1
453 год до н.э.
Месяц Атир
Фивы
Когда Нефтида в образе соколицы пронеслась по закатному небу, чтобы вместе с Ра отправиться в ночное плаванье по подземному Нилу, на подворье состоялось совещание.
Мис нажарил тиляпий в масле орехового дерева бак. Хети принес большой арбуз, а Анхере выставила корзинку пирожков. Геродот добавил от себя горшочек акациевого меда. Тасуэи поставила в вазу букет из васильков и ромашек.
На полу чадила лампа, заправленная маслом клещевины. Усевшись в кружок, друзья тянули пиво через тростинки из двух кувшинов. Тасуэи пила только молоко, так как ей предстояло участвовать в утренней службе.
От пива, чесночного соуса и пирожков с луком хесит отказалась, чтобы сохранить ритуальную чистоту дыхания. Зато налегала на сладкие пирожки с плодами рожкового дерева.
На этот раз ее шею украшали бусы из бисера и сердоликовых камешков вперемешку с маленькими золотыми амулетами: кошачьими головами, оберегами «Око Хора», фигурками пляшущей Бэсит, скарабеями, а также символами анх.
Закончив есть, Тасуэи прополоскала рот, пожевала шарики кифи и водрузила на парик ароматический конус. Затем попросила Миса рассказать о знакомстве с жрецом из храма Амона-Ра как можно подробнее.
— Хем-нечер? — переспросил Геродот, потирая ладони. — Очень хорошо... Вот откуда у него ключ от кладовой.
— Вообще-то плотские отношения в храме — это святотатство, — покачала головой Тасуэи. — Если бы вас застали на месте совершения нечистого поступка, он поплатился бы саном, а тебя как чужестранца могли запросто забить камнями... Хотя, с другой стороны, он может иметь в храме прочное положение, поэтому так легко нарушил правила... Такой жрец способен пойти еще дальше...
— Как вы расстались? — спросил карийца Геродот.
— С трудом... — улыбнулся Мис. — Договорились о новой встрече.
Тасуэи с сомнением посмотрела на него:
— Я сумею приворожить его к тебе, но последствия могут быть непредсказуемыми... Страсть в его сердце вспыхнет пожаром, и от этого огня нет спасения... Ты справишься?
Мис пожал плечами:
— Может быть, мне даже понравится... А потом мы отсюда уедем.
Тасуэи попросила его завтра после полудня не отлучаться с постоялого двора. Все необходимое для ворожбы ей поможет принести Анхере. Бакет уже совершала вместе с хозяйкой магические обряды, поэтому дополнительная помощь не потребуется.
После позднего обеда Тасуэи, Хети и Анхере отправились в жреческий квартал.
Мис улегся спать, а Геродот снова расправил папирусный свиток и заскрипел тростниковым каламом: «...Все египтяне, принадлежащие к храмовому округу Зевса Фиванского или живущие в Фиванской области, не едят баранины, но приносят в жертву коз. Ведь они не везде почитают одних и тех же богов. Только Исиду и Осириса (который, по их словам, есть наш Дионис) они все одинаково чтят. Напротив, египтяне, принадлежащие к храмовому округу Мендеса, не употребляют в пищу козьего мяса, но приносят в жертву овец...»
Настес с Лидом вернулись на подворье поздней ночью, пьяные и довольные. Поставили на пол завернутый в холстину кувшин пива. Разбудив Миса, они уговорили его выпить с ними. Геродот завернулся с головой в гиматий, однако ругаться не стал — пусть карийцы отдохнут от службы...
Галикарнасец с рассветом ушел в храм Амона-Ра, чтобы разобраться в одной запутанной истории. На Самосе он слышал рассказ о двух черных голубках, когда-то улетевших из египетских Фив.
Одна из говорящих птиц направилась в Ливию, чтобы основать прорицалище Аммона. Другая оказалась в Додоне, где по ее приказу был воздвигнут оракул Зевса.
Геродот сильно сомневался в существовании говорящих голубок, поэтому надеялся услышать, как все было на самом деле, из первых рук. Галикарнасец твердо следовал раз и навсегда установленному для себя правилу: он должен записывать все, что ему рассказывают, но верить всему не обязан.
Утром Тасуэи принесла на алтарь Амона-Ра дары храма Бастет: пять буханок пшеничного хлеба, пять кусков ладана, пять комков патрона, корзину фруктов и корзину жареного мяса.
В полдень хесит и бакет вошли на подворье чужестранцев.
Мис как раз расспрашивал Геродота о голубках.
— Да не было никаких голубок, — отмахнулся галикарнасец. — Это метафора... Оказалось, что финикияне похитили двух жриц из храма Амона-Ра, сестер-эфиопок, и продали купцам — одну сестру увезли в Ливию, другую в Элладу. Вот вам и черные птицы... Жрецы, конечно, пытались их разыскать, да куда там... И не щебетали они вовсе по-птичьи, просто разговаривали между собой на египетском языке, который ни финикияне, ни эллины не понимали.
Тасуэи разложила на циновке магические предметы: похожую на персидский кулах островерхую льняную шапку, шарф из пальмового волокна, мешочек хны.
— Ну, что ж... — деловито сказала хесит, обращаясь к Мису. — Пора превратить тлеющий уголек в костер... Но ты должен сам приготовить зелье, чтобы оно внушило Амони страсть именно к тебе... Сделаешь так... На рассвете оденешь на голову этот колпак, на шею повяжешь шарф, а на правой ладони нарисуешь хной скарабея... Потом выйдешь на пастбище, лучше всего там, где паслись быки... Ищи свободную от травы песчаную прогалину. Смотри внимательно: в тени должны быть норки. Ты сразу такую узнаешь — над входом в песке образуется воронка... Раскопай ее и вытащи жука. Они не кусаются, так что не бойся... Но подходит не каждый скарабей, тебе нужен маленький, обязательно с рогами и головой, похожей на рыбью. Первого попавшегося не бери, выбирай... Когда найдешь, неси в дом... Нужно семь раз прочитать заклинание...
Хесит протянула Мису свернутый в трубочку лист папируса.
Кариец с трудом разобрал почерк жрицы: «О лазуритовый скарабей, которого я вынес из песчаного храма. Ты подносишь бронзовый шар к своему носу, ты раскрываешь свой рот, чтобы съесть его, ты топчешь лапами полевой мятлик во славу фараона. Посылаю тебя к Амони, чтобы поразить его тело от сердца до паха, все его внутренности и анус. Чтобы утром, глядя на солнце, он просил его не восходить, а вечером, глядя на луну, он просил ее не подниматься, а днем, глядя на воду, он просил ее не омывать ноги фараона. Чтобы просил поля не зеленеть, а деревья не цвести. Чтобы шел за Мисом из Навкратиса всюду и всегда».
Когда он прочитал заклинание, Тасуэи продолжила:
— После этого ты одной рукой должен погрузить скарабея в миску с молоком черной коровы, а в другой держать оливковую ветвь. Пока жук будет там лежать, семь раз прочитай вот это заклинание.
Хесит передала ему еще один папирус.
Мис еле слышно забормотал:
— Ты несешь, о скарабей, горе ему, великое горе. Глаз твой зоркий, как око Пхре, сердце твое бьётся вместе с сердцем Осириса, твоего отца, щедростью ты подобен Шу. Ты вселяешься в Амони, чтобы разжечь огонь в его сердце и в его плоти. Пусть Амони последует за Мисом из Навкратиса, туда, где он живет...
— Зачем... — засомневался Мис. — Не надо, чтобы он за мной шел... У меня в Навкратисе остался друг... Обещал ждать.
