1
453 год до н.э.
Месяцы Тот и Паофи[43]
Саис, Буто[44], Мендес[45]. Папремис, Дафны
Над далекой Ливийской пустыней умирал закат. В звездной россыпи зажглась голубым сиянием звезда Сепедет, оповещая мир о возрождении Осириса. Тишину священной аллеи нарушал запоздалый стрекот цикады.
Лунный диск оцепенел в истоме над пальмами, с которых свисали тяжелые от семян соцветия. Ветки с остроконечными листьями слабо колыхались, словно только что проснувшаяся птица готовилась расправить крылья.
Геродот постучал в ворота храма. На шум вышел знакомый привратник с факелом в руке. Узнав гостя, молча сделал шаг в сторону. Тени заскользили по стене, нарушая дремотный покой перистиля.
Едва освещенный огнем жаровни Колонный зал утопал в полумраке. Из молельни Нейт тянулся сладковатый запах благовоний. Боги на пьедесталах смотрели прямо перед собой открытым напряженным взглядом — они никогда не спали.
Мнемхотеп встретил галикарнасца в дверях библиотеки.
Оба снова опустились на циновки.
— Не боишься? — с легкой усмешкой спросил сеш. — Во время священной инкубации ты можешь увидеть то, что тебе не понравится.
Геродот пожал плечами:
— Чему быть, того не миновать... Я для того сюда и пришел, чтобы получить оракул Нейт. Когда-то Дельфийская пифия изрекла для меня очень важное прорицание — и оно начинает сбываться...
— Намажь лицо этой пастой, — Мнемхотеп показал на миску. — Жидкая маска предохранит тебя от магического воздействия злых сил.
Заметив вопросительное выражение на лице гостя, добавил:
— Мякиш хлеба из размолотых зерен лотоса, сок трав воловий язык и хелкбей, благовония. Все это замешано на пиве.
Затем сеш протянул ему глиняную фигурку танцующего карлика с безобразным лицом и кривыми ногами на шнурке:
— Повесь амулет на шею или зажми в кулаке.
— Кто это?
— Бэс, доброе божество из свиты Осириса... Его магическая сила хека направлена на защиту человека от демонов и опасных животных. Поэтому у него нож.
Мнемхотеп передал галикарнасцу покрытую иероглифами зеленую чашу:
— Пей.
В нос ударил чесночный запах с примесью лимона, а также еще чего-то неуловимого.
— Антика, разбавленная соком маковой коробочки и травяными настоями, — спокойно объяснил Мнемхотеп.
Жрецы принимают ее перед камланием.
— Мак? — удивленно проронил Геродот. — Так ведь это меконин...
Поколебавшись, он все-таки выпил зелье. После чего улегся на соломенный тюфяк и опустил затылок на изогнутую деревянную дощечку с опорой в виде слоновьей ноги.
Мнемхотеп присел рядом на корточках:
— Нейт дарует тебе сновидение, чтобы указать путь во мраке.
— Что я увижу?
Сеш сокрушенно покачал головой:
— Не узнаешь, пока не заснешь... Фараону Меренпта в этом зале приснился бог Птах, который протянул ему меч и благословил на бой с врагом. А фараону Танутамону Нейт предрекла власть над всем Египтом и страной Куш.
Геродот сосредоточенно смотрел в потолок. Он волновался, поэтому был уверен, что заснуть не удастся. Но вдруг голос Мнемхотепа исказился, краски на капителях колонн стали ярче, а по стеллажам со свитками прокатилась прозрачная волна.
Ему показалось, будто тюфяк поднимается в воздух. Галикарнасец хотел привстать, однако тело не слушалось. Голова закружилась, его бросило в пот, он не мог пошевелить даже пальцем.
Внезапно стало темнеть. Через несколько мгновений все предметы исчезли, словно на глаза накинули черную ткань. Но страха больше не было. Геродот дышал ровно и спокойно. Он погрузился в глубокий сон...
И вдруг очнулся от вспышки яркого света. Настолько ослепительной, что ему пришлось закрыться ладонью. Теперь галикарнасец не лежал в библиотеке, а стоял на песке. Вокруг расстилалось бескрайнее желтое море. Пожухлые солянки взбегали по склонам барханов. С неба прямо в лицо лился жестокий солнечный жар.
