на попятную.
— Я так эту историю слышала... На самом деле я думаю, что Рампсинит отослал дочь не в публичный дом, а в храм Хатхор, где она стала жрицей-нефрут.
— Кто такие нефрут? — спросил Геродот.
— Младшие жрицы, которые участвуют в ритуальных оргиях. У нас любовь в честь богини пользуется уважением. Даже дочери чати не брезгуют заниматься этим в праздники... В Элладе разве таких нет?
— Вообще-то, есть, — честно признался галикарнасец. — Но только в святилищах Афродиты... В Коринфе этим занимаются гиеродулы, а на Кипре таких жриц называют пропетидами.
— Вот видишь... В Египте храмовые блудницы служат во многих храмах — Осириса, Исиды, Хатхор, Бастет... Ну, вот... Брат погибшего вора тоже пришел в публичный дом. Когда он признался дочери Рампсинита, что отрубил голову своему брату, а потом еще и ловко похитил труп, она схватила его за руку и стала громко звать охрану...
— Попался простак? — с торжествующей улыбкой спросил Геродот.
— Неа... — хесит не могла скрыть торжества. — Сбежал... Он перед тем, как прийти в публичный дом, отрубил руку какому-то мертвецу и высунул ее из-под накидки, будто это его собственная рука.
Галикарнасец расхохотался:
— Вот умора... И чем все закончилось?
— Свадьбой, — довольно заявила Тасуэи. — Рампсинит велел глашатаям объявить, что прощает находчивого проходимца и просит его явиться во дворец за наградой. А когда вор пришел, выдал за него свою дочь... Вот так-то.
Геродот смотрел в подведенные сурьмой глаза хесит с нескрываемым обожанием. В египтянке его восхищало все: утонченная красота, изящный ум, врожденное обаяние, доброта... Он понял, что теряет голову. Ему хотелось прижать ее к себе... А потом...
Галикарнасец приподнялся, чтобы обнять Тасуэи, однако она снова отпрянула.
— Не торопись, — серьезно попросила хесит. — Ты мне приятен, но я так сразу не могу... Дай мне время.
Геродот упрямо рванулся к ней. Решил быть настойчивым и неумолимым. Тасуэи отстранилась, уперев в его грудь обе руки, затем резко поднялась с тюфяка. Во взгляде хесит отчетливо отразился гнев.
— Поправляйся, — бросила она уже на ходу, оставив галикарнасца кусать губы в бессильной ярости.
4
Жреческий барис и нуггар карийцев продолжали плыть на юг.
Теперь пойма дышала зноем пустыни. Пальмовые дома на сваях встречались все реже, им на смену пришли постройки из саманного кирпича на склонах песчаных холмов.
Но берега по-прежнему утопали в зелени. Узловатые сикоморы обнимали кронами плавни. Финиковые пальмы шелестели на ветру зелеными перьями. Островки на излучинах терялись под шапками тамариска и олеандра.
За поймой до горизонта тянулись бурые лысые сопки, словно бог растительности Нефертум прочертил под ними линию своим посохом, запретив деревьям и травам удаляться дальше этой границы от Нила.
Тасуэи время от времени сворачивала в заросшие тростником заводи, чтобы совершить ритуальное омовение, а потом отдохнуть от дневной жары на берегу. Бакет мылась с хозяйкой за компанию.
Карийцы использовали остановки для приготовления горячей пищи на костре. Горшок с тлеющими углями был у них всегда под рукой. Пока они собирали сухой помет газелей, били острогой рыбу или стреляли уток, Тасуэи вместе с Анхере плескалась на мелководье. Геродот тем временем внимательно следил за прибрежными зарослями.
Крокодилы с напускным безразличием косились на людей. От удара палкой, они только скалились и недовольно били хвостом. Но после укола копьем ни один не оставался на месте. Отплыв на безопасное расстояние, зеленые твари тихо дрейфовали по течению, ожидая удобного момента, чтобы напасть.
На третий день пути Геродот сидел под колючей хашабой, наслаждаясь тонким ароматом камеди. По стволу взбегал стебель полевого вьюнка с круглыми белыми венчиками. Мокрый песок приятно холодил ступни.
Со стороны реки доносились радостные голоса купальщиц. Карийцы еще не успели выбраться на сушу. Мис вычерпывал ковшом застоявшуюся в лодке воду, Лид чинил порванный шкот, а Настес по пояс в воде ходил вокруг нуггара, очищая днище от водорослей.