Хесит недовольно мотнула головой:
— Пусть ждет... Никто за тобой никуда не пойдет, но из заклинания строчки убирать нельзя, иначе оно не сработает. Теперь так... Вынешь скарабея из молока, натрешь ему брюшко песком и положишь сушиться на солнце... Поставь рядом с ним на несколько дней тимиатерион с тлеющим ладаном. Когда жук подсохнет и пропитается благовонием, надо будет разрезать его бронзовым ножом пополам... Потом состриги ногти с пальцев на обеих руках, только не смешивай. Правую половинку жука положи в котелок вместе с ногтями от пальцев правой руки. Перемешай и накрой виноградной лозой... Лоза есть?
— Куплю на рынке.
— Хорошо... Добавишь в котелок девять яблочных зерен. А сверху помочишься... И поставь смесь на огонь... Только не надо много мочиться, пусть моча просто закроет гущу... Пока зелье будет вариться, говори вот это.
Тасуэи протянула карийцу новое заклинание.
Он прочитал вполголоса:
— О Непхалам, Балла, Балкха, духи пустыни и горных пропастей, направьте весь свой жар и весь свой огонь на плоть и на внутренности Амони. На сердце его, на каждый член и на кожу. Пусть Амони пойдет за Мисом из Навкратиса, туда, где он живет.
Тасуэи продолжила наставление:
— Когда зелье закипит, дай ему остынуть. Должно загустеть... Тогда скатай из смеси шарик и брось его в кувшин с вином... Прочитай семь раз заклинание.
В руки карийца лег следующий папирус.
Мис снова забормотал:
— О лазуритовый скарабей, твои глаза — это очи Пхре и Атума, изобилие твоих даров сродни щедрости Шу, а сердце твое такое же радушное, как у Осириса. Ты — бык из Пуна, не уступающий в красоте самой Исиде. Ты исполнишь мое желание так же, как ты утоляешь жажду, высушиваешь каналы, рассеиваешь пески ветром. Я посылаю тебя к Амони, чтобы зажженный тобой огонь опалил его нутро, поселил безумие в его сердце и лихорадку в члены. Пусть он как солнечный луч за тенью следует за Мисом из Навкратиса туда, где он живет. Пусть Амони любит его и сходит по нему с ума. Пусть он будет плакать от любви ночью и мучиться от страсти днем. Пусть Амони не сможет ни есть, ни пить. Заставь его бросить прохладу дома своего, чтобы последовать за Мисом из Навкратиса туда, где он живет. Глаза в глаза, сердце к сердцу, ступня за пятой. Торопись. Поспеши.
Хесит довольно закивала:
— Все верно... Налей ему вина из кувшина. Пусть выпьет у тебя на глазах.
— Понятно... А ногти с левой руки куда девать?
— Положи на чистую ветошь левую половинку скарабея, посыпь этими ногтями... Еще добавь состриженные ногти с пальцев левой ноги... Потом все это смешай с шафраном и миррой. Смесь заверни в кулек и привяжи к своей левой руке, когда ляжешь с ним спать... Все понятно?
Теперь кивнул Мис.
Тасуэи облегченно вздохнула:
— Ну, тогда все... И не забудь положить на член Амони амулет «Око Хора», когда он заснет.
Она протянула карийцу покрытую цветной эмалью терракотовую пластинку.
2
Вечерние тени сгущались в Южных пропилеях. Сквозь лозы винограда пробивались лучи затухающего солнца. Ветер перемешал темные и светлые пятна в колоннаде, отчего стены стали походить на мех крадущегося леопарда.
Воздух пах водяными лилиями с алтаря Птаха-Сокара. Зеленокожий покровитель мертвых торжественно смотрел на запад, словно принимая поклонение от упокоенных душ.
Амони заметил Миса, стоило тому выйти из мрака пропилей. Жрец еле сдержался, чтобы не броситься навстречу карийцу. Волнение застряло комом в горле.
— Твое приглашение еще в силе? — игриво спросил Мис. — Или ты снова предложишь мне тесную и пыльную кладовую...
Амони повел его к восточному выходу из храма. Окованные бронзой ворота из ливанской пихты оказались широко распахнутыми. Здесь, как и у первого пилона, было многолюдно.
Паломники били земные поклоны высокомерным статуям, нищие юродствовали, утомленные жизнью калеки буднично вытягивали культи и обнажали облепленные мухами язвы.
За стеной на Миса обрушился гвалт жреческого квартала. Голышом бегали дети, собаки рылись в отбросах, свиноматка вела за собой выводок поросят к отхожей яме.
Жрецы в неурочное время занимались кто чем умел. Одни крутили ногой гончарный диск, другие обмазывали свежую кирпичную кладку штукатуркой или вязали снопы из папирусных стеблей для сборки бариса.
Мис удивленно смотрел на мужчин, которые возвращались с Нила, неся на голове корзину мокрого белья.
На вопрос карийца, почему в Египте стиркой занимаются именно мужчины, Амони коротко бросил:
— Крокодилы.
Увидев в одном из дворов египтянина перед ткацким станком, Мис с усмешкой спросил:
— Ткать женщинам тоже крокодилы мешают?
Жрец пожал плечами:
— Во время нечистых дней женщинам много чего не разрешается делать, в том числе ткать...
Жилище жреца оказалось маленьким, но уютным. За глиняной оградой в центре дворика свесила оранжевые кисти одинокая сесбания. Возле финиковой пальмы высился купол глиняной печи с зольником.
Деревянная дверь пряталась за кустом арабского жасмина самбак. Навес на шестах отбрасывал густо-синюю предзакатную тень. Крутая лестница вела на крышу, где ветер полоскал кусок такой же выцветшей ткани.
Мис осторожно прошлепал по усыпанному толченым углем полу. Убранство комнаты поразило его аскетизмом: пара квадратных деревянных ящиков с узкой спинкой для сиденья, стол, бельевой сундук, который служил еще и столом.
Из ниш на гостя смотрели домашние боги: Исида, Хатхор, Таурт, Бэс, Бэсит, а также бюсты почитаемых предков. Низкая зимняя кровать с ножками в виде бычьих копыт была застелена циновками. На побеленной стене висели полки с глиняной посудой. В комнате приятно пахло терпентином.
Амони нетерпеливо взял гостя обеими руками за небритые щеки.
— Мы разве не полезем на крышу? — глухо спросил Мис.
— Нет... Там мы будем как на ладони... Милый...
Когда оба, наконец, оторвались друг от друга, кариец потянулся за котомкой.
— У меня для тебя подарок, — соврал он, доставая кувшин. — Вино из Навкратиса... Надеюсь, не испортилось на жаре, я его всю дорогу держал в ведре с речной водой.
— Ого... довольно промычал жрец, смакуя напиток. — По вкусу напоминает наше, египетское.
— Так Навкратис — в Египте, — усмехнулся кариец.
— Будешь? — Амони протянул кувшин Мису.
Тот отодвинул его руку в сторону:
— Нет, не хочу... Мне бы пива.
— У меня есть немного в погребе. Сейчас принесу...
Когда Амони уже засыпал, обнимая Миса, он сонным голосом спросил:
— А что у тебя с рукой?
— Так... Ничего страшного. Лампу опрокинул... Надо просто подержать на ожоге лекарство.
— Пахнет вкусно, — прошептал жрец. — Или это твоя кожа...
Амони зарылся лицом в волосы на груди карийца, блаженно закрыв глаза. Когда он задышал ровно и спокойно, Мис нашарил в котомке уджат. Терракотовый амулет накрыл пах египтянина, источая невидимую глазом, но неотвратимую мощь...