С вершины песчаного холма к нему спускался человек. По походке он понял, что это женщина. Голова незнакомки на расстоянии казалась неестественно большой — не то она взбила волосы в пышную прическу, не то надела какой-то ритуальный головной убор, а лицо закрыла маской.
Геродот молча ждал, ощущая на коже обжигающие порывы суховея. Он уже мог из-под ладони разглядеть черный каласирис с лямками. Но чем ближе подходила незнакомка, тем сильнее в сердце росла тревога. Что-то с ней было не так. Еще несколько шагов...
Галикарнасец опешил — над острыми плечами вздымалась львиная голова. В одной руке женщина держала короткий жезл в виде соцветия папируса, в другой сжимала крест с петлей. Он не мог пошевелиться, ему казалось, будто руки и ноги крепко держат невидимые духи.
Химера подошла вплотную. Встала так близко к галикарнасцу, что на него пахнуло смрадом из полуоткрытой пасти. Между стоявшими торчком ушами в воздухе висел сияющий золотой диск, из-под которого живая кобра угрожающе раздувала капюшон.
Розовый язык свисал между клыками. Глаза цвета неспелого финика смотрели на него холодно и беспощадно. И тут львица ощерилась. Веки сжались от ярости. Раздался рев такой силы, что Геродот невольно отшатнулся, но духи удержали его и на этот раз.
Галикарнасец в ужасе зажмурился...
Когда он открыл глаза, то никого не увидел. Геродот перевел дух, заметив, что может двигаться. Тогда он пошел вперед, к ближайшему бархану, силуэт которого четко просматривался на фоне невозможно голубого неба.
Ноги вязли в песке по щиколотку, нестерпимо хотелось пить, промокший от пота хитон лип к телу. Галикарнасец заметил следы: узкую извилистую борозду, а рядом равномерно продавленные ямки по бокам широкой борозды.
«Змея... Черепаха...»
Геродот брел по гребню, не понимая, куда и зачем идет. Темя пекло, в сознание то и дело возвращался чудовищный образ: хрупкое женское тело, оскаленная львиная пасть, вонючее дыхание...
Внезапно он вздрогнул. Из-за бархана вышел человек. Опять женщина, и опять химера! На этот раз голова кошачья, а каласирис белого цвета. Тонкие лямки едва прикрывают грудь.
Галикарнасец замер, просто потому, что был не в состоянии пошевелиться, так как духи снова принялись за старое. Им овладело беспомощное любопытство.
«Ну, какое испытание меня ждет на этот раз?»
Химера приблизилась. Ее зеленые глаза с большими черными зрачками смотрели спокойно и насмешливо. Снова в руках короткий жезл и крест с петлей.
Над головой тот же сверкающий на солнце диск, та же шипящая змея. Геродот молча разглядывал несоразмерно длинные уши, лишенную шерсти морщинистую кожу на лбу, розовые веки...
И тут кошачья голова замяукала. Протяжно, тонко, тоскливо...
А потом уши шевельнулись, химера подалась вперед и лизнула его в щеку шершавым влажным языком. От неожиданности Геродот отпрянул, однако спина сразу уперлась в невидимую стену.
Он моргнул. Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы видение исчезло. Теперь галикарнасец стоял на гребне бархана в одиночестве. Некоторое время он приходил в себя, а как только почувствовал, что может идти, двинулся вперед.
По наветренной стороне спускаться стало легче. Длинный пологий склон уперся в высохшее русло реки — вади Геродот хотел подойти к краю русла, но не смог: он словно наткнулся на невидимую преграду. Не удавалось сделать ни шага.
Тогда галикарнасец перестал сопротивляться. Оставалось ждать, что ему примерещится на этот раз. Из вади доносился приглушенный клекот. На дне явно ссорились хищные птицы, хотя рассмотреть, какие именно, не представлялось возможным.
Вдруг показалась голова стервятника. Птица держала в желтом клюве кусок падали. Белые перья на голове топорщились словно иглы, а красные глаза горели злобой.