Тасуэи не стеснялась карийцев. За время, проведенное с ними в дороге, египтянка убедилась в том, что они понимают разницу между ритуальной распущенностью нефрут и целомудрием хесит. Карийцы вели себя с ней уважительно, не желая жестом или словом оскорбить священную наготу жрицы.
Хотя случалось, что Настес и Лид скользили по ее оливковому телу заинтересованным взглядом. Особенно когда хесит сбривала волосы на теле. Лишь в глазах Миса сквозило откровенное равнодушие.
А вот Геродот любил тайно наблюдать за Тасуэи. В такие моменты хесит чувствовала, что галикарнасец смотрит на нее, однако не пыталась прикрыться, ей было приятно его внимание.
За Анхере она тоже не волновалась. Бакет — собственность храма, а значит, обязана выполнять волю жрицы. Только Тасуэи может позволить ей ответить на проявленный интерес со стороны мужчины. Но во время ритуального плаванья об этом не может быть и речи.
Геродот отмахивался от комаров пучком травы, когда послышался сильный плеск. Стебли папируса раздвинулись, и из глубины зарослей мокрой горой выбрался бегемот.
Резко поднявшись, галикарнасец замахал рукой женщинам. Однако те продолжали беззаботно брызгать друг на друга, не замечая опасности. Кричать он не хотел из опасений, что крик разъярит животное.
Внезапно из воды высунулась голова детеныша. Геродот похолодел, осознав опасность. Его худшие опасения сбылись: самка в ярости боднула воду головой, а затем бросилась в сторону Тасуэи и Анхере.
Купальщицы, наконец, опомнились. Заголосив от страха, они что есть сил побежали к берегу. Но доходившая до колен вода сковывала движения, поэтому расстояние между ними и бегемотихой быстро сокращалось.
Тогда Геродот заорал и затопал ногами, привлекая к себе внимание животного. Самка развернулось, чтобы ринуться на нового врага. Теленок при этом спрятался в зарослях.
Галикарнасец замер на месте. Он прекрасно понимал, что спастись бегством не удастся. Несмотря на внешнюю неповоротливость, бегемот на суше способен догнать леопарда, что уж говорить про человека.
Топот бегемотихи все ближе. Еще немного — и огромный коричневый таран налетит на него, сомнет, затопчет, а потом перекусит пополам. Последнее, что он увидел — фигуру Тасуэи в воде с молитвенно поднятыми руками.
Геродот закрыл глаза в ожидании чудовищного удара. Он стоял, стиснув зубы и не шевелясь. Это его и спасло. Неожиданно топот прекратился, словно самка наткнулась на невидимую преграду.
Очнувшийся от ступора галикарнасец увидел, что она остановилась всего в нескольких шагах. Поднятая животным пыль клубилась вокруг туши, маленькие черные глаза смотрели злобно, а ноздри раздувались от бешенства.
Бегемотиха еще несколько мгновений изучала жертву. Затем засеменила обратно к реке, решив, что комок плоти, от которого исходит сильный запах страха, больше не опасен.
Карийцы только сейчас выбрались на берег. Вовремя прийти на помощь Геродоту они не могли, да если бы и успели, секирой бегемота все равно не завалить. Толстую кожу речного чудища не могут пробить даже бивни слона или рог буйвола.
Рыдающая Анхере без сил опустилась на песок. Тасуэи прильнула к груди спасителя. Пальцы хесит нервно блуждали по его спине. Геродот чувствовал, как она дрожит, как сильно бьется сердце. Потом взял ее лицо в свои ладони и начал целовать мокрые от слез глаза.
— Все хорошо, моя девочка... Все закончилось, — шептал он.
— Тамбурин звенел, — сбивчиво говорила Тасуэи. — Но ты сидел на берегу... Я осмотрелась и ничего опасного не заметила... А когда бегемотиха выскочила, было поздно тебя предупреждать, потому что ты сам ее увидел... Я молилась Бастет... Но тебе нужно быть осторожным. Я не думаю, что нападение бегемотихи — это простая случайность. О твоем задании могли узнать враги. Я буду рядом с тобой, хотя враг может действовать и на расстоянии... Как сегодня...
Бегемотиха вернулась к детенышу, при этом никак не могла успокоиться. Грозно фыркала, пока теленок плавал возле нее, то погружаясь под воду, то выныривая на поверхность.
