1
453 год до н.э.
Сиена[58]
Месяц Атир
Стоило духам восточного горизонта в образе священных павианов заплясать на первых солнечных лучах, как нуггар карийцев отчалил от пристани Фив вслед за барисом хесит.
На барисе каждый занимался своим делом. Геродот снова стоял на корме, ворочая рулевым веслом с набалдашников в виде головы Хатхор, покровительницы путешественников. Анхере орудовала шестом, в то время как Тасуэи разворачивала парус по ветру.
Мрачная Сат-Хатор плыла в пяти стадиях позади лодок, чтобы львиная голова на парусе казалась на расстоянии просто темным пятном. Она не сводила с фигурки галикарнасца ненавидящего взгляда. Семет не могла взять в толк, почему ее магия опять не сработала.
А ведь все так хорошо складывалось... О том, что произошло, Сат-Хатор догадалась, когда увидела возвращавшихся с западного берега беглецов. Четверых мужчин и одну женщину в жреческом каласирисе. Теперь в отряде было на одного человека меньше, при этом галикарнасец снова оказался целым и невредимым.
Дожидаться Амони семет не стала. Даже не пыталась гадать, жив он или мертв. Судьба зачарованного жреца после того, как он не справился с важной задачей, была ей безразлична.
«Жрица Бастет, — злобно прошептала Сат-Хатор, рассматривая Тасуэи. — Это ее лодка стояла у причала... Значит, не обошлось без охранной магии... Только косу зря потеряла...»
Семет пыталась понять, в чем она ошиблась. Проглотивший пентакль и осененный невидимыми крыльями богинь Дуата, Амони должен был выполнить все ее распоряжения. Выследил жертву, напал... Но потом что-то пошло не так...
Скорее всего, вмешалась соперница. Заговор против заговора дал ничейный итог. Наверное, боги решили оставить все, как есть, чтобы сохранялся древний порядок равновесия, установленный Маат. Жрецу пришлось заплатить за нейтралитет жизнью, ведь он был не просителем, а слепым орудием божественной воли.
«Если хочешь, чтобы получилось так, как нужно тебе, сделай все сама, — с досадой думала семет. — Надо было в первую очередь убить жрицу Бастет, вот в чем мой промах. Теперь я знаю, как поступить... На этот раз галикарнасцу не уйти».
Вскоре храмы Амона-Ра и Опет Амона скрылись за излучиной. Головы сидящих перед некрополем гигантов еще долго виднелись на западном берегу, но, наконец, пропали и они.
Северный ветер не стихал, продолжая приглаживать широкой ладонью макушки тростника. С барханов на берегу срывались юркие вихри песка. Вода в Ниле прибывала с каждым днем. Птицы галдели в затопленных кустах, радуясь раздолью, а звери уходили от поймы глубже в пустыню.
Тасуэи теперь почти все время сидела на корме рядом с Геродотом. Влюбленные разговаривали на только им понятном языке нежных взглядов и касаний, при этом счастливо смеялись.
Анхере старалась не мешать хозяйке. Хлопоты по управлению лодкой бакет взяла на себя. То проверит узлы на вантах, то опустит в воду свинцовый лот на веревке, то смажет овечьим жиром уключину руля. Даже плывущий навстречу топляк оттолкнула сама, хотя галикарнасец предложил свою помощь.
На второй день пути местность стала круто подниматься к югу, отчего течение Нила ускорилось. Парус уже не мог обеспечить барису хороший ход, поэтому Геродот причалил к берегу.
Тасуэи сказала, что теперь придется тянуть обе лодки на канате до самой Сиены. Но всегда можно нанять бычьи упряжки в прибрежной деревне. Здесь все крестьяне промышляют речной буксировкой во время паводка.
Барис Бастет египтяне согласились тянуть в счет храмовой десятины, а за нуггар Геродот выложил два дегена. Для него самого, хесит и бакет ничего не изменилось, они по-прежнему сидели в лодке. Карийцы сошли на берег, чтобы облегчить работу большерогим африканским быкам. Казалось, им даже нравится продолжать путешествие пешком.
Когда Нил начал постепенно краснеть, Тасуэи торжественно провозгласила, что у Исиды наконец отошли воды, и она рожает младенца Хора.
Хесит попросила Геродота прочитать что-нибудь из сделанных им во время путешествия по Египту записей.
— На твой выбор, — сказала она.
Развязав котомку, галикарнасец начал перебирать свитки.
— А... Вот... — он вытащил один из папирусов. — Тут говорится об истоках Нила... Я записал со слов Мнемхотепа. Но мне интересно узнать твое мнение.
Он вслух прочитал отрывок.
— Крофи и Мофи? — спросила Тасуэи. — Я слышала про эти вершины, однако понятия не имею, где они находятся... Мы от Фив уже второй день плывем, и еще столько же плыть. Но никаких гор не видели, потому что с реки их не видно... Наверное, он говорил про Ливийские горы на западе или Аравийские на востоке. Что касается источников... Может, они и есть... Даже скорее всего точно есть... Потому что где же их нет-то... Я в Элефантине была много раз, но чтобы половина реки текла на север, а половина на юг, такого не видела... Думаю, эта легенда связана с возвращением Хатхор из Нубийской пустыни. Богиня вошла в Египет, и Нил за ней тоже вошел в Египет. Но зачем реке течь вспять... Тем более что на порогах живет бог Хнум, который не позволил бы богу Хапи направлять паводок в сторону Нубии, а не Египта... Не знаю...
Высказавшись, Тасуэи пожала плечами.
— Ты мне давно ничего не рассказывала, — заявил вдруг Геродот.
Хесит задумалась, потом просияла:
— Я тебе про фараона Ферона расскажу... Помнишь историю про фараона Сесостриса? Так это его сын.
— Он двоих детей сжег, чтобы спастись из горящего дворца, — скривился галикарнасец. — Подозреваю, что сын пошел по стопам отца...
— Догадливый, — засмеялась Тасуэи. — Но ты сам попросил, поэтому слушай... Однажды во время паводка Нил поднялся аж на восемьдесят локтей. Личные поля фараона затопило... Ферон, сильно разозлившись на реку, со всей дурью метнул в воду копье. Бог Хапи, конечно, не стерпел такого святотатства, и Ферон тут же ослеп... Вот ходит он по дворцу, горюет и не знает, что теперь делать. Ясное дело, у слепца-то жизнь несладкая, хоть ты и фараон... Долго горевал, а на одиннадцатый год получил прорицание от оракула из города Буто о том, что есть верный способ прозреть. Нужно только промыть глаза мочой женщины, ни разу не изменившей своему мужу. Так вот... Первым делом он использовал мочу собственной жены...
— И что? — с надеждой в голосе спросил Геродот.
— А ничего... Мимо... Тогда он стал пробовать мочу всех женщин в Мемфисе по очереди. Пока, наконец, не исцелился...
Хесит лукаво улыбнулась:
— Дальше все, как ты любишь... Ферон озолотил свою спасительницу, а остальных женщин загнал в город Эрифраболос, обложил стены сухим навозом и поджег... Никто не выжил...
— Кошмар! — возмутился Геродот. — Он бы вообще всех жен Египта поголовно проверил на верность мужьям... Лишился бы половины подданных... Нельзя так радикально решать вопросы.
Подумав, сделал хитрое лицо и добавил:
— Хотя... Сами виноваты.
Тасуэи сердито шлепнула его по плечу веером:
— Домашний тиран! А ты Поликрите изменял?