Амони проснулся как от толчка. Теплый ночной ветер шуршал под окном листьями. В ушах звенело, сердце сжималось от необъяснимой тоски, кожа покрылась испариной.
«Откуда это здесь?» — подумал он, подбирая с циновки «Око Хора».
Рядом никого не было. Внезапно перед ним встал образ карийца — высокий лоб в обрамлении черных кудрей, шелковистая борода, широкие плечи над узкой талией, сводящий с ума запах мускуса под мышками.
Жрец вспомнил тонкие сильные пальцы, теплую щеку любимого у его щеки, умелые губы, трепетный, но такой настойчивый язык...
— Мис... — прошептал он. — Кто ты? И зачем ты мне встретился?
На усеянном звездами животе богини Нут желтым пупком блестела луна. Едва различимые облака на мгновение затуманили огромный ущербный диск и сразу пропали, будто Хор решил моргнуть, утомившись следить за Египтом с высоты ночного неба.
Амони закрыл глаза от сладкой боли. Демоны безответной любви впивались в него зубами, доводя до мучительной неги и заставляя пах набухать кровью, а сердце биться так отчаянно, как бьется в силке пойманная птица...
Такое случилось с ним впервые. Весь последующий день Мис не выходил у него из головы. Он долго ждал карийца в условленном месте, и когда тот, наконец, появился, в животе у жреца запорхали бабочки.
— Мне нужна твоя помощь, — смущенно проговорил Мис, когда оба восторженно созерцали закат на циновке под навесом, сплетя пальцы.
В тени было безветренно, поэтому аромат жасмина окутал любовников невидимым благоухающим покрывалом.
— Слушаю, — Амони не мог отвести от карийца зачарованного взгляда.
— Ну... У тебя ведь есть ключи от кладовых?
— Да... Только там нет ничего интересного. Мука, пиво, свечи, благовония...
— А где хранятся ритуальные атрибуты?
— На складе священной утвари... Но ключи от него есть только у жреца ит-нечер.
— Мне нужна реликвия эллинов, которую привезли из Дафн... Сфагион — чаша для сбора жертвенной крови. Очень... — положив ладонь на бедро египтянина, Мис вкрадчивым голосом спросил: — Достанешь?
— Зачем тебе? — удивился Амони. -— Ты же не эллин.
— Нет, — согласился Мис, — я кариец... Но должен выполнить просьбу эллина.
Жрец глубоко задышал и прикрыл веки. У него кружилась голова от близости сердечного друга, руки дрожали, дыханье перехватило. Он даже не помнил, что ответил.
А потом была новая ночь — мутная от выпитого вина, бесконечная, безумная...
Когда ит-нечер направился в банный флигель, Амони незаметно двинулся следом. Выждав для верности некоторое время, он толкнул тяжелую дверь. В предбаннике было душно, пахло потом, содовым раствором и можжевельником.
В углу мокрой грудой лежали отработанные веники. На каменной плите возле стены высились три кучи — золы, песка и натрона. Из каждой торчал костяной совок.
Раб добросовестно подметал дорожку в парилку пучком пальмовых листьев. С крюков на стене свисала жреческая одежда, краями закрывая влажную поверхность скамьи.
Кувшины хесмени с носиком отсвечивали надраенной до тусклого блеска медью. Сложенные стопкой глиняные тазики шау-ти сулили прохладу ритуального очищения. Намокшие опилки на полу предбанника после щебневых дворов и выщербленных плит храма казались мягким ковром.
Амони быстро заглянул в парилку. Во влажном тумане замерли фигуры. Одни жрецы грузно лежали на мраморных скамьях. Другие поливали голову водой из кувшина, погрузив ступни в таз. Среди плеска воды и довольного утробного фырканья, слабо доносились звуки разговора.
Да, ит-нечер здесь. Вон его толстое тело дюгонем распласталось на скамье, в то время как раб охаживает спину и ноги жреца веником. Амони начал неторопливо раздеваться.
Зацепив позднего посетителя равнодушным взглядом, уборщик потащил кожаное ведро с мусором наружу. Стоило входной двери хлопнуть, как жрец рванулся к крюкам с одеждой. Вот и связка ключей — висит на кольце из медной проволоки под мятой схенти.
Еще несколько мгновений — и нужный ключ оставил отчетливый отпечаток в комке сырой глины. Амони повесил связку на место, быстро оделся, а затем со скучающим видом вышел из предбанника...
От Северного портала храма Амона-Ра Сат-Хатор направилась к часовне Мертсегер, богини-хранительницы фиванского некрополя. Приоткрыв дверь, она увидела в полутемном зале стол для мумификации и рядом с ним двух занятых работой бальзамировщиков.
Тогда она бегло осмотрела сквозь щель все помещение. Над столом возвышалась статуя Мертсегер с коброй вместо головы. Тварь расправила капюшон и оскалила пасть, уставившись перед собой яростным взглядом, словно хотела прогнать злых духов Дуата.
Под цоколем приютился раскрашенный сюжетами загробной жизни глиняный ящик с канопами. Гроб из дорогого ливанского кедра опирался на стену, рядом стояла крышка.
Жрец хери-сешет в маске Анубиса сосредоточенно отпиливал у трупа ступни, чтобы тело умершего поместилось в гроб, купленный им по случаю еще при жизни, и как оказалось — не по размеру.
Помощник уту всем телом навалился на колени трупа, помогая жрецу. Но ноги несчастного все равно елозили по каменной столешнице, словно он не хотел вползать в Дуат на четвереньках. В желтом круге лампового света отчетливо виднелись гнилостные пятна на коже.
Ушебти в углу часовни терпеливо ждали похорон, чтобы приступить вместо хозяина к работе на загробных полях Хетеп. Над курильницами вился дымок дешевого благовония из пихтовой живицы.
Семет тихо скользнула в часовню. Опустив котомку на пол, откинула со спины край накидки. Кобра на плечах «Любящей молчание» продолжала беззвучно шипеть в бесконечность Нехех — ей было все равно, что сейчас произойдет.
Хопеш с хрустом вошел в череп бальзамировщика, раскроив маску. Обмякшее тело грудью повалилось на стол, лицом прямо в темную жижу под распиленными ногами. Помощник бросился к выходу, но коса молнией рассекла воздух. Отрубленная голова кочаном капусты покатилась по плитам.
Семет сняла косу с посоха. Тщательно вытерла ее куском холстины. Вынув заглушку, насыпала из верхнего колена на лезвие немного сухой могильной земли.
Затем вставила заглушку на место и перевернула посох. Из нижнего колена высыпала пыль, взятую с перекрестка дорог. Размешала пальцем смесь, бормоча заклинание на лишение воли. Пересыпала порошок на холстину, свернула ее в кулек, после чего спрятала в котомку...
Вечером Амони снова ждал Миса возле алтаря Птаха-Сокара. В руке хем-нечер бережно сжимал объемистый сверток. Когда ему на плечо легла чья-то рука, он порывисто повернулся.
Но вместо карийца жрец увидел перед собой эфиопку в черном калисирисе. Внезапно незнакомка подняла ладонь и сдула с нее порошок прямо ему в лицо. Растирая глаза, Амони хотел возмутиться, даже открыл рот, чтобы отчитать ее.
Потом медленно сомкнул губы. Взгляд жреца потух, плечи опустились, а руки повисли вдоль тела, как плети.
— Иди за мной, — тихо приказала семет.
Она развернулась, чтобы направиться к часовне Мертсегер.
3
Сат-Хатор приступила к ритуалу наведения порчи на Геродота.
Можно было, конечно, просто пырнуть его ножом в безлюдном месте. Но после случая с бегемотихой рядом с ним постоянно находятся карийцы. В том, что они хорошие бойцы, семет убедилась после того, как они разметали охрану шетаита.