А когда один из крокодилов неосторожно приблизился к зарослям, она снова бросилась вперед и схватила его поперек туловища. Пока самка мотала хищника, словно тряпичную куклу, тот беспомощно дергал в воздухе лапами.
Теперь Тасуэи и Анхере были в безопасности. Однако вопрос о том, кого именно преследовал разъяренный зверь, оставался открытым. Кто должен был стать его жертвой купальщицы или Геродот?
Настес, Лид и Мис виновато переговаривались друг с другом, стыдясь своей промашки. Однако хесит поспешила заверить карийцев, что у них еще будет возможность показать себя.
Когда обе лодки отчалили от берега, стебли папируса снова раздвинулись. Сат-Хатор мрачно смотрела вслед удалявшемуся барису. Жрица кусала губы от досады.
В Мемфисе эллин сумел ускользнуть от священных крокодилов. Сейчас бегемотиха сама отказалась от преследования. И это несмотря на то, что жертва не скрывает свое настоящее имя, а ведет себя настолько беспечно, будто не боится магических ритуалов.
Не иначе хесит вознесла молитву Бастет, чтобы та попросила богиню-бегемотиху Таурт остановить бег своего земного воплощения. Но месть Сехмет рано или поздно находит приговоренную жертву, а она, ее преданная семет, обязана об этом позаботиться...
Прошло пять дней с момента отплытия из Мемфиса. За Гермополем[55] Нил плавно повернул к востоку. Столица нома Унут с ее многоэтажными домами, расписными пилонами святилищ, древними некрополями, сфинксами, чехенами, огромными статуями фараонов и богов осталась позади.
Крестьяне плыли в город Восьми богов на барисах и нуггарах, груженных дарами плодородного Египта: яблоками, гранатами, смоквами, финиками, виноградом, похожими на финики плодами зизифа, крупными грушевидными ягодами персеи.
Другие корзины были заполнены огурцами, луком, чесноком, сельдереем, а также огородными травами: мятой, душицей, розмарином. Рядом лежали толстые связки листьев латука, стеблей порея, пучки укропа и петрушки.
Деревенские лекари везли особые растения: листья бессмертника, плоды фенхеля, корни, цветы и листья мандрагоры, которую египтяне называют травой Диа-Диа, костянки баланитеса, плоды кордии, бутоны олеандра.
Геродот по-прежнему выполнял обязанности кибернета на барисе Тасуэи. После нападения бегемотихи в походном укладе флотилии из двух лодок ничего не изменилось, лишь карийны поклялись больше не оставлять стоянку без присмотра.
Галикарнасец и хесит продолжали беседовать под тихий плеск воды за бортом. Геродот не мог отвести от жрицы восхищенного взгляда. Да и она теперь смотрела на него другими глазами — изучающе, и в то же время доверчиво.
— Помнишь, я тебе рассказывала про дочь Рампсинита?
— Да... Меня позабавило, что отец отдал ее в публичный дом, а ты объяснила этот поступок ритуальной проституцией... Сказала, будто многие знатные египтяне так поступают, даже сами фараоны.
— У тебя хорошая память, — похвалила хесит галикарнасца. — Ты когда осматривал пирамиду фараона Хеопса, заметил рядом с ней мастабы и пирамиды поменьше?
Геродот кивнул:
— А что?
— Так вот... Одна из этих пирамид — усыпальница его дочери Мересанх. По легенде, Хеопс тоже отправил ее в публичный дом. Якобы зарабатывать деньги на камни для своей пирамиды.
— Ужас какой, — охнул Геродот.
— Ужас не ужас, а себе на пирамиду она тоже накопила, — язвительно заявила Тасуэи. — Просила любовников вместо золота расплачиваться каменными блоками.
— Ты как будто одобряешь распутство, — расстроился галикарнасец.
— Дурачок, — мягко пожурила его хесит. — Даже не думай про меня такое... Жрица жрице — рознь. В храме Бастет для ритуальной проституции есть нефрут... Я просто хотела тебя проверить.
— Вот и проверила, — пробурчал Геродот, обиженно отвернувшись.
А Тасуэи с улыбкой смотрела на него...
Когда хесит снова направила барис к берегу, карийцы тоже причалили. Анхере замахала на них руками — оставайтесь на лодке, так хочет Тасуэи. Настес вопросительно взглянул на Геродота, но тот сделал протестующий жест.