Геродот посерьезнел:
— Веришь — нет!
— Да ладно, — хесит сделала вид, что сомневается. — Наслышана я про ваши симпосии с флейтистками... Женщины в Элладе заперты в гинекеях, им даже на рынок не сходить без провожатого. Зато мужья бегают к гетерам. В Афинах диктерионы на каждом углу... А ты мужчина видный...
— Не знаю... — буркнул Геродот. — Мы не в развратных Афинах жили, а на острове Самос, в семье моего друга Херила. Поликрита была его сестрой. Нравы в провинции не такие, как в столице, люди там проще и честнее. Работают, любят, детей растят... Херил мою семью спас, когда нас из храма Геры прогнали. Приютил... Да и она мне столько раз помогала... Как бы я им в глаза смотрел после такого... А вообще, мне кажется, ты меня провоцируешь... Бросай ты это дело.
Он отвернулся.
— Сам не ведись, — с грустной усмешкой сказала Тасуэи.
Потом погладила его ладошкой по лицу:
— Ладно... Прости, я не хотела тебя обидеть.
Геродот молчал, кусая губы.
Тогда она села перед ним на корточки и посмотрела в глаза:
— Ну? Простил? Душа моя... Мне просто хочется, чтобы ты думал обо мне.
Галикарнасец стряхнул с себя раздражение.
Повернувшись к хесит, мягко сказал:
— Простил.
— Вот и хорошо, — обрадовалась Тасуэи. — Готов дальше слушать?
Когда Геродот кивнул, она продолжила:
— У Ферона не было наследников, поэтому после его смерти фараоном стал Протей из Мемфиса. Но я сейчас не про это хочу сказать... Помнишь Тирский квартал рядом с храмом Птаха? Там еще храм финикийской богине Иштар был... Египтяне называют ее чужеземной Афродитой, а мемфисские эллины Еленой... Ничего не напоминает?
— Еленой? — удивленно переспросил галикарнасец. — Той самой, которую тевкры насильно держали в Илионе, и из-за которой разразилась война с ахейцами?
На лице хесит появилось скептическое выражение:
— Так ваш аэд Гомер написал... Хотя в храме Пер-Баст считают иначе... Я тебе расскажу про то, что слышала от жрецов. Так вот... Похитив Елену, Александр повез ее к себе на родину, в страну тевкров...
— Сейчас это Троада, — вставил Геродот.
Кивнув, Тасуэи продолжила:
— Но не доплыл, потому что шторм отнес его корабль в Египетское море. Команда была измотана, провиант и питьевая вода закончились... Александру грозил бунт, тогда он вошел в Канобское устье и доплыл вверх по Нилу до города Тарихеи... Однако стоило кораблю бросить якорь в гавани, как матросы сбежали в храм Хонсу. Узнав о нанесенном Менелаю оскорблении, жрецы решили отправить гонца к фараону... Протей приказал доставить Александра с Еленой в Мемфис. На допросе тевкр начал юлить и изворачиваться. Тогда Протей выгнал его из Египта, а Елену вместе с награбленными сокровищами оставил во дворце...
— Странно, — с сомнением в голосе заметил галикарнасец. — В «Илиаде» этого нет... Правда, у Гомера Александр и Елена тоже долго скитались по Эгейскому морю, но оказались не в Египте, а в Финикии.
Он прочитал по памяти:
— Там у нее сохранимся пышноузорные ризы.
Жен сидонских работы, которых Парис боговидный
Сам из Сидона привез, преплывая пространное море.
Сим он путем увозил знаменитую родом Елену[59].
Потом спросил:
— Откуда жрецы Бастет это знают?
— Менелай рассказал.
— И что было дальше?
Хесит вздохнула:
— Ахейцы с помощью афинян захватили Илион, несмотря на заверения Приама, что Елены в городе нет. Елены там действительно не оказалось, тогда Менелай отправился в Египет... Протей вернул ему жену и золото, но царь Спарты отплатил фараону за добро злом... Задул сильный северный ветер Кебуй, который вы называете Этесиями. Менелай из-за этого никак не мог отплыть в Спарту. Он принес в жертву богу южного ветра Ноту двух египетских мальчиков, а когда Протей пришел в бешенство от его поступка, сбежал в Ливию... Вот как-то так...
Геродот обескураженно молчал. Рассказанная Тасуэи история показалась ему правдивой. Действительно, ни Приам, ни Гектор не стали бы подвергать Илион опасности ради прихоти Александра. Но тогда почему Менелай им не поверил?
«Здесь что-то другое... — сосредоточенно думал он. — Я вижу в случившемся карающую руку высших сил. Даже если гибель города выглядит как обычная для любой войны катастрофа, на самом деле это проявление божественной воли».
Геродот одной рукой обнял Тасуэи. Над Нилом затухали последние закатные всполохи. Дневная ладья Ра Манеджет готовилась погрузиться в подземный мир, чтобы превратиться в ночную ладью Месектет. На потемневшее небо из живота Нут выкатились первые звезды — дети Осириса и Исиды.
Барис медленно скользил по ставшей вдруг свинцовой воде. Холмы сползали к реке песчаными осыпями. С берега доносились монотонные окрики погонщиков.
Быки брели по мелководью, оглашая сумерки протяжным мычаньем. В болоте надрывались лягушки. Беспокойно вскрикивали птицы. Когда крокодил с громким плеском ушел под воду, по заводи прошла волна.
2
К вечеру отряд уже плыл по землям бога Хнума. Миновав город Та-Сни, лодки достигли города Нехен, где почиталась мумия Хора, а затем города Нехеб, вотчины белого коршуна Нехбет.
Путники переночевали в Эдфу возле храма Хора Бехдетского под крики священных соколов из питомника. А утром быки втащили лодки в ущелье Джебель Сильсила, где среди скал чернели порталы часовен бога Хапи.
На пятый день плаванья показалась россыпь скалистых островов. Самый большой из них — Элефантина — утопал в зелени. Над кронами деревьев поднимались пилоны храмов: владыки нильских порогов бараноголового бога Хнума, его жены Сатис, стоящей на страже у входа в Дуат, дочери Анукет, покровительницы острова Сехель, а также Хатхор Ибшек, богини эфиопского племени абисков.
Трехступенчатая усыпальница фараона Хуни из розового гранита своей высотой затмила даже стрелы обелисков. Храм иудейского бога Яхве пестрел разноцветными каменными плитами. С нубийских верфей доносился стук деревянных молотков. В воздухе пахло смоляной гарью.
На Элефантину пришла большая вода. Грузовые лодки теперь причаливали прямо к гранитным скалам. Нагруженные слоновой костью и эбеновым деревом нуггары тяжело осели в воду.
Рыбаки таскали по каменной лестнице ниломера корзины с утренним уловом. Речной мусор колыхался в подобравшихся к самому городу затонах. Дети ныряли с камней в плес и тут же гребли обратно к берегу, опасаясь воронок.
Священные ихневмоны покидали норы, перетаскивая в зубах выводок на сухое место. Однако кладбище священных баранов на вершине холма было в безопасности.
Сопки на западном берегу Нила расцветились чернильными и светло-желтыми пятнами. Скальные гробницы чати нома Ta-Сета смотрели на реку глазами замурованных входов. Огромные валуны в воде казались спинами купающихся слонов.
Над крепостью «Открытые врата» реял флаг с фаравахаром. Персидские триеры уткнулись кормой в причал. С мачт иудейских оний свисали вымпелы колен Звулона, Дана и Ашера.