На подворье для чужестранцев шум устраивать тоже не стоит. Прежде чем она доберется до жертвы, придется уложить не одного постояльца. Но ее могут схватить, а храму Сехмет дурная слава не нужна.
Чтобы убить врага, необязательно устилать дорогу к нему трупами. Нужно просто дождаться удобного момента. Или применить заклятие, которое может оказаться более верным средством на расстоянии, чем отточенный клинок вблизи.
Семет не случайно выбрала для камлания часовню богини смерти. Теперь ей не придется проводить ночь на некрополе, чтобы подчинить своей воле проклятую муут.
У погибшего каторжника или преступника, которого казнили по приговору суда, нет имени, а значит, он проклят. Но Сат-Хатор решила, что душа еще не готовой для погребения мумии заменит ей душу безымянного покойника с некрополя.
Первым делом она повязала голову черной повязкой, на которой красной краской были нанесены имена врагов бога Ра: Сетха, дракона Апопи, крокодила Маги, черепахи и бегемота.
Вынув из котомки черную тарелку, семет положила на нее шарик, слепленный из смеси кварцевого порошка, воска, скипидара, сандаловых стружек и красного вина.
Зажгла от лампы толстую черную свечу. На палец надела кольцо с черным гагатом. Костяной жезл развернула медным наконечником на север, а серебряным — на юг.
После этого бросила взгляд на сидящего под статуей Мертсегер Амони с пустыми глазами и бледными щеками. На его подбородок с губы стекала струйка слюны. Рука безвольно лежала на свертке со сфагионом.
Затем Сат-Хатор воззвала к богиням Дуата.
Сначала простерлась ниц перед статуей «Любящей молчание» со словами:
— О великая хранительница покоя умерших и покровительница Долины Та-сет-аат, позволь мне договориться с Ка этой мумии, чтобы она из Тростниковых полей наслала мой заговор через одного из твоих верных помощников на эллина Геродота.
Когда в темном углу зала раздался шорох, семет бросила туда быстрый взгляд. Серая крыса нюхала воздух, шевеля усами и буравя незваную гостью красными глазками. Спустя мгновение крыса метнулась к тарелке. Острые зубы впились в благовонный шарик.
Достав из котомки живого скорпиона, Сат-Хатор положила его на раскрытую ладонь. Черная тварь сидела спокойно, слегка перебирая лапками.
Теперь семет обращалась к Серкет:
— О великая дочь Ра, покровительница мертвых, помоги мне убить моего врага — эллина Геродота — так же, как ты помогаешь своему отцу избавляться от его врагов.
При этих словах скорпион грозно закрутил хвост в кольцо. Тогда она опустила его на пол, после чего паук быстро скрылся в глубине часовни. Сат-Хатор улыбнулась — уже две богини услышали ее.
Семет отрезала полосу от погребального бинта и накапала на нее воск черной свечи, превратив в пентакль.
Затем она попросила о помощи Нейт:
— О Великая Корова, родившая Ра, воительница и защитница мертвых, укажи верную дорогу к эллину Геродоту посланцу Сехмет так же, как ты открываешь путь фараонам.
Наконец, Сат-Хатор обратилась к Аментет:
— О Великая богиня запада, напои водой и накорми хлебом Ка этого мертвеца, чтобы она могла передать часть своей силы посланцу Сехмет для схватки с эллином Геродотом.
Пламя свечи дрогнуло, как будто по часовне прошелся сквозняк.
Сат-Хатор склонилась над мумией:
— Видишь, великие богини Дуата на моей стороне... Будешь ли и ты помогать мне во всех моих делах? Если да, то подай знак согласия.
Бескровное лицо трупа ничего не выражало. Но голова еле заметно шевельнулась вбок, словно тело приняло более удобное положение.
Удовлетворенно кивнув, семет сказала:
— Упокойся с миром, когда я закончу... Пусть сыновья Хора обеспечат сохранность твоим внутренностям. Пусть Исида и Нефтида благосклонно встретят твоих Ба, Ка и Ах на Полях Покоя. Да склонится чаша весов Истины в твою пользу... А теперь помоги мне.
С этими словами Сат-Хатор намочила пентакль в зловонной жидкости, вытекшей из распиленных голеней. Затем подошла к сидящему на полу Амони, одной рукой раскрыла ему рот, а другой запихнула туда мокрую вонючую ткань.
Приказала:
— Глотай!
Кадык жреца дернулся.
Сняв с посоха косу, семет приложила лезвие поочередно к правой кисти и глазам мумии, после чего втиснула длинную втулку в руку Амони:
— Пусть священное железо Нут обретет мощь Аментет... Да возрадуется Сехмет отмщению!
Она снова приказала:
— Встань!
Сат-Хатор помогла Амони подняться. Слегка толкнув в спину, направила к выходу из часовни:
— Спрячь оружие.
Жрец послушно сунул косу под передник схенти.
— Иди и убей Геродота... Завтра Нейт поможет тебе его найти, Серкет направит твою руку. Никто из живущих не остановит посланца Сехмет, а с мертвыми мы договорились... Но, если кто-то посмеет встать у тебя на пути — убей без сожаления... Чаша, которую ты выкрал из кладовой, поможет тебе приблизиться к Геродоту на расстояние удара.
Амони на деревянных ногах вывалился из часовни, прижимая к себе сверток со сфагионом. Постепенно его походка стала тверже, так что из Восточных ворот святилища он вышел уже уверенно, хотя и с неестественно прямой спиной.
Сзади лязгнул засов. В лунном свете статуи сидящих фараонов отбрасывали мрачные тени на дорогу. Амони направился к жреческому кварталу. Добравшись до дома, поднялся по лестнице на крышу.
Его движения были медленными и аккуратными, словно он целенаправленно выполнял чью-то волю. Жрец улегся на тюфяк, уставившись в небо блеклыми, ничего не выражающими глазами...
Тасуэи металась во сне. Перед ней стоял огромный черный пес, который рычал и скалил пасть. Хесит хотела его обойти, но пес не позволял, тоже делая шаг в сторону.
Тогда она побежала. Пес бросился следом. Его глаза злобно горели, шерсть дыбилась на загривке, а с клыков срывалась пена. Спустя мгновение челюсти зверя сомкнулись на лодыжке хесит. Тасуэи закричала... И проснулась.
«Укус собаки — это плохо, — тревожно думала она, пытаясь смахнуть с себя ночное наваждение. — Магия! Бешеная собака означает, что кто-то колдует против меня или моих близких... Но против кого? Родители мертвы, остались только мы с Хети».
Хесит озарило мрачное предчувствие: «Ни я, ни Хети никому не сделали ничего плохого... Кроме того, я нахожусь под защитой Бастет, а Хети — под защитой Нейт... Жертва магии — человек, который молится чужим богам. А каким именно? Геродот! Я люблю галикарнасца, и это значит, что он тоже близкий для меня человек... Нужно его предупредить, пока не поздно».
Тасуэи наскоро помылась и надела свежую одежду. На подводку глаз уже не было времени. Вскоре по колоннаде храма замелькал подол ее белого жреческого каласириса. Ра смотрел ей вслед с неба немигающим желтым глазом.
Подворье чужестранцев встретило жрицу тишиной. Постояльцы еще спали. Лишь изредка на выгульном дворе всхрапывал осел или со стропил хлева доносилось гурчанье проснувшегося голубя.
Хесит мягко тронула галикарнасца за плечо.
Открыв глаза, он улыбнулся:
— Ты?
А когда увидел разметавшихся во сне карийцев, удивленно спросил:
— Почему так рано?