Взмахнув наполовину черными, наполовину белыми крыльями, стервятник уселся на краю вади. Клекот за его спиной не прекращался, это должно было означать, что другие птицы продолжают клевать труп.
Геродот смотрел на стервятника словно завороженный. Он по-прежнему не мог подойти к руслу. Не мог узнать, сколько на дне птиц и кого они рвут.
Пока галикарнасец ждал возможности пошевелиться, краски вокруг начали тускнеть. Пустыня из ярко-желтой сделалась серой, небо потемнело, воздух сгустился, горизонт превратился в размытую черную линию...
Когда Геродот вновь открыл глаза, над ним все так же нависали коричневые кедровые стропила. Предметы обрели прежнюю четкость. По стеллажам пробегали блики жаровни.
Галикарнасец понял, что проснулся. Он пошевелил пальцами, и тело послушно подчинилось. Лишь затекшая от непривычного положения шея немного ныла.
Почувствовав, что подсохшая паста неприятно стягивает кожу на лице, Геродот соскреб корку. Потом сел. Рядом с тюфяком опустился Мнемхотеп. Заботливо протер лицо галикарнасца пучком мокрой травы.
В глазах сеша сквозило беспокойство, когда он протягивал ему чашу с чистой водой.
— С возвращением... Что видел? — вопрос жреца прозвучал спокойно, но настойчиво.
Геродот вздохнул.
Сон вспоминался ему в мельчайших подробностях:
— Сначала женщину-львицу в черном, потом женщину-кошку в белом...
Мнемхотеп задумался.
Наконец, произнес с ноткой досады в голосе:
— Все неоднозначно... И плохо, и хорошо... Женщина с головой львицы — богиня Сехмет, жена бога Птаха. Ее также считают гневным оком бога Ра, которым он смотрит на человека, если хочет его наказать. Ра наблюдал за тобой через золотой диск... Горячий ветер пустыни — это аб, обжигающее дыхание Сехмет. Из него зарождается черная песчаная буря хамсин... Женщина с головой кошки — богиня Бастет. В некоторых номах именно ее считают женой Птаха. Обе богини — это разные лики великой богини Хатхор, которые олицетворяют две стороны любви: Сехмет — разрушительную, а Бастет — созидающую...
— Так мне что, предстоит погибнуть из-за чьей-то неразделенной страсти? — с наигранной иронией прервал писца Геродот. — Или самому безнадежно влюбиться?
— Я ничего не утверждаю, — Мнемхотеп высоко поднял брови. — Просто интерпретирую увиденное тобой во сне. Ведь ты нефер — молодой и красивый мужчина, а природу не обманешь... Сехмет назвала тебе свое имя?
— Нет, просто зарычала, да так, что у меня поджилки затряслись.
Сеш недовольно поджал губы.
Потом спросил:
— В каком месте ты находился?
— Я не могу сказать точно... Вокруг была пустыня.
— Пустыня означает Верхний Египет, — пробормотал Мнемхотеп. — Это все, или было что-то еще?
Галикарнасец наморщил лоб:
— Помню ров... Не то высохшая река, не то канал... А на дне стервятники пожирали падаль.
Сеш встрепенулся:
— Животного или человека?
Геродот пожал плечами:
— Я не видел, меня дальше не пустили.
Мнемхотеп с пониманием кивнул:
— Тебя преследовали слуги Нейт — демоны пустыни... Благодаря амулету Бэса они не причинили тебе вреда, только мешали двигаться. Так вот... Если бы падалью был мертвый бык, то этот знак означал бы смерть твоих врагов... А вот труп человека не предвещает ничего хорошего... Если только это не твой труп — тогда ты будешь жить долго...
Геродот возвращался к болоту в задумчивости. Раз за разом переживая увиденное во сне. Объяснения Мнемхотепа не внесли ясность в вызванный выпитым зельем бред.
Любовь... Какая еще любовь! Перед его глазами стояло лицо улыбающейся Поликриты. Ему казалось, что после смерти жены он уже никогда и никого не сможет полюбить.
2
По Себеннитскому руслу путники доплыли до Буто, чтобы принести жертву в прорицалище Латоны, именуемой египтянами Исидой. Огромная часовня богини на теменосе храма казалась высеченной из единого камня.