Заметив увитые цветными лентами сикоморы, Тасуэи радостно заявила, что отряд прибыл в святое место как раз накануне праздника Исиды и Осириса.
О предстоящем торжестве говорят зеленый и красный цвет материи. Зеленый — это символ возрождения Осириса, а красный — цвет крови Исиды. После праздника жрецы снимают ленты, чтобы снова развесить их через десять дней.
Когда Геродот узнал, что в крепости поселились персидские военачальники, то наотрез отказался делить подворье Элефантины с расквартированным гарнизоном наемников из Эфиопии и Иудеи. Воспоминания о застенках Дафны все еще жгли галикарнасцу память.
Сиена пряталась за высокой кирпичной стеной на восточном берегу. На причале Тасуэи взяла клятвенное обещание с Геродота, что он не станет разыскивать арулу Геры, пока она будет находиться на празднике. Не хватало еще, чтобы в ее отсутствие галикарнасца схватил персидский патруль.
И пусть даже не пытается попасть на Филэ или Бигэ, потому что чужестранцам въезд на священные острова запрещен. Геродот неохотно согласился, тогда она, Хети и Анхере отплыли на пароме к Элефантине, где их ждали жрецы в храме Хатхор Ибшек.
Ранним утром галикарнасец уже стоял перед пристанью Сиены. Настес и Лид держались рядом, настороженно осматриваясь. Карийцам не нравилось, как маджаи пропускают паломников сквозь строй, шаря глазами по их лицам и одежде.
А Геродот и не надеялся на то, что ему удастся прорваться сквозь плотную храмовую охрану. Просто хотел понаблюдать за паломниками, чтобы вечером записать свои впечатления.
Египтяне целыми семьями отправлялись к островам на папирусных паромах, поэтому на причалах царило столпотворение. Геродот еще в Саисе понял, что в период ахет, когда земледелие прерывается из-за паводка, египетские праздники становятся особенно многолюдными.
Вот пожилая египтянка ворчливо требует от чернокожей рабыни, чтобы та лучше держала опахало из страусовых перьев. Девушка скривилась — еще солнце как следует не взошло, а хозяйке уже душно.
Рядом рассерженный египтянин, проверив корзинку со снедью, дал совсем юному ойкету подзатыльник за то, что тот забыл взять трубочки для пива. Испуганный мальчишка бросился в заросли тростника за свежими стеблями.
Зажиточные горожане были одеты с шиком. Мужчины щеголяли в плиссированных схенти с красивыми застежками на поясе. Леопардовая шкура накинута так, что голова и передние лапы зверя свисают за спиной, а связанные лентой задние лапы перекинуты через левое плечо на грудь.
Женщины красовались в разноцветных каласирисах, благоухали намасленными париками из человеческих волос. У тех, кто побогаче, на запястьях и щиколотках звенели золотые браслеты.
Бедные крестьянки надели бронзовые украшения. Дорогое ароматическое масло деревенским труженицам заменяли гирлянды из свежесорванных цветов. Мужья чувствовали себя неплохо и в простых, но чистых схенти. Пусть кичиться нечем, зато сегодня жена позволит вдосталь набраться пивом.
Одни паломники плыли на остров Филэ, чтобы присутствовать при выносе из храма Исиды и ее сына Хорпакрата статуи этой богини. Другие направлялись сразу на остров Бигэ, где в святилище Осириса хранился саркофаг с его левой ногой.
Заметив пристальный взгляд маджая, Геродот сказал Настесу, что будет лучше, если они вернутся на подворье. Друзья выбрались из толпы, после чего не торопясь направились в Сиену.
При этом галикарнасец обратил внимание на эфиопку, которая разговаривала с таким же чернокожим мужчиной в овчине и с длинной завитой бородкой-хебесут как у фараонов на храмовых фресках.
Увидев Геродота, она замерла на полуслове. Галикарнасца поразило выражение ее глаз — холодных, ненавидящих, колючих будто шип хвостокола. И этот черный каласирис, эти хищные бусы на шее.
Когда он проходил мимо, незнакомцы пристально смотрели на него. Потом отвернулись...
Тасуэи вместе с Хети сопровождала идола Исиды до острова Бигэ. Позолоченную ладью из древесины сикоморы несли двенадцать голых по пояс жрецов хему-нечер.
Золотые диски в обрамлении коровьих рогов на носу и корме ладьи сверкали на солнце. В центре возвышался наос из слоновой кости и перламутра. По бокам ладьи семенили дети с букетами цветов.
Носильщики мерно вышагивали в белых плиссированных схенти с передником, положив длинные шесты на плечи. Первыми шли музыканты: жрецы-сем шлепали ладонями по тамбуринам, били колотушками в тимпаны, а жрицы-семет играли на флейтах, бренчали систрами и потрясали ожерельями-менат.
Шествие возглавляла жена номарха, носившая почетный титул жрицы урет-хенеретет, в образе Исиды. Четверо чернокожих храмовых рабов несли трон, еще двое держали над ее головой пышные опахала.
Когда ладью погрузили на плот, жрецы хему-нечер взялись за весла. Музыканты плыли рядом на барисах, не переставая играть. Ряженая Исида сидела на троне, украшенном львиными головами, коронами Верхнего Египта, а также символами вечности шен и солнечными дисками. Подлокотниками служили крылья белого грифа Нехбет, ножками — львиные лапы.
Над сотнями жертвенников по всему острову Бигэ поднимались клубы дыма. Ладью поджидали жрецы храма Осириса. В окутавшем причал белесом мареве долговязые фигуры египтян казались душами умерших. В священной ивовой роще ярко пылал огонь Великого владыки Запада.
Изображавший Осириса Верховный жрец хем-нечертепи встретил Исиду на украшенном цветами помосте. Он наклонился к жрице, чтобы потереться с ней носами, отчего страусовые перья на его короне Атеф заколыхались. После этого герои праздника удалились в храм для ритуального совокупления.
Но мистерия продолжалась. Вскоре на теменос вынесли шест, увенчанный бутафорским чучелом Белого волка — бога Упуаута, проводника солнечного бога Ра по Дуату. Следом вышагивал сам Упуаут в кожаном нагруднике, с луком и булавой в руках.
Хор воззвал:
— О Острая стрела Осириса, порази его врагов! О Страж Дуата, открой Осирису путь к победе!
Осирис выехал на бой с темными силами в позолоченной ладье Нешмет. Только не деревянной, а связанной из папирусных снопов. На этот раз его ноги были спелёнаты бинтами, как у мумии. В руках зеленокожий бог Царства мертвых держал жезл и плеть.
Когда он взмахивал священными атрибутами, изображавшие демонов храмовые актеры-семдет валились вокруг ладьи, как подкошенные. Публика ликовала. Над островом зазвучало торжественное пение.
Носильщики опустили ладью на землю. Внезапно появился Сетх в рыже-красной схенти, окруженный злыми духами Дуата. Из-под красной гривы бога ярости и хаоса свисали длинные уши. Подведенные красной охрой глаза горели бешенством. За богом преисподней ползли ряженые в крокодила и змею актеры, тяжело переваливался гиппопотам.
Подскочив к брату, Сетх замахнулся хопешем. Зрители ахнули. Убитый Осирис повалился с ладьи на руки семдет. Тотчас хор шемаит сокрушенно запел о смерти бога. А Сетх тем временем кружился вокруг ладьи, прыгая и кривляясь.