— Мне надо с тобой срочно поговорить, — взволнованно зашептала Тасуэи. — Мне кажется, над тобой нависла беда.
Геродот продолжал спросонья щуриться, не понимая, из-за чего вся эта суматоха.
— Что тебе снилось? — не унималась хесит.
— Да всякое... — начал припоминать галикарнасец. — Помню, иду я по полю. Только не понятно, где — здесь, на Самосе, или в Галикарнасе... Хотя, наверное, здесь, потому что я страуса видел... Впереди высится огромная сикомора...
Тасуэи смотрела на него потерянным взглядом. Ей уже не нравилось то, что он рассказывает. Но она решила дослушать до конца.
Геродот продолжал:
— Так вот... Сел я, значит, на землю под деревом и начал закусывать.
— Чем? — быстро спросила хесит.
— Вялеными фигами... А запивал пивом, только оно мне показалось слишком теплым... И вдруг вижу силуэты вдалеке, как будто люди ко мне приближаются...
— Что? — вдруг спросил он, заметив, как все сильнее мрачнеет лицо любимой.
— Продолжай, — попросила Тасуэи. — Мне нужна полная картина.
Геродот снова заговорил, озабоченный ее волнением:
Вот эти люди ко мне подошли... По одежде вижу, что египтяне. Один из них протягивает мне горшок и говорит: «Многоуважаемый чати, не могли бы вы отсыпать мне и моим друзьям немного фиг? А мы вам за это подарим арфу». А из-за его спины уже высунулась рука с инструментом... И вдруг я чувствую, как у меня... Ну, это...
Он осекся в смущении, потом все-таки закончил:
— Член набухает.
И замолчал.
— Все? — спросила хесит упавшим голосом.
— Вроде как да... Больше ничего не помню.
— Больше и не надо, все и так ясно, — в голосе Тасуэи появилась решимость. — Теперь слушай... То, что ты направлялся к месту отдыха, означает заговор против тебя. Сикомора и горшок — это физическая боль, теплое пиво — страдание. Страус предсказывает беду. Дальше еще хуже... Если тебя назвали чати, это означает приближение смерти. К тебе обращались люди, которых ты сначала видел вдали — еще одно подтверждение смерти, причем близкой. Арфа означает, что тебе будет причинен вред каким-то предметом. Все равно каким, не обязательно арфой...
Она вдруг покраснела:
— Набухший член означает победу над тобой твоего врага... У тебя в Египте есть враги?
Геродот задумчиво хмыкнул:
— В Навкратисе точно есть... Ну, помнишь, я рассказывал про демарха и его пелатов, которые меня персам сдали в Дафнах, чтобы украсть мои деньги?
Тасуэи кивнула.
Геродот продолжил:
— А потом в Мемфисе... Та фигура в штольне...
— По твоим словам это была женщина.
— Да... Она стояла среди крокодилов, а они ее не трогали ... И вот еще что... Я тебе не успел рассказать про сон, который я видел в храме Нейт в Саисе. Мне приснились две богини. Мнемхотеп сказал, будто это были Хатхор и Сехмет. И что мне предстоит встретиться с обеими... Ну, или с их жрицами... Одну я уже встретил — тебя. А другую...
Хесит в задумчивости подперла подбородок ладошкой:
— Кто-то натравил на тебя жрицу Сехмет. Скорее всего, убийца преследует тебя от самого Навкратиса.
— Но почему она так долго ждет, чтобы напасть?
— Нет, не ждет... Крокодилы, бегемотиха... Мне кажется, это звенья одной цепи.
— Но ведь ты тоже в опасности, — взволнованно сказал Геродот. — Если бы я тогда не закричал, бегемотиха убила бы тебя и Анхере.
— Это верно, — согласилась Тасуэи. — Когда заклятье наложено по-умному, то в первую очередь враг с его помощью устраняет защитника жертвы.
— И что теперь делать? — растерянно спросил Геродот.
Глаза Тасуэи блеснули недобрым огнем:
— Сопротивляться! У эллинов есть обряд очищения от зловещего сна?
Геродот кивнул:
— Да... Никаких особых лумата не потребуется...
— Что это такое? — спросила хесит.
Галикарнасец спохватился:
— Специальные атрибуты, которые служат для очищения... Например горящая головня с алтаря Зевса Катарсиоса... Или молочный поросенок, если было совершено нечаянное убийство... В моем случае нужно воскурить серу, ладан, щепу лавра... Но можно просто помыться чистой водой и принести жертву Аполлону из плодов нового урожая или хлеба... Лучше всего для омовения подходит морская вода, а если ее негде взять, то бросают соль в ключевую... Разбужу карийцев, попрошу сходить на рыночную площадь к нимфею, чтобы принесли ключевой воды и свежеиспеченного хлеба. Вот и займись этим... Жди меня, я скоро приду.
С этими словами хесит вышла из комнаты.
4
Тасуэи вернулась перед самым рассветом, когда Венера, утренняя звезда Великой белоснежной цапли Бену, едва взошла над горизонтом. Красивое лицо хесит выражало непреклонную решимость.
Развязав шнурок путевой сумы, она вынула из нее все, что нужно для проведения магического обряда сетеп-са:
— Защиту лучше всего выставлять ночью, но у нас нет времени ждать до захода солнца, — заявила она. — Враг может появиться здесь в любой момент.
Потом требовательно взглянула на Геродота:
— Очистился?
Когда галикарнасец подтвердил, она облегченно вздохнула:
— Ну, хорошо, тогда начнем.
Шарами из черного нильского ила, смешанного с углем, человеческими волосами, размолотым тростником, кусочками савана, осколками посуды и костями животных, Тасуэи обозначила на полу четыре стороны света.
Очертив мелом круг, расставила на нем зажженные от лампы белые восковые свечи. На тростниковую циновку перед собой положила палетку с сухой краской и дощечкой для ее растирания, поставила чашу из мягкого сланца. Рядом пристроила папирусный свиток, калам, бронзовую спицу.
Живого скарабея хесит опустила спинкой вниз, чтобы он не мог перевернуться. Жук изо всех сил шевелил в воздухе лапками, но лишь беспомощно елозил по полу.
После того как Геродот по просьбе Тасуэи налил в чашу нильской воды из меха, она растерла на палетке черную краску. Развернув перед собой папирус, стала рисовать каламом магического Защитника.
Божество получилось с головой Бэса, при этом оно было четырехруким и четырехкрылым. В руках Защитник сжимал жезл уас, амулеты джед и анх, а также гарпуны и ножи. На шее у него висел знак магической защиты — са.
«Человек удержать так много предметов сразу не смог бы, но бог есть бог», — скептически подумал Геродот.
Под фигурой Защитника Тасуэи набросала барана Хнума, затем сокола Хора. Ниже изобразила бегемота Сетха рядом с крокодилом Себеком. Следом получились львица Сехмет и бык Апис.
Последней парой хесит нарисовала кошку Бастет и обезьяну Тота. Все восемь богов должны были помогать Защитнику. Оставалось написать его имя — Атум.
Тщательно выписывая иероглифы, Тасуэи объяснила Геродоту, что Атум — это вечернее воплощение Амона-Ра.
— Я буду тебя охранять, но сперва мне нужно защитить саму себя, — твердо заявила хесит.
Рисунок завершался бараньими рогами, из которых росли шесть кобр и шесть ножей — символы высшего могущества. Божественная группа была окружена магической защитой в виде восемнадцати языков пламени.