Хесит взяла галикарнасца за руку и повела в заросли акации. Когда кусты скрыли обоих от посторонних взглядов, она сбросила с плеч каласирис. Золотые браслеты на ее запястьях тихо зазвенели.
Геродот задохнулся от охватившего его желания. Он трепетно коснулся пальцами ее плеча, затем погладил нежную кожу на шее, там, где еле заметно билась синяя жилка.
Опустил руку на грудь жрицы. Наконец, провел ладонью по едва выпуклой чаше живота, еще ниже... И, не в состоянии больше сдерживаться, потянул за собой в траву.
Из толщи кустарника доносилось звучное щебетание синегрудой варакушки. Птичка посвистывала, потом пощелкивала, наконец, заливалась трелью. И два тела на зеленом ковре то замирали, то снова неистово сплетались, исполняя вечную, как воды Нила, мелодию любви...
5
Спустя еще четыре дня показались Фивы, древняя столица Египта, которую египтяне считали началом всего мира.
Сначала выплыл огромный остров в окружении бесчисленных мачт и парусов рыбачьих лодок. От Нубийской пустыни навстречу барису с нуггаром по обоим речным рукавам катились воды мощного паводка.
Река обтекала преграду, слизывая с берегов все, что рыбаки не смогли или не успели закрепить: лодки, жердяные изгороди, сарайчики для засолки рыбы... Подмытый стог сена накренился, грозя развалиться и уплыть. Под яром, жалобно блея, барахталась забытая хозяином на лугу коза.
На восточном берегу Нила, где располагалась резиденция фараонов, высились пилоны святилищ божественной триады: демиурга Амона Великого, его жены Мут — богини озера Ашеру — и их сына, свирепого лунного бога Хонсу.
Карниз храмовой стены белел над зеленым пальмовым морем. Вздернутые к небу шпили обелисков Хатшепсут в квартале Нут казались указующими перстами богов.
Далеко на западе солнце золотило складки Ливийских гор, у подножия которых раскинулись заупокойные храмы властителей Египта в окружении некрополей знати, военачальников и жрецов.
От пристани «города мертвых» в сторону хребта убегали насыпи под покровом пыльного марева. Отсюда такабары персидского царя Дария семь дней гнали рабов по песчаной пустыне и везли на запряженных ослами повозках камни для строительства святилища Амона-Ра в Южном оазисе.
Нуггар вслед за барисом направился к Восточной пристани. Геродот насчитал у причалов не меньше восьмидесяти зерновозов и грузовых судов для перевозки скота и жертвенных даров.
От Нила вел канал к искусственному озеру перед стеной храма Амона-Ра. По дощатым причалам от кораблей к воротам сновали рабы с мешком за спиной или коробом на голове.
Огромная священная ладья Амона-Ра — Усерхетамон — тяжело привалилась к собственному причалу. Сейчас она спит, но скоро проснется, когда статуя Амона-Ра с началом «Прекрасного праздника долины» отправится на ней в путешествие по святым местам западного берега Нила.
Галикарнасец обратил внимание на большой плавучий шатер. Голова Хатхор пристально вглядывалась в гостей с парусиновой стенки, высунув из-под парика коровьи уши.
Шесты по углам плота были увенчаны красными дисками в обрамлении растопыренных черных рогов. С крыши шатра свисали длинные гирлянды свежесорванных водяных лилий. Голые проститутки сидели в ряд на краю настила, болтая ногами в воде.
Плот соединялся с причалом сходнями из жердей, на которые были набросаны травяные маты. Несколько мужчин перебирались по ним, держась за натянутую от берега к плоту веревку.
Заметив посетителей, одни девушки начали игриво брызгать на них, другие призывно замахали руками. Бледнокожие ливийки поднимали за соски грудь, а черные эфиопки бесстыдно распахнули широкие бедра.
В глаза галикарнасцу бросился большой желтый сноп, стоявший вертикально между двух набитых травой корзин. Тасуэи прошлась по плоту равнодушным взглядом, однако карийцы не смогли сдержать ироничных усмешек.
— Фаллос? — догадался Геродот.
— Ага, — подтвердил Настес. — Его издалека видно.
Как и в Мемфисе, путники разделились. Брат с сестрой отправились в жреческий квартал города Ипет-Сут[56] в сопровождении бакет. Геродот и карийцы двинулись к портовому кварталу, где располагалось подворье для чужестранцев.