Но вот появившийся в маске белого ибиса Тот с помощью семдет перенес Осириса обратно на ладью, чтобы отвезти тело мертвого бога в местность Пекар для погребения. Хор жриц истерично рыдал. Зрители плакали друг у друга на груди.
Жрецы, наряженные священными быками Аписом и Мневисом, а также ихневмоном, лягушкой и скарабеем напали на спутников Сетха. Побежденные звери тьмы вместе со своим предводителем бежали в Дуат.
Наконец, появилась Исида. Сначала она совершила нефалию — заупокойное возлияние молоком. Затем расправила над трупом мужа крылья и приступила к магическим манипуляциям. Вскоре живой и здоровый Осирис снова забрался на свою ладью.
Хор взорвался славословиями божественной паре. Публика ликующе гудела. Поклонившись зрителям, Исида с Осирисом снова скрылись в храме. На этом страсти Осириса закончились.
Представление продолжилось народным праздником. Зрители расступились, освобождая место для танцоров. В круг вступили четверо мужчин в набедренных повязках с бантом на спине.
Они медленно шли друг за другом, едва переставляя ноги в ритуальной пляске Осириса. Затем, словно по команде, подняли над головой руки ладонями вверх. Плавно вытянув правую руку вперед, левую завели за спину.
Совершив несколько проходов по кругу, танцоры так же торжественно удалились. Теперь на площадке появились четыре женщины в коротких схенти и с воротником из разноцветных фаянсовых бус на шее. Вместо парика на каждой был надет венок из полевых цветов, а обнаженный торс обвивали пестрые ленты.
Встав парами лицом друг к другу, танцовщицы взялись за руки. Грациозно выпрямили перед собой правую ногу, потом левую. После чего начали поочередно поднимать ноги, согнутые в колене.
Наконец, разомкнули правые руки, оставив сцепленными левые и отвернулись в сторону, словно собрались убежать. Но тут же снова повернулись лицом друг к другу.
Завершилось выступление сценой, когда одна из танцовщиц выгнулась назад и уперлась в землю ладонями. Другая встала перед ней и тоже выгнулась, опустив затылок на живот партнерши. Третья с четвертой распростерли над ними руки. Зрители одобрительно качали головой, очень хорошо понимая язык танца.
Тасуэи, Анхере и Хети стояли среди паломников. После завершения мистерии они вернулись из храма, сменив ритуальную одежду на повседневную. Тасуэи все еще сжимала систр, у бакет в руках был менат, а на грудь Хети с шеи свисал тимпан.
Все трое оживленно обсуждали праздник. Только что началась шутливая драка лодочников. Два египтянина, стоя на дне раскачивающихся барисов, бились на рогатинах.
Соперники ругались, лупили друг друга почем зря, но ни один из них не хотел сдаваться. Хети шутил, сестра и рабыня смеялись. Паломники подзадоривали бойцов, толпа радостно гудела.
Внезапно Тасуэи посерьезнела. В ее сердце тревожно зазвенел тамбурин. Она резко обернулась. На нее смотрели холодные багровые глаза семет.
Сат-Хатор выхватила из-под накидки кинжал. Отвела руку в сторону для замаха, а затем бросилась на Тасуэи. Невидимый Защитник хесит затряс рогами. Кобры извивались, выстреливая черные раздвоенные языки. Ножи грозно, но неслышно для окружающих звенели. Призрачный огонь вспыхнул ярким пламенем.
Хети успел подставить под кинжал тимпан. Однако удар был настолько сильным, что лезвие с треском вспороло резонатор. Звук рвущейся кожи затерялся в гвалте.
С яростным выдохом Сат-Хатор ударила опять. На этот раз ее целью стал Хети. Кинжал вошел ему в шею по самую рукоятку. Младший писец храма Нейт некрасиво осел на землю.
Страшно закричав, Тасуэи оттолкнула семет. Зрители уже начали поворачиваться на шум. Охранявший помост Осириса маджай тревожно вглядывался в толпу.
Сат-Хатор отступила.
— Сегодня на западном берегу, — зло прошипела она. — Возле некрополя... На закате... Только ты и я...
И скрылась среди паломников.
3
Тасуэи весь вечер проплакала над телом брата. Когда пурпурное солнце скатилось за кроны пальм, она вытерла слезы. Поручив умершего заботам Анхере, хесит села в одну из храмовых лодок и погребла на запад.
Вскоре барис уткнулся носом в гранитный валун. Тасуэи спрыгнула в воду, чтобы вытащить лодку на берег. Ноги по щиколотку увязли в оранжевом песке, на котором самоцветами посверкивали чешуйки слюды.
Хесит вскарабкалась по каменной россыпи, а затем решительно двинулась в сторону некрополя, сжимая в руке священный систр-сехем, украшенный головой Хатхор.
Склоны холмов поросли редкими кустами метельника и фагонии. Вершины бугрились твердыми каменными наростами. К Нилу сползали мягкие песчаные осыпи.
Малиновый закат очертил хребет сиянием, отчего восточные откосы помрачнели и подернулись вязкой мглой. Черные дыры скальных гробниц казались норами демонов Дуата.
Поглаживая на шее амулет из желто-коричневого «тигрового глаза», Тасуэи вполголоса молилась Бастет:
— О Великая Сокрытая В Ночной Тьме! Я твоя преданная хесит... Мы ведь с тобой как мать и дочь. Куда ты, туда и я... Мой путь — это твоя воля. Биение моего сердца словно ритмичное звучание сехема... Смею просить тебя о помощи... Ты даруешь мне мгновения счастья в любви, так не бросай меня в беде... Подай мне свою руку, покажи великую божественную силу... Оставайся во мне, со мной, в моем мире... Я больше не одинокая душа, да будет так и впредь...
Впереди показался некрополь. Город мертвых встретил хесит тишиной и запустением. Она брела среди усыпальниц с обвалившимися стенами, просевшими куполами крыш, полузасыпанными арками входов.
Наконец, Тасуэи увидела Сат-Хатор. Семет стояла возле гробницы, пристально глядя на приближавшуюся хесит. Ее руки были пустыми. Тасуэи знала: эта битва будет вестись не на мечах или ножах. Каждая из соперниц должна явить величие и могущество своей богини.
Когда жриц разделяло всего несколько шагов, Сат-Хатор издала звук, похожий на львиное рычанье. Тасуэи замерла. Раздалось ответное рычанье, и из-за гробницы медленно вышла львица.
Хесит продолжала стоять без движения, казалось, она не знает, что делать. Вдруг Тасуэи подняла над головой систр. По некрополю разнесся нежный перезвон бронзовых тарелочек.
Послышалось мяуканье. С крыш могильников, из темных провалов, из-за куч битого кирпича появились кошки. Тасуэи знала, что они давно идут за ней. С того самого момента, как она обратилась с молитвой к Бастет.
Оскалив пасть, львица издала грозный рык и забила хвостом по песку. Кошки окружили зверя. Хвосты нервно ходили из стороны в сторону. Раздавалось протяжное утробное урчанье.
Стоило львице сделать угрожающее движение, как кошки бросились вперед. Они облепили ее со всех сторон. Рвали уши, царапали глаза, кусали подбрюшье. Львица отбивалась, нанося мощные удары лапами.
Вот уже одна кошка распласталась на песке с переломанным позвоночником. Другая отползает к гробнице, волоча за собой внутренности из распоротого живота. Третья пытается встать на перекушенную лапу, снова падает. Но они все бросались и бросались на соперницу...