Тасуэи торжественным голосом призвала Амона-Ра, чтобы направить козни семет на главное божество всех египтян, победить которое у нее не хватит сил:
— О великая магическая сила хека Амона-Ра, приди ко мне. Моя плоть — твоя плоть, моя кровь — твоя кровь, мои кости — твои кости. Твои пальцы как стена из тростника. Твои глаза как нестерпимо яркий солнечный свет. Твои руки обнимают меня, твои ноги попирают моих врагов.
Хесит омыла пальцы нильской водой.
Теперь наступила очередь скарабея. Тасуэи оторвала жуку голову, отщипнула крылья, после чего проткнула тельце спицей и подожгла его на пламени светильника. В комнате ощутимо завоняло.
Помахивая перед собой спицей с обгорелым трупиком жука на острие, Тасуэи прочитала заклинание от мести богов:
— Пусть этот скарабей, сгоревший от гнева Амона-Ра на моих врагов, отведет из сердца богов низовий Та-меху и верховий Та-шемау гнев на меня. Грехи мои смыты священной водой Нила и находятся в руках Великого Судьи Осириса... Властитель приношений согласен с Маат, он великодушен, поэтому готов возложить мой изъян на другого... Приношу бескровные дары моему Защитнику и прошу его принять их от моего лица с благословения Бастет...
С этими словами она покрошила лепешку на рисунок Защитника, после чего капнула из чаши несколько капель смешанного с медом вина. Геродоту показалось, будто фигурки на листе папируса зашевелились как живые, а затем снова замерли в прежних позах. Или это сам свиток сжимался и расправлялся...
Все это время галикарнасец сидел на тюфяке вместе с карийцами, увлеченно наблюдая за ритуалом. Но после камлания хесит над папирусом он протер глаза, настолько нереальным показалось ему происходящее.
Свернув лист в тонкую трубочку, Тасуэи засунула ее под обтягивающий тело каласирис.
— Семет Сехмет наверняка обратится к темным силам Дуата за помощью. Поэтому тебе надо задобрить богиню некромантии, чтобы она отвела от тебя руку убийцы, — сказала хесит Геродоту тоном, не терпящим возражений. — В пантеоне эллинов есть такая?
Галикарнасец кивнул:
— Геката... Богиня ворожбы, сновидений и ночного мрака... Она способна сделать женщину бесплодной, из-за этого эллинки ее боятся... Вообще-то Геката трехликая, потому что может принимать образ богини мертвых Персефоны и богини лунного света Селены. Ей приносят жертвы на перекрестке трех дорог... Лучшее время для жертвоприношения — это два первых и два последних дня лунного месяца.
— Сегодня как раз второй день из двух последних, — довольно сообщила Тасуэи. — Самое время для того, чтобы умилостивить Гекату.
— Будем до ночи ждать? — уточнил Геродот.
— Времени нет, — с досадой выдохнула семет. — Что же делать...
И тут галикарнасца осенило:
— Пещера подойдет! Там и днем темно... Я не собираюсь поднимать из могилы труп, поэтому мне не нужны кладбище и лунная ночь. Вампиров Эмпусу и Ламию я тоже вызывать не собираюсь. Геката предпочитает просто темноту... Есть в Мемфисе пещеры?
— Еще какие... — снова обрадовалась Тасуэи. — Только они находятся на западном берегу Нила. В глубине Ливийских гор расположен некрополь фараонов. Это целый подземный город, хотя все гробницы замурованы... Но, если поискать, думаю, что найдем пустую пещеру. На подворье оставаться опасно, так что движение для нас — хорошо. Мы не будем просто сидеть и ждать убийцу, пусть он сам ищет нас... Время на нашей стороне.
Вскоре от подворья в сторону портового квартала отправился отряд во главе с Тасуэи. Настес и Лид катили тележку, на которой стоял сундук Геродота и лежала связка хвороста. Хети вел на веревке бесхозного черного щенка.
Когда хесит спросила галикарнасца, почему Гекате приносят в жертву именно собак, он ответил коротко и ясно:
— Лают на луну.
Геродот тащил мешок с атрибутами Гекаты, которые были ему необходимы для камлания: благовониями, кнутом из трех сыромятных ремней, длинным тонким ножом для разделки рыбы, пуком овечьей шерсти и ключом от комнаты, где остановились путники.
Пресный хлеб и виноградный сок нашлись на подворье. Курицу, лук, рыбу, яйца, а также медовые лепешки галикарнасец купил на портовом рынке. Геродот обегал все рыбные ряды, прежде чем обнаружил морского петуха из утреннего улова.
Мис все время порывался выхватить из ватаги играющих среди глиняных трущоб детей маленькую девочку. А когда Геродот дал ему понять, что не опустится до того, чтобы принести в жертву живого ребенка, кариец махнул рукой. Просто отнял куклу у крошки, которая сидела в уличной пыли. Галикарнасец тут же сунул ей лепешку, чтоб не плакала.
Анхере несла корзину с растениями. Стебли сорванного в канаве ядовитого аконита и лианы плюща, который зеленым ковром окутывал стены подворья, предназначались для магической смеси. Ветки пихты вместе с травой хесау нужно было бросить в ритуальный костер.
На западный берег отряд переправился на пароме. Геродот выбрал из поджидающих возле пристани повозок самую большую. Узнав, что чужестранцы направляются к некрополю фараонов, озабоченный возница вытащил амулет анх.
Потом окинул внимательным взглядом пассажиров. Заметил и черного щенка, и ритуальные растения в корзине Анхере, и красно-синие рисунки на теле Тасуэи. На простодушном крестьянском лице явственно проступил благоговейный страх.
Не доезжая до храма Сети, египтянин остановился, заявив, что дальше не повезет, нечего ему делать в городе мертвых. Как только карийцы выгрузили сундук, он начал нахлестывать ослов.
Так и катил обратно к пристани под ослиный рев. Когда он был уже в оливковой роще, из-за дерева на дорогу вышел человек с пустыми глазами и свертком под мышкой.
Возница хотел ожечь незнакомца кнутом, как вдруг тот одной рукой схватил его за ногу, а другой резко махнул возле горла. Из раны ударила кровь. Жертва свалилась в дорожную пыль, а ее место на облучке занял убийца...
Отряд остановился на перекрестке. Южная дорога уходила в долину Та-сет-неферу к некрополю жен фараонов и безвременно умерших наследников трона. Над склепами возвышались головы огромных парных статуй фараона Аменхотепа Третьего.
На западе вымостка упиралась в храм женщины-фараона Хатшепсут, над которым высилась священная вершина Дехенет. За спиной все еще желтели соломой заливные поля, хотя к ним медленно, но неотвратимо подбирался паводок.
— Здесь надо убить собаку, — заявила Тасуэи. — Кровь собрать в кувшин и унести с собой... Не всю, сколько нужно.
Геродот побледнел:
— Это должен сделать именно я? — спросил он подавленным голосом.
Хесит была непреклонна:
— Да... Ведь это ты будешь просить Гекату о заступничестве.
Галикарнасец обреченно посмотрел на щенка. Малыш бестолково рвался с поводка, высунув от жары язык. Анхере вынула из мешка ритуальную чашу и кувшин.
Хети молча протянул другу нож:
— Давай...
Не глядя щенку в глаза, Геродот одной рукой взял его за загривок, а другую подсунул под горло. Тот успел дружелюбно лизнуть его в лицо. Карийцы равнодушно смотрели, но Тасуэи в замешательстве отвернулась...
Когда все было закончено, Мис бросил в лужу крови куклу, а Анхере вывалила на собачий труп купленные на рынке продукты. После этого несчастную жертву все вместе забросали песком. Галикарнасец торопливо прочитал заклинание. Ему хотелось поскорее уйти с места ритуального убийства.