Выбрав себе комнату, путники разобрали сваленные в углу подголовники и расправили тюфяки. Поужинали оставшейся от обеда полбяной кашей. Пущенный по рукам горшок пива опустел быстро.
— Ты не против, если мы с Лидом навестим плот Хатхор? — спросил галикарнасца Настес. — С тобой останется Мис.
— Да пусть тоже идет, — добродушно сказал Геродот. — Он не человек, что-ли... Сундук я сам посторожу. Вряд ли на подворье стоит опасаться грабителей. Здесь всегда людно.
— Мис не пойдет, — заявил Настес. — Его женщины не интересуют, а в номе Уасет мужеложество не поощряется... Так что на плоту ему делать нечего.
— Вот оно как, — удивился галикарнасец.
Но потом вспомнил невозмутимый взгляд Миса, когда тот смотрел на купающихся Тасуэи и Анхере.
Геродот относился к однополой любви с присущей эллинам терпимостью. Страстные отношения между мужчинами всегда считались в Элладе в порядке вещей.
Увлечение подростками процветало по всей ойкумене с древнейших времен. А прозвище филомейпас — любитель отроков — даже стало в Афинах почетным титулом, которым Экклесия наградила Софокла.
Как правило, старший из двух любовников отвечал за этическое воспитание своего подопечного, внушал ему благородные порывы, вдохновлял на добрые поступки. Зачастую выступая его советником, другом и учителем мужских доблестей.
На дорийца, который не имел юного воспитанника, соседи смотрели с подозрением. В Галикарнасе, как и в Афинах, существовало только одно табу — нельзя вступать в телесную близость с мальчиком, которому еще не исполнилось двенадцати лет.
Поэтому Геродот равнодушно воспринял признание Настеса в том, что его сын предпочитает мужчин женщинам. Ему нет до этого никакого дела, даже если египтяне считают такую любовь предосудительной.
Зато настоящая беда, по его мнению, — это когда египтянка совокупляется с козлом, как поступают жительницы Мендеса. Но, похоже, в Дельте скотоложество никого не смущает.
Ладно, невозмутимо сказал он. — Пусть остается со мной на подворье.
Мис решительно надел сандалии:
— Я погуляю по Ипет-Сут, разведаю обстановку, поговорю с кем-нибудь... Чего время зря терять... Ты не против?
— Конечно, нет, — согласился Геродот.
За время пути он оценил преданность карийцев, искреннюю заботу об общем деле, дружескую поддержку. Каждый из них готов был разбиться в лепешку, стоило галикарнасцу попросить о помощи.
По Дороге торжеств Мис прошел к северному храму Амона-Ра. Бараноголовые сфинксы провожали его беспристрастным взглядом с высоких цоколей. Кариец насчитал не меньше ста фигур.
Рабы убирали с вымостки ослиный помет, замывая темные пятна на квадрах речной водой. Метлы из пальмовых листьев взбили над мифическими существами пыльную завесу.
На красных и желтых мачтах перед Западным пилоном развевались флаги. Чехены из пихтового дерева резали острыми гранями душный вечерний воздух. Электровые острия сверкали закатным солнцем. На стенах пилона в окружении иероглифов замерли надменные боги.
Паломники то и дело падали на колени перед статуями обожествленных фараонов. Разносчики фруктов и жареной дичи громко нахваливали свой товар. Жрецы на ходу кивали друг другу, не желая тратить время на праздные разговоры.
Мис окунулся в темный портал. Прошел по горячим плитам внутреннего двора до двух каменных цистерн, чтобы, несмотря на толкучку, омыть ноги перед посещением святилища.
В гипостиле прятались тени. Карийцу показалось, что он вошел в подземный лес из гигантских папирусов. Но из окон нефов бил яркий свет, словно это горели пятиконечные желтые звезды на потолке. А прямо над головой карийца в нежной синеве нарисованного неба распростерли крылья коршуны Мут и Нехбет.
Побродив бесцельно по колоннаде. Мис вышел к священному озеру Ишеру. Опустился на мраморную скамью, наслаждаясь тихим вечером, благолепием храма и озерной прохладой, умиротворенно накрывшей портики, колонны, статуи теменоса, а также огромный гранитный памятник триединому богу Солнца.