Внезапно драка прекратилась. Потерявшая глаз львица опустилась на задние лапы, тяжело дыша. Кошки отошли на безопасное расстояние и тоже уселись, зализывая раны.
— В этой битве не будет победителя, — выкрикнула Тасуэи. — Двуликая Хатхор не сможет сделать выбор. Две руки одинаково сильны, две ноги одинаково быстры, а левый глаз такой же зоркий, как правый. Ты вызовешь новых львиц из пустыни, ко мне сбегутся еще сотни кошек... Так может продолжаться до бесконечности...
— И что нам делать? — мрачно усмехнулась Сат-Хатор. — Мне нужен Геродот... Просто отпусти его.
— Ты видишь, я пришла к тебе без оружия, потому что мое оружие — это священный гнев Бастет, — с ненавистью продолжала хесит. — Я не прощу тебе смерть брата. И не допущу гибели Геродота. Знай, что он тоже под защитой Бастет... Мы рано или поздно снова встретимся. Но не рассчитывай в следующий раз отделаться так легко. Я буду мстить тебе не как жрица, а как сестра Хети.
— Посмотрим... — процедила Сат-Хатор.
Развернувшись, она пошла к холму. Львица двинулась следом.
Хесит опустилась на песок. Выжившие в страшной драке кошки с мурлыканьем терлись о ее ноги. Два кошачьих трупа Сат-Хатор завалила комьями глины, а кошку со сломанной лапой взяла на руки. Так и шла до бариса, целуя ее, нашептывая ласковые слова...
Геродот отдыхал на циновке в тени фисташки, когда на подворье вошел чернокожий мужчина. Галикарнасец сразу узнал его — тот самый, что разговаривал на пристани со странной эфиопкой.
Гость направился прямо к дереву:
— Это ты Геродот из Афин? — спросил он на корявом койнэ.
Галикарнасец кивнул:
— А ты кто?
— Сабу... Я пунтиец. У меня для тебя есть хорошие новости.
Геродот жестом пригласил гостя сесть рядом с собой. Он ждал продолжения.
Сабу опустился на циновку:
— Ты ищешь алтарь богини эллинов, — заявил пунтиец. — Я знаю, где он находится.
— Как ты узнал? — подозрительно спросил галикарнасец.
— От брата.... Саамон уаб в храме Осириса. Знаком с Анхере... Ты ведь не смог попасть на мистерию? Я видел, как ты уходил вместе с друзьями...
— Нет, — подтвердил Геродот.
— Ну, вот... — кивнул Сабу. — А я смог, потому что египтянин. Анхере рассказала про алтарь моему брату, а Саамон рассказал мне.
— Ты пунтиец, — поправил гостя галикарнасец.
Сабу махнул рукой:
— Пунтиец, вават, кушит... Какая разница, мы все египтяне, раз живем на Великой реке. Я хотя бы говорю по-египетски.
Геродот согласился, вспомнив рассказы Мнемхотепа о разных народах, которые населяют Египет. Он смотрел на бесстрастное лицо гостя, пытаясь понять, есть ли в его словах подвох.
— За помощь я возьму с тебя один талант серебра, — давил Сабу. — Давай, соглашайся... Встретимся на рынке.
Геродот удивился: пунтийцу и про серебро известно. Неужели бакет выложила своему знакомому все, что знала.
— Надо подумать, — уклончиво ответил галикарнасец.
Не говоря больше ни слова, пунтиец достал из котомки терракотовую маску, изображавшую голову бородатого человека с венком из листьев и цветов плюща. Из-под пышной шевелюры торчали два маленьких рога.
Геродот ахнул:
— Да ведь это ритуальная маска Диониса в образе быка... Откуда она у тебя?
— Взял в часовне на берегу Нила. Местность называется Вават, но часовню так просто не найти. Вход в нее завален камнями, я полдня расчищал... Там еще есть маленький алтарь: жертвенный стол, а над ним статуэтка богини...
— Опиши! — прервал пунтийца Геродот.
— Ну... — Сабу начал вспоминать. — Диадема на пышной прическе, длинная одежда окутывает все тело, открывая только шею и руки. В одной руке скипетр с кукушкой, в другой букет лилий.
Последние сомнения галикарнасца отпали.
— Арула Геры! — воскликнул он.
Потом взволнованно спросил:
— Как тебя найти?
— Я арендую прилавок в благовонном ряду. Торгую ладаном, миррой, алоэ, шафраном.... Там и ночую... Просто спросишь Сабу.
Когда гость ушел, Геродот позвал карийцев.
Услышав о предложении пунтийца, Настес задумался.
Потом выложил все начистоту:
— Не доверяю я кочевникам... Жизнь в песках тяжелая, поэтому они не выбирают средств, когда дело касается наживы... Анхере тоже хороша, разболтала все про нас первому встречному.
— Вот это меня и настораживает, — сознался Геродот. — Анхере никогда зря не болтает. С чего вдруг она стала откровенничать с братом этого Сабу. Он ей никто, просто младший жрец в храме... И потом... Улиад ясно дал понять: арула находится в храме Исиды. Причем здесь какая-то часовня в пустыне... Кто ее там построил? И главное — для кого? Эллины в Эфиопии никогда не селились.
Помолчали.
— С другой стороны, — продолжил галикарнасец, — он точно описал арулу. И маска Диониса тоже настоящая. С таким доводом не поспоришь... Что же делать?
Решили так. Настес и Геродот поедут к часовне с Сабу, а Лид останется в Сиене сторожить сундук. Геродот возьмет с собой деньги для пунтийца: один талант — ни драхмой больше, как договорились. Если они не вернутся через три дня, нужно сообщить об этом Тасуэи. Хесит что-нибудь придумает.
Ранним утром галикарнасец с карийцем были уже на рынке. Сабу нашелся быстро. До благовонных рядов довели ароматы воскурений. А навес пунтийца показал рыночный нищий.
— Решился? — довольно сказал Сабу. — Тогда поехали.
Оставив товар на попечение соплеменника, пунтиец повел друзей с площади.
По дороге алчно спросил:
— Деньги принес?
Вместо ответа Геродот похлопал по котомке. Вскоре запряженная онаграми телега тряслась на ухабах проселочной дороги.
4
Когда Анхере пришла в жилище карийцев, Лид водил точильным камнем по лезвию секиры. На овчинах валялась мятая одежда, грязное белье было свалено в углу кучей, мухи облепили немытые миски.
Оглядев неприбранную комнату, бакет с упреком бросила:
— Как можно жить в таком беспорядке... Ты один?
— Ага, — кивнул Лид. — Отец и Геродот утром поехали за арулой.
— Как... — опешила бакет. — Геродот нашел реликвию?
Лид понял, что закончить работу ему уже не удастся. Пришлось все подробно рассказать Анхере, которая с требовательным видом уселась перед ним на пол, поджав под себя ноги.
— Ничего я никому не говорила, — с жаром заявила бакет. — Что я, дура, что ли... На островах яблоку негде упасть из-за наемников. Египтяне бегают в казарму с доносами, чтобы получить долю от имущества арестованного шпиона... Геродота уже к вечеру схватили бы.
Лид выругался, затем поднялся и заходил по комнате.
Посмотрев на Анхере, сказал:
— Что-то здесь не так... Он маску Диониса показал... Но что ему надо?
— Вы его раньше видели? — спросила бакет.