Миновав Рамессеум, отряд продолжил двигаться на запад. В город храмовых мастеров Сет-Маат беглецы заходить не стали, а пошли по мощеной булыжником дороге сквозь бесчисленные захоронения придворной знати, военачальников и жрецов.
За некрополем выросли отроги Ливийских гор. Плато навалилось на долину вертикальным обрывом невероятной высоты. Священная вершина запада словно огромная бурая туча закрывала половину неба.
— Туда! — Тасуэи показала на черную дыру над рядами замурованных гробниц.
Беглецы начали карабкаться по осыпи. Первыми лезли карийцы. Налегке, так как сундук пришлось оставить у подножия обрыва. Братья на всякий случай прикрыли его камнями. Настес перед этим окинул пристальным взглядом долину, но людей поблизости не увидел.
Хети помогал сестре, а Геродот поддерживал за локоть Анхере. Из-под сандалий с шорохом скатывался гравий. Склон представлял собой голую безжизненную кручу, поэтому ухватиться было не за что.
На террасе беглецы перевели дух. Настес и Лид первым делом осмотрели пещеру. Внутри никого не оказалось, хотя на полу белели звериные кости. Похоже, беркуты таскали сюда ягнят. Однако Геродот решил, что эти останки обряду некромагии не помеха.
Пока Анхере смешивала травы с кровью щенка, Тасуэи расставила черные свечи. Галикарнасец выпотрошил курицу, вынул сердце и положил его возле выхода из пещеры вместе с медовыми лепешками, обозначив границу между миром живых и миром мертвых.
Настес сначала запалил факел от принесенных с собой углей, потом зажег хворост и, наконец, одна за другой поднес к огню свечи. Пещера озарилась пляшущим светом. На стенах качались зыбкие тени, в глубине провала слышались шорохи.
Приспособив один из камней под алтарь, Геродот смешал на нем горячие угли с ладаном. По пещере поплыл сладковатый дымок. Тогда он очертил ножом круг и встал в его центре. Затем выложил под алтарем ключ, кнут и овечью шерсть. Айхере поставила там же миску с замешанной на крови щенка травяной смесью.
Теперь галикарнасец стоял между костром и алтарем один, в то время как спутники выстроились сзади.
Когда он заговорил, под сводами пещеры заплясало эхо:
— О Геката! Трехликая богиня небес и земли... Персефона! Селена! О Мать призраков и Царица мертвых! Пусть духи преисподней станут моей армией, не навредив мне самому. .. Посвящаю тебе огонь и ладан, чтобы ты поделилась со мной своей божественной силой.
Надрезав ладонь ножом, Геродот вытянул руку над алтарем. Капли крови зашипели на углях. Тогда он бросил в костер кнут, ключ и клок шерсти. Пламя благодарно приняло жертву.
В этот момент у него под ногами пискнула крыса. Галикарнасец с омерзением пнул ее. Тварь юркнула под камень, словно спасаясь от хищника. Когда он принял прежнюю позу, послышался слабый хруст. Посмотрев на подошву крепиды, галикарнасец увидел раздавленного скорпиона.
Геродот с жаром заговорил:
— Именем Гекаты! О ветра четырех сторон света... Именем Гекаты! О неупокоенные души мертвецов... Будьте моими верными помощниками, моим непобедимым войском... Встаньте стеной на мою защиту.
В глубине пещеры раздался протяжный стон. Из мрака повеяло могильным холодом, а пламя затрепетало еще сильнее. Геродот вздрогнул, ему стало невыносимо страшно, ноги вдруг сделались ватными.
Карийцы поудобней перехватили секиры, вглядываясь в недра горы. Хети покосился на сестру, понимая, что только от самого галикарнасца зависит точное соблюдение ритуала.
Тасуэи молчала, глядя на Геродота озабоченным взглядом. Жрица была готова ко всему, так как знала: призывы потусторонних сил отнимают у просителя его жизненные силы.
Но чем дольше длился обряд, тем сильнее росла ее уверенность в том, что галикарнасец все делает правильно, а значит, у богов преисподней нет причины причинять ему вред. Анхере тоже чувствовала себя спокойно за спиной хозяйки.
В глубине пещеры нарастал неясный шум. Внезапно раздался яростный писк, и над головами беглецов заметались сотни крылатых тварей. Летучие мыши, потревоженные голосом галикарнасца, пламенем костра, а может быть, напуганные присутствием вызванных камланием незримых сущностей, рвались на волю.
Тасуэи взглядом проводила стаю. И замерла от неожиданности: вход в провал перегородила фигура человека. Хесит вскрикнула. Тогда Амони поднял руку в знак мирных намерений. Приблизившись к галикарнасцу, он протянул ему сверток.
Геродот подошел ближе к огню. Развернул ткань, чтобы внимательно рассмотреть атрибут. По краю золотой чаши орлы расправляли крылья, сжимая когтями извивающиеся языки пламени. Зевс мчался по небу в запряженной орлами колеснице. Одной рукой олимпиец сжимал скипетр, в другой держал двухлезвийный топорик-лабрис.
Геродот задохнулся от радости: никаких сомнений — это священный сфагион Зевса. Когда Мис сообщил ему о том, что Амони обещал принести на встречу с ним реликвию, галикарнасец весь вечер не находил себе места от волнения.
Но кариец вернулся ночью с пустыми руками. Что произошло, он не знал, хем-нечер просто не пришел в условленное место. И вот сфагион у него в руках, а принес его странный египтянин с пустыми глазами. Неужели это тот самый Амони?
Внезапно Амони затрясся. Он поднял над головой косу и с ревом раненого животного бросился на Геродота. Тасуэи, стоявшая к нему лицом, сделала шаг вперед.
Но сдержать заколдованного жреца было так же трудно, как сдержать бешеного быка. Опрокинув хесит, которая упала на каменный пол, Амони впился в нее безумным взглядом. Эта женщина встала между ним и жертвой, а значит, должна умереть.
С яростным оскалом на лице жрец рубанул косой сверху вниз. Раздался скрежет — Геродот, не отдавая себе отчета в том, что делает, подставил под лезвие сфагион. Тогда Амони повернулся лицом к галикарнасцу и снова поднял оружие. В последний момент перед ударом на защиту Геродота метнулся Мис.
Амони уже не мог остановиться, словно его рукой управлял не он сам, а кто-то невидимый, неумолимый и безжалостный. Коса вошла карийцу под ключицу почти по самую втулку.
Закричав от боли, Мис рухнул на руки Геродота. Жрец не успел выдернуть лезвие, потому что секира Настеса разрубила его грудь от шеи до ребер.
Хети помог сестре подняться. Беглецы молча стояли над трупами египтянина и карийца. Осознание того, что реликвия спасена, а враг убит, не облегчало боли от потери преданного товарища, сына и брата.
5
Миса оставили в пещере.
Хоронить сына на некрополе египтян Настес не захотел. После того как Геродот принес из сундука серебряную драхму, Лид положил ее брату в рот. Помолившись Кибеле, Атису и Сабазию, карийцы завалили тело Миса камнями.
Труп Амони так и бросили валяться среди костей. Настес презрительно плюнул на мертвого жреца, пожелав ему участь растерзанных беркутами ягнят. Хозяева пещеры уже парили над долиной, ожидая, когда непрошеные гости уберутся из их логова.
К вечеру отряд вернулся на подворье. Прежде чем спрятать сфагион в сундук, Геродот озабоченно погладил борозду от удара косы. Он не мог понять, что заставило его использовать реликвию вместо щита. А ведь судьбу Тасуэи решило всего одно мгновение. Не иначе сам Зевс Сотер направил его руку.
Царапина на золоте оказалась не единственной.