Над водяными лилиями клубилась мошкара. По травяному газону среди сикомор, тамарисков и персей безмятежно расхаживали белые ибисы — птицы Тота. Водную рябь рассекало гусиное семейство — воплощение Великого Гоготуна.
Цапля бога Вену деловито высматривала лягушек в гуще лотосовой лужайки. Священные павианы воровали у зазевавшихся паломников вещи, но тут же бросали добычу, получив взамен горсть фиников или кусок лепешки.
На карниз Хранилища приношений опустилась стайка ласточек. Священные птицы Исиды оживленно галдели, словно делились друг с другом успехами в поисках тела Осириса.
Рядом с Мисом на скамью сел человек. Кариец покосился на незнакомца — безволосая голова, белоснежная жреческая схенти с передником, покрытое слоем косметики лицо.
Веки подведены черной галенитовой мазью, чтобы защитить глаза от пыли и насекомых. Аккуратно подстриженные ногти выкрашены в зеленый цвет. Египтянин явно ухаживает за собой и имеет для этого средства.
— Чужестранец? — спросил жрец на койнэ.
— Да, — честно признался Мис.
А чего скрывать, на египетском языке он говорит с акцентом, носит бороду, кожа у него другого оттенка — не красной бронзы, а ореховой скорлупы. Да и одет он как человек с севера, в хитон и кожаные сандалии.
— Эллин? — не унимался незнакомец.
— Кариец.
— Из Карии?
— Нет... Родился в Навкратисе.
От жреца исходил отчетливый запах скипидара, терпентина и дорогих благовоний.
«Слишком сильный аромат для человека, который просто присутствовал на службе с воскурением фимиама... Значит, умасливает кожу специально», — решил кариец.
Поэтому, когда ладонь незнакомца легла на его запястье, он понимающе ухмыльнулся.
— Как тебя зовут? — спросил Мис.
— Амони... Я потомственный хем-нечер храма Амона-Ра... В перерывах между службами выполняю в квартале жрецов обязанности писца, надзирающего за чужестранцами. Вот поэтому и заговорил с тобой... А твое имя?
Мис назвал себя, объяснив, что он здесь проездом.
— Хочешь, я покажу тебе святилище? — спросил Амони.
Кариец молча кивнул.
Оба поднялись, чтобы неспешно направиться в глубь расписанных фресками кирпичных зданий. В тени возле маленькой деревянной двери служебного флигеля жрец вдруг задышал учащенно и шумно, а затем порывисто прижал Миса к стене.
Носом он начал яростно тереться о нос карийца, при этом руку запустил ему под хитон.
— Нет... Не так... А вот так... — прошептал Мис, впиваясь губами в губы Амони...
Вскоре любовники вышли наружу. Дверь кладовой захлопнулась за ними с глухим деревянным стуком. На лице жреца застыло умиротворенное выражение. Мис тыльной стороной ладони вытирал влажный рот.
— Может, зайдешь ко мне домой? — с надеждой в голосе спросил Амони. — Тут недалеко... Угощу тебя мендесийским вином... Хорошее...
Кариец отрицательно покачал головой. Опыт подсказывал ему, что показывать любовнику свою доступность нельзя, пусть помучается ожиданием. Тем слаще окажется следующее свидание.
— Мы еще увидимся? — в голосе египтянина сквозила тревога.
— А ты хочешь? — с откровенным вызовом спросил Мис.
Жрец снова задышал, но кариец протестующе уперся в его грудь ладонью.
— Мы с тобой оба горячи — как Сетх и Хор, хотя та история плохо закончилась, — с легкой усмешкой сказал он.
— Сетх поплатился своим мужским достоинством, а у меня все на месте, — Амони мягко погладил передник ниже пояса. — И мне больше нравится история придворных мастеров по уходу за ногтями — Хнумхотепа и Нианххнума... Так все-таки...
— Приду на днях, — пообещал Мис. — Где тебя искать?
Хем-нечер с сомнением покачал головой:
— Не найдешь, потому что в храме служит несколько сотен жрецов... Я каждый вечер буду ждать возле алтаря Птаха-Сокара... На закате.
Кивнув, Мис растворился в толпе покидающих храм паломников.
Из мрака колоннады на любовников пристально смотрела чернокожая женщина с красными татуировками на плечах. Сат-Хатор проводила карийца долгим безжалостным взглядом, затем последовала за жрецом. На лице семет играла хищная улыбка.