— Вроде бы это он стоял на дороге, когда мы возвращались с пристани.
— Один?
Лид наморщил лоб:
Нет... С ним женщина была, тоже чернокожая. Но одета странно — вся в черном, а на шее ожерелье из львиных когтей...
Анхере охнула:
— Так это же семет Сехмет. Это она на Геродота натравила крокодилов в Мемфисе, а потом наложила заклятье на Амони... Из-за нее погиб Мис! Она убила Хети!
Лид остолбенел:
— В пустыне засада!
Бакет побледнела:
— Эти пунтийцы живут за первым порогом, потому что их в Сиену не пускают... И с четвертого порога они не просто так бежали, а спасались от кушитов.
— Почему? — спросил Лид.
Анхере ответила коротко и страшно:
— Антропофаги!
Лид схватился за голову. Закачался в отчаянии, застонал. Кариец и ливийка некоторое время сидели молча, лихорадочно соображая, как спасти Геродота с Настесом от людоедов.
— Есть у меня одна мысль... — вдруг сказала бакет. — В Нечистом заливе орудует шайка пиратов, которые грабят купцов из Иудеи и Аравии. Они и в Нубийской пустыне на караваны нападают. Тех, кто не платит, закапывают живьем в песок, а товары забирают себе... Главарь называет себя Хесмином[60], потому что его банда любит наведываться за данью на копи в Аравийских горах, где добывают хесмины. Его головорезы тоже считают себя хесминами. Вот бы до них добраться... За деньги они помогут... У Геродота серебро еще осталось?
Лид бросил взгляд на сундук:
— Да... Четыре таланта... Только как этих хесминов найти?
— Надо ехать в пустыню, другого выхода нет... Иначе Геродот с Настесом погибнут... Но поедешь один, потому что меня никто не отпустит.
— А сундук?
— Отвезем в кумирню Хатхор Ибшек. Под присмотром Тасуэи он не пропадет... Геродот найдет способ расплатиться с хесминами.
На рассвете сундук был надежно спрятан в храмовой кладовой. Тасуэи пообещала жрецам, что владелец серебра не поскупится на награду за его хранение.
К полудню Лид достиг Нубийской пустыни. Кариец испытующе оглядел безбрежное море песка, а затем направил коня на восток, к Красному морю...
Когда Нил исчез из виду, Геродот спросил Сабу:
— Далеко ехать?
— Нет, — жизнерадостно заверил его пунтиец. — Как увидим могильники Мероэ, там и часовня.
— Ты же сказал, что она на берегу.
— Да, — уверенно подтвердил Сабу. — Только чуть глубже в пустыню.
Галикарнасец и кариец переглянулись.
Онагры резво бежали по еле заметной караванной тропе. Каменные россыпи сменялись серповидными барханами. Тут и там из песка торчали острые черные скалы.
Вскоре показались невысокие погребальные пирамиды, соединенные через крытый проход с пилоном. Сабу направил повозку прямо на некрополь. И тут из тени гробниц вышли вооруженные люди.
Чернокожие, в коротких овчинах мехом внутрь или наружу, с такой же бородкой, как у пунтийца. Геродоту они напомнили одетых в кожухи-катонаки сикионских катона-кофоров, которых он видел в гончарных рядах на афинском рынке. Только у пунтийцев в руках были не расписные вазы, а копья и дубины.
Настес схватился за секиру. Геродот затравленно озирался.
— Где часовня? — заорал галикарнасец осипшим от волнения голосом.
Но Сабу не отвечал, лишь ожесточенно нахлестывал онагров.
Когда повозка остановилась, люди в овчинах подошли вплотную. Геродот с Настесом спрыгнули на песок. Кариец размахивал секирой. Геродот выставил перед собой нож и бросался из стороны в сторону, не давая пунтийцам приблизиться.
Но те и не думали нападать. Просто начали подбирать камни. Галикарнасец отчаянно размахивал руками, стараясь увернуться. Потом удар, боль, вспышка в глазах, и он рухнул на песок как подкошенный...
Геродот очнулся в кромешной темноте. Голова горела огнем. Правый глаз заплыл, по щеке стекала сукровица. Все тело болело. Связанные веревкой руки затекли.
Он начал шевелить пальцами, пытаясь ослабить путы. Рядом раздался стон.
— Настес, — позвал галикарнасец. — Это ты?
— Да... — прошептал кариец.
— Где мы?
— Не знаю... Меня оглушили ударом дубины, потом ничего не помню...
Геродот повозил ногами. Раздался шорох, словно он разворошил кучу терракотового боя. Тогда он подгреб к себе черепки. Ощупал их руками. И вздрогнул: никакие это не черепки. А кости! Причем многие из них расщеплены. В голове молнией сверкнула страшная догадка.
— Настес, — снова позвал он. — Мы в гробнице... Но это не мумии.
— А что?
— Кажется, из костей высосали мозг.
— Надо отсюда выбираться! — в голосе мужественного карийца отчетливо зазвучали нотки страха.
Зажав одну из костей коленями, Геродот начал тереть об острый край веревку. Он уже почти ее разрезал, когда раздался скрип открываемой двери. Факел высветил фигуры в проходе. Пунтийцы пленников избили, Геродоту заменили путы на руках, потом обоим связали ноги. Сабу еще и помочился на них, чтобы унизить...
На третий день за ними пришли.
— Вывести! — послышался голос Сабу.
Сильные руки поволокли пленников из пирамиды.
Геродот осмотрелся. Над городом мертвых зажглось звездное покрывало Ах-ах — пристанище пресветлых душ. А на верхушке одной из пирамид замерла полная луна.
В призрачном свете матово блестел большой плоский камень, над которым высилась статуя женщины с львиной головой. Под ногами богини мерцала чаша с тлеющим благовонием. На шестах дымно полыхали факелы.
Галикарнасец похолодел. Соцветие папируса на верхушке посоха, в другой руке анх, из-под лямок черного каласириса выпирает налитая грудь. Та самая фигура из сна в храме Нейт! Казалось, сейчас она разинет пасть, и над пустыней разнесется жуткий рык.
Пунтийцы встали в круг на площадке, которая была обложена человеческими черепами. Геродот заметил, что теперь среди них были женщины и дети. Сабу в длинной черной мантии с факелом в руке подошел к жертвенному столу и упал на колени перед идолом.
Жрец взмолился:
— О Великая Сехмет! О Карающее око Ра! Сжалься над нами, недостойным народом иунтиу. Не пускай в нас свои горящие стрелы. Не рви нас своими львиными клыками и не терзай наши тела своими львиными когтями... Испей крови этих чужестранцев, чтобы умилостивить Ра. Пусть серебро, золото и лазурит снова станут его костями, членами, волосами... Да не ослабнет впредь животворное тепло утреннего солнца Хепри, испепеляющий жар полуденного солнца Ра, священный свет закатного солнца Атум...
Когда Сабу поднялся, по его знаку вперед вышла женщина в черном каласирисе. Повернувшись к пленникам ладом, она молча уставилась на них. Даже в беспросветном ночном мраке Геродот почувствовал силу ее взгляда — звериного, упорного, пронизывающего насквозь.
Сат-Хатор махнула пунтийцу, который держал Настеса. Тот за веревку подтащил карийца к жертвенному столу. Геродот рванулся вперед, но получил в живот удар такой силы, что согнулся пополам. Стоя на коленях, он остервенело смотрел, как конвоир повалил Настеса на песок.