«Ничего, — решил он. — Реликвия народа, который с оружием в руках защищает свою свободу, должна быть именно такой — помятой, омытой кровью и намоленной в боях».
Усталые карийцы сразу завалились на тюфяки, а галикарнасец все никак не мог расстаться с хесит. Тасуэи сказала брату, что хочет поговорить с Геродотом наедине, тогда Хети отправился к жреческому кварталу в одиночестве.
Геродот и Тасуэи сидели на треснувшем мельничном жернове за воротами постоялого двора.
Озабоченно покачав головой, хесит сказала:
— Любовный заговор — это очень мощная магия... Если Мис выполнил все мои указания, Амони не мог его ослушаться. Но что-то пошло не так... Из ослепленной страстью жертвы хем-нечер превратился в безжалостного убийцу... Я вижу только одну причину — в их отношения вмешалась семет Сехмет. Один заговор наложился на другой, из-за этого воцарился хаос... Мы с тобой не погибли только потому, что я вовремя почувствовала опасность. Ну, помнишь, я про сны тебя выспрашивала... Теперь я понимаю, как у причала на восточном берегу оказался барис с символом ярости Сехмет на парусе... Я уверена, что она нас преследует.
Геродот поцеловал Тасуэи:
— Не бойся, я не дам тебя в обиду.
Она с нежностью посмотрела на него:
— Я знаю... Ты уже дважды спас меня, но сейчас скорее я тебя защищаю. Против магии нельзя идти с голыми руками... Я не про оружие говорю, потому что секира в борьбе с демонами Дуата не поможет. Магию можно отвести только встречной магией...
Поежившись, как от холода, Тасуэи продолжила:
— Мне не по себе... Не хочу сегодня оставаться одна... Проводишь меня?
Геродот обнял ее:
— Конечно.
За Восточными воротами жреческий квартал готовился к ночи.
Матери забирали с улицы детей, несмотря на их протестующие крики и плач. Подростки гнали в загон коров и коз. Загасив печь, кузнецы откладывали в сторону молоток, развешивали на стене мастерской щипцы, а потом устало вытирали руки о фартук.
Горшечники заботливо мыли гончарное колесо. Подмастерья накрывали рогожей кучи песка, извести, гипса, золы и древесных опилок, собирали в мешок глиняный бой.
Вот с урочной службы в храме возвратился жрец. Поднял на руки сынишку, целует его в голый живот. Малыш уворачивается и колотит ножками в грудь отца. Оба счастливо смеются.
А там подросток в грязной схенти торопит хворостиной гусей с пруда. Птицы недовольно гогочут, норовя ущипнуть обидчика за икру. Старик пинками поднял свинью из лужи под шадуфом, а та, зная, что сейчас будут кормить, лениво направилась прямиком к корыту.
Над дворами усадеб поднимались струйки дыма — хозяйки готовили ужин на печи или на мангале. Пахло жареным луком, свежеиспеченным хлебом, топленым гусиным жиром и вареным мясом.
Тасуэи остановилась возле высокого глиняного забора.
Это дом херихеба храма Амона-Ра. Он разрешил мне пожить здесь, пока он с семьей гостит в Ипет-Ресит[57] у знакомого жреца храма Опет Амона. Только попросил поливать цветы... Зайдешь?
Открыв калитку ключом, хесит повела галикарнасца по саду. Аккуратные грядки перед входом пестрели цветами мальвы, ациносов, ромашек, нарциссов и перечной мяты.
За фисташковой рощей показались витые стволы смоковниц. Виноградник сменился частоколом финиковых пальм. Яблони выгибали навстречу гостям усыпанные спелыми плодами ветви.
По аллее оливковых деревьев Тасуэи и Геродот прошли к беседке на берегу пруда. Здесь укрылось обсыпанное красными шарами гранатовое дерево. По соседству клещевина раскидала зеленые звезды листьев под кустами тамариска.
В воде на тонких стеблях покачивались белые и голубые лотосы. Ситник ощетинился длинными стеблями, словно дикобраз иглами. Тихо шелестели заросли папируса. Сикомора накрыла тенью ковер из мелкой болотной ряски.
Внезапно плеснула рыба, нарушив покой сада. Осторожные утки медленно отплыли в сторону. Цапля скрылась в тростнике на длинных негнущихся ногах.
Галикарнасец взял хесит за руку. Раздвинув лианы, они прокрались в беседку под сводом из виноградных лоз. Уселись на покрытую циновками скамью.
Геродот не сводил с Тасуэи влюбленных глаз. Хесит посматривала на него лукавым взглядом.
— Ты меня случайно не приворожила? — спросил он с улыбкой.
— Если и так, что с того?
Геродот нахмурился:
— Трудно будет расставаться.
— А ты не расставайся, — хесит погладила его по щеке.
Откинувшись на шпалерную стенку, галикарнасец тяжело вздохнул.
Заговорил сбивчиво, но искренне:
— Придется... Я в Египте не по своей воле... Хотя очень рад тому, что приехал... Тебя вот встретил... С карийцами познакомился — отличные оказались парни... Мне обязательно нужно вернуться, чтобы передать Периклу реликвии афинян... Это мой долг как эллина, товарища Кимона и фортегесия Буле. Как порядочного человека, в конце концов... С небридой и сфагионом мне повезло. Но осталась еще арула Геры, и я не уверен, что смогу ее достать...
— Ты можешь передать реликвии Харисию, а он отвезет их в Афины, — резонно заметила хесит.
Геродот покачал головой:
— Нет... Это моя битва, и я должен пройти ее до конца.
В душе галикарнасца долг боролся с нежным чувством.
Он порывисто придвинулся к Тасуэи:
— Но я обязательно вернусь... Я теперь не могу без тебя.
Она грустно улыбнулась:
— Сможешь... Ты ведь смог пережить смерть жены... Расскажи мне про Поликриту.
Геродот снова нахмурился:
— Зачем?
— Хочу все про нее знать... Какой она была?
— Мне с ней было хорошо... Но я не буду ворошить прошлое.
Геродот внимательно посмотрел на хесит. Как объяснить влюбленной женщине, что есть вещи, о которых лучше молчать. Боль утраты останется с ним навсегда.
— Ты знаешь, — заговорил он, теперь тщательно подбирая слова, — прошло больше двух лет... Мне до сих пор тяжело. Я, наверное, потому и увлекся сочинением исторического труда, чтобы забыться... Путешествую, смотрю вокруг. Вижу разные страны, встречаю незнакомых людей, участвую в странных, иногда опасных ритуалах... Работа отвлекает меня от грустных мыслей. Заставляет сердце биться от ощущения полноты жизни, дарует радость творчества, придает уверенность в себе... Этого не купишь ни за какие деньги...
— Я тебе тоже нужна, чтобы забыться? — с грустью в голосе спросила Тасуэи.
Геродот взял ее пальцы в свои.
Бережно сжал:
— Ты для меня больше, чем женщина... Ты мое вдохновение... Моя награда... Ты расцветила мою жизнь яркими красками, вдохнула в меня радость и надежду на счастье...
Поцелуй по-эллински был долгим и страстным. Геродот обнял хесит за талию. Его пальцы скользнули выше, накрыв упругую грудь. Потом добрались до живота, спустились к бедрам, сминая тонкую ткань...
Тасуэи сорвала с себя каласирис. Геродот сбросил хитон. Два тела слились в пляске любви, то медленной и ритмичной, то неистовой до сладкой дрожи.
Отдохнув на циновках, они снова льнули друг к другу. Хесит шептала его имя, а галикарнасец в упоении целовал ее ладони, шею, плечи... Наконец, не помня себя от вожделения, погружался в отзывчивое женское естество...