Затем пунтиец рывком поднял пленника, прижал его грудью к камню и запрокинул ему голову. Сат-Хатор на мгновение наклонилась вперед. Резким взмахом руки она перерезала жертве горло. Кровь хлынула в ритуальную чашу.
Пунтийцы разразились одобрительными воплями. Приняв чашу от семет, Сабу плеснул из нее на жертвенный стол. После чего сделал большой глоток и пустил чашу по кругу. Пили все, включая детей.
Теперь Сат-Хатор указала на Геродота. Конвоир поволок его к жертвеннику. Галикарнасца повалили на том же самом месте, что и Настеса. Прямо в намокший песок.
Геродот понял, что это конец. Он взмолился Аполлону Психопомпу, прося бога отвести его душу к Стиксу и передать с рук на руки лодочнику Харону, несмотря на то что ей нечем будет заплатить за плавание в Гадес.
Галикарнасец закрыл глаза, чувствуя исходящий от камня запах еще теплой крови Настеса. Он знал: в следующее мгновение жрица Сехмет поднесет к его шее нож.
Перед глазами Геродота молниеносно пронеслись воспоминания: нежные руки Дрио, мужественное лицо Паниасида, любящий взгляд Поликриты, прощальное рукопожатие Перикла... И, наконец, влажные губы Тасуэи.
— Прости, любимая, — прошептал он.
Внезапно раздались крики ярости. Из темноты пустыни к пирамидам бежали люди. Пунтийцы бросились навстречу нападавшим, однако хесмины опрокинули защитников капища залпом из пращей.
Сат-Хатор хотела ударить Геродота в шею, но тут же со стоном уронила нож. Один из камней попал ей в плечо, а другой выбил передние зубы. Тогда она здоровой рукой выхватила из-за спины хопеш.
Повернув голову, Геродот затравленно наблюдал за происходящим. Он увидел, как к жертвеннику мчится Лид. Хопеш со звоном встретил секиру. Семет отчаянно отбивалась левой рукой, в то время как правая безвольно висела вдоль тела.
Преимущество было на стороне карийца. Лид ткнул Сат-Хатор древком секиры сначала в бедро, затем нанес сильный удар в грудь. Он не собирался сразу убивать ее, хотел просто сбить с ног. Семет опрокинулась спиной на песок.
Лид подпрыгнул, пропустил лезвие хопеша под собой, а когда пружинисто опустился на ноги, молниеносно рубанул Сат-Хатор по руке. Закричав от боли, она выпустила меч.
Кариец за шкирку перевернул ее на живот. Потом одной ногой уперся в спину жрицы и со всей силы опустил лезвие секиры на выбритый затылок. Раздался хруст, после которого Сат-Хатор осталась лежать без движения.
5
На плечо Геродоту легла тяжелая рука. Разрезанная веревка упала в песок. Поднявшись, он повернулся к хесмину, чтобы поблагодарить за спасение, но слова застряли в горле... На него смотрело улыбающееся бородатое лицо Батта.
— Ты! — изумленно вскричал он.
Потом обнял друга и долго не мог оторваться от его груди.
Вскоре перед опрокинутым и разбитым алтарем Сехмет горел костер из изрубленных в щепы шестов. Геродота накормили и напоили, дали чистую одежду. На раненый глаз один из разбойников наложил пропитанную соком алоэ повязку.
Хесмины бросались от одной гробницы к другой в поисках спрятавшихся врагов. Выживших убивали на месте. Не щадили никого, понимая, что даже отведавший человечины ребенок вырастет безжалостным убийцей.
Трупы пунтийцев затащили в ближайшую пирамиду, после чего завалили вход камнями. Сабу нашли под грудой костей в соседней пирамиде. Услышав удары в дверь пилона, он не успел как следует закопаться в останках своих жертв из-за широкой мантии.
Разбойники отвели жреца к костру атамана. Завернули руки за спину, привязали кисти к лодыжкам, а в рот вставили кляп, чтобы не орал от боли. Так он и лежал, изображая натянутый лук, пока Геродот с Баттом вспоминали прошлое.
— Значит, ты и есть знаменитый Хесмин, — сказал галикарнасец. — Но как ты оказался в Египте, да еще так далеко от Навкратиса?
Он с нескрываемым уважением смотрел на своего освободителя. За одиннадцать лет Батт совсем не изменился. Такой же по-ястребиному острый взгляд голубых глаз, шапка непослушных каштановых волос, короткая жесткая борода. По шее цвета горшечной глины привычно вьется синий узор из меандра и спиралей.
Обладатель такой внешности мог показаться незнакомцу кем угодно: закаленным в боях офицером фаланги, потратившим жизнь на погоню за тунцами рыбаком, а то и бандитом с большой дороги. Каким он на самом деле и был...
— Долгая история... — со вздохом ответил наксосец.
Потом начал рассказывать:
— Когда мы тогда расстались на Делосе, я первым делом Хрисонету освободил... Заплатил в канцелярию храма десять золотых дариков, которые остались от покупки керкура, подписал договор с богом, мантей печать поставил... Все, как положено... Ошейник рабыни мы с ней вместе отнесли в Священную рощу... Ну, и поплыли на Херсонес Фракийский. А куда еще деваться? Амфиктиония Геры за мою голову награду назначила — аж пятьсот афинских сов... Поначалу все шло хорошо. Поселились в деревне ее отца под Пактией. Я промышлял морским разбоем, как и раньше. Но не зверствовал, потому что в Геллеспонт заходили и триеры Кимона, и пентеконтеры Ксеркса. А я по опыту знаю, что с военными кораблями связываться — себе дороже... В общем, на жизнь хватало. Хрисонета родила сына... И тут...
Батт замолчал, тоскливо глядя на угли.
Наконец, снова заговорил.
Глухо, словно с трудом выдавливая из себя слова:
— Беда пришла, откуда не ждали... Снова объявились апсинты. Дед Кимона — Мильтиад Старший — их в свое время прогнал к Стримону. При персах они осмелели, забрали себе пастбища на Козьей реке. Так и не ушли обратно к Гемским горам после войны. А однажды сделали подкоп под стеной и неожиданно напали на Пактию. Вырезали хору... Хрисонета и сын погибли... Я в это время в море был...
Геродот молча положил руку на плечо друга, скорбя о потере.
Батт достал из-под хитона футляр на шнурке. Развернув дифтеру, показал Геродоту договор с Аполлоном Делосским:
— От нее осталось только это... А от сына... Ничего.
На востоке забрезжил рассвет. Со стороны реки потянуло утренней прохладой. В прибрежных зарослях хлопали крыльями утки, призывно хрипели цапли, крокодилы замерли у водопоя в ожидании добычи. Фламинго кружились в танце, выгнув шею, а камышовые коты подкрадывались по топлякам к птичьим гнездовьям. Нил просыпался.
Наксосец продолжал:
— Я после гибели семьи решил с Геллеспонта убраться... Но на островах появляться было нельзя. Тогда я собрал свою ватагу и говорю: так мол и так, на мне печать смерти, пойдете со мной — долго не протянете, поэтому теперь вы сами по себе, а я сам по себе. А они отвечают: куца ты, туда и мы... В общем, решили плыть в Египет. Только на суше нам скучно. Зато в Красном море — красота... Поднялись на керкуре по Пелусийскому руслу до канала Дария, а затем через Горькие озера мимо Клисмы вышли в Аравийский залив...
Когда Батт поворошил угли, в воздухе заплясали искры.
Он сжато закончил рассказ:
— Мы море делим с набатейскими пиратами... Когда летом дует юго-западный Африк, нам с египетского побережья удобно налетать на торговые корабли. Осенью и зимой Борей дует в лицо, тогда на разбой выходят набатейцы. А мы возвращаемся в Нечистый залив с награбленным добром. Гавань там не ахти какая, много коралловых рифов, залив поэтому и называют нечистым, зато от моря до Нила недалеко. Вот мы тогда по пустыне и шастаем, щиплем купцов...
Он вдруг пристально посмотрел на галикарнасца:
— Да что я все о себе... Ты-то почему молчишь?
Геродот говорил долго. Начал с возвращения отца, потом рассказал о смерти жены и сына, перешел к неожиданной просьбе Перикла. И, наконец, закончил описанием событий последних месяцев в Египте.
— Веришь, — доверился он другу, — я после смерти Поликриты вообще на женщин смотреть не мог. Хотя понимал, что это неправильно, что моя жизнь на этом не кончилась... Но ничего не мог с собой поделать. Она мне по ночам снилась, тосковал я сильно по ней... А когда Тасуэи встретил — как отрезало. Словно Поликрита меня отпустила, разрешила с этой египтянкой сойтись. Даже сниться перестала.
— Да... — сочувственно выдохнул Батт. — Потрепал нас Рок... Оба потеряли семью. И оба сумели после этого выжить...
Хлопнув ладонями по коленям, он ткнул пальцем в сторону пленного:
Ладно... Давай теперь эту сволочь разговорим.
Хорошо, — согласился галикарнасец. — У меня к нему много вопросов.
Сабу развязали, вынули кляп. Он со стоном расправил затекшие руки и ноги.
— Как ты узнал об аруле Геры? — начал Геродот.
Пунтиец загнанно промычал:
— Жрица Сехмет из Навкратиса рассказала... Приехала в стойбище на верблюде и предложила заманить тебя к пирамидам. Пообещала хорошо заплатить, если ты клюнешь на приманку... Потом мы с ней встретились на пристани... Ты там тоже был.
— А говорил, что от брата.
Сабу удрученно повесил голову:
— Соврал.
— Брата у тебя нет?
— Есть... Он и правда уаб в храме Исиды.
Геродот с Баттом переглянулись.
Затем галикарнасец продолжил допрос:
— Где ты взял маску Диониса?
— Так она и дала.
Геродот на мгновение задумался. Мозаичные камешки в его голове стали складываться в образ. Навкратис. Жрица Сехмет. Ритуальная маска Диониса. Перед его мысленным взором встало сначала наглое, а потом испуганное лицо демарха Амфилита.
До рассвета оставалось совсем недолго. После трех бессонных ночей Геродот валился с ног. Когда он получил нужные ответы, хесмины снова связали Сабу и затащили в ту самую гробницу, в которой он держал пленников.
Когда галикарнасец проснулся, солнце уже нещадно палило. Даже в тени пирамиды чувствовалось приближение беспощадного удушающего полуденного зноя — ярости богини Сехмет.
Батт подсел к другу.
— Что будем делать? — спросил он участливо.
— Мне нельзя возвращаться без арулы... — с досадой сказал Геродот. — Я должен сдержать данное Периклу обещание.
— А если взять силой? — предложил наксосец. — Моей ватаге что купца грабить, что храм — без разницы. Я местных богов не боюсь, у меня свои есть. Тем более что наше дело — правое... Маджаи после праздника ушли с пристани. Мы с ребятами переоденемся египтянами. Бороды сбреем... Правда, придется пару дней пожариться на солнце, чтобы лицо загорело... И вперед!
— Нет... — покачал головой Геродот. — Силой не выйдет... Очень опасно... На священных островах Бигэ и Филэ живут только жрецы. Любой посторонний человек там как на ладони. А чужестранцев туда вообще не пускают... На соседних островах расквартированы наемники. На Элефантине находится штаб персидских командиров... От крепости «Открытые врата» до острова Филэ рукой подать. Поднятый по тревоге гарнизон порубит вас на капусту. Вы не сможете даже вплавь спастись.
Друзья задумались.
— Погоди, — вдруг встрепенулся Батт. — Сабу сказал, что его брат служит уабом в храме Исиды. Значит, он может попросить брата вынести арулу из храма... Я этого людоеда сначала напугаю: пообещаю вырвать кадык, потом зажарить на медленном огне. Как он со своими жертвами поступал... А если хочет жить — пусть помогает.
— Вряд ли уаб согласится на кражу храмового имущества только из братской любви, — засомневался Геродот. — Нужно его к этому подтолкнуть... Придется выложить серебро.
Он кивнул на котомку с афинскими драхмами, найденную в повозке Сабу.
— Не торопись тратить деньги Перикла, — с улыбкой сказал Батт. — Они ему пригодятся на строительство флота... Есть и другие ценности.
С этими словами он подозвал одного из часовых!
— Пусть тебя сменят, а ты сходи к обозу и найди в моей телеге мешок из кожи крокодила. Тяжелый такой, перевязан красной лентой... Неси его сюда. Давай — одна нога здесь, другая там.
Вскоре разбойник вернулся.
Распустив ленту, наксосец вывалил на циновку россыпь крупных фиолетовых кристаллов.
— Вот... — довольно заявил он. — Аметисты.
— Так это же целое состояние, — изумленно сказал Геродот. — Не жалко отдавать?
Батт махнул рукой:
— Нет... Или я не хесмин... На копях еще награблю.
— Тогда нужна помощь Сабу, — в голосе галикарнасца звучало воодушевление. — Только не надо ему угрожать... Скажи, что оставим в живых, если уговорит Саамона. А дальше уже сам решай, достоин этот гад жить или нет... Мне все равно... Хотя я в Египте слышал мудрую поговорку: «Убив змею, не оставляй хвоста ее».
— Погоди... — казалось, Батта что-то беспокоит. — Как ты себе это представляешь? Мы просто отдаем Сабу аметисты, и он приносит нам арулу?
— Да... Как-то не надежно, — согласился Геродот.
Потом принялся рассуждать:
— Вот мы расстались с Сабу на пристани... Он камни заберет, брату сознается в том, что его под угрозой расправы заставили организовать заговор, а тот сразу поднимет тревогу. Нам придется уносить ноги. Мы не получим ничего, при этом потеряем аметисты... Что же делать?
— А вот что... — с заговорщическим видом начал наксосец. — Только говорить с Сабу буду я...
Когда пунтийца привели, он посмотрел на друзей затравленным взглядом.
— Правильно боишься, — пригрозил Батт угрожающим тоном.
А потом объяснил пленнику, что нужно сделать. Жуткую смерть в случае отказа брата от сделки или предательства одного из них он описал Сабу в красках.
Пунтиец попытался торговаться, напомнив Геродоту про обещанное серебро, но тот рявкнул:
— Перебьешься!
А Батт достал из ножен широкий кинжал и приставил его к горлу пунтийца. Сабу сглотнул. Геродот отвел руку наксосца, делая вид, что это излишняя жестокость.
Потом спросил Сабу:
— Саамон точно согласится?
— Да за такие богатства он саму Исиду вынесет из храма, — с явным облегчением в голосе сказал пунтиец.
Когда он смотрел на аметисты, его глаза алчно горели.
На закате от пирамид потянулась вереница повозок. Геродот с надеждой смотрел в будущее. Галикарнасцу казалось, что от успеха его отделяет всего один шаг.