Геродот долго стоял в почтении перед статуей Латоны, удивляясь тому, с какой отрешенной торжественностью паломники со всего Египта хоронят землероек и ястребов под плитой у ног богини.
Посреди Священного озера зеленел остров Хеммис. Среди пальм и фруктовых деревьев прибрежного сада виднелись три алтаря в окружении статуй.
На этом острове путники посетили храм Аполлона, в образе которого египтяне почитают сына Осириса Хора. Жрецы Латоны уверяли Геродота, будто остров плавучий, а плавает он с тех пор, как богиня спасалась на нем вместе с Аполлоном от рыскавшего по Буто великана Тифона.
Жрецы также рассказали галикарнасцу историю о фараоне Микерине, сыне Хеопса, считавшемся весьма противоречивой личностью. Он прославился как праведным судейством над своими подданными, так и насилием над собственной дочерью.
Дочь от позора повесилась, после чего безутешный фараон положил ее тело не в каменный саркофаг, как было принято в Египте, а внутрь позолоченной статуи коровы, уподобив умершую богине Исиде.
По словам жрецов, жена фараона отомстила его наложницам, которые не захотели защитить девушку от поругания, отрубив им руки. С тех пор вокруг этой статуи стоят изваяния безруких женщин в облегающих стан одеждах.
Ежегодно в праздник Осириса храмовые рабы выносят позолоченную корову на дневной свет, чтобы душа несчастной принцессы смогла насладиться солнечным сиянием.
Еще этот фараон прославился тем, что вообще не спал по ночам. Оракул Исиды напророчил ему всего шесть лет жизни. Тогда Микерин начал после захода солнца возжигать светильники, а потом до утра бродил по дворцу с кувшином вина в руке, воображая, будто ночным бдением удваивает себе жизнь.
Выслушав легенду, Геродот скептически осмотрел усыпанный обломками пол вокруг статуй египетских кор. Вот вам и отрубленные руки. Вместо жены фараона над наложницами расправилось время.
Странным зрелищем удивил галикарнасца храм Артемиды, египетской Бастет. Вокруг его стен постоянно бродили сотни кошек. Некоторые из них ластились к паломникам, другие привлекали к себе внимание протяжными жалобными криками.
Периэгет, водивший Геродота по храму, рассказал, что поднимаемый кошками шум прекращается лишь дважды в день — на рассвете и на закате, когда им выносят пищу и воду. При этом жрецы почтительно ждут, пока священные животные насытятся. Однако умерших кошек принято хоронить не здесь, а в Бубастисе.
В Мендесе галикарнасец не увидел на рынке ни козлятины, ни свинины. От эллинов из Навкратиса он узнал, что козел в этом номе пользуется неприкосновенностью, так как олицетворяет бога Пана, или по-египетски Мина.
А свинья просто считается нечистым животным. Свинопасов мендесийцы презирают, не пускают в храмы, не выдают за них замуж своих дочерей и сами не женятся на их дочерях.
Свиней мендесийцы обычно не приносят в жертву богам. Однако есть два исключения из этого правила — Памилий, праздник Осириса, а также полнолуние в праздник бога Луны Хонсу.
Зарезав свинью, жрец покрывает ее хвост, селезенку и сальник брюшным жиром, после чего сжигает все это на алтаре. Бедняки во время жертвоприношения довольствуются фигурками свиньи, слепленными из теста.
Как оказалось, почитание Осириса в Египте сопровождается похожими на эллинские Дионисии ритуалами. Только вместо больших соломенных фаллосов мендесийки носят по селениям идолов бога с подвижным детородным органом, который они поднимают и опускают, дергая за привязанный к его основанию шнурок.
Жители Мендеса поразили Геродота своей распущенностью, чрезмерной даже для эллина. Когда он увидел перед одним из домов египтянку, целующую украшенного лентами козла, спутники объяснили ему, что совокупление женщин с козлами в этом городе считается обычным делом.
За Себеннитским рукавом последовал Мендесийский, потом один за другим два искусственных канала. После того как Пан свернул во второй из них, Арес с Гефестом снова распустили парус.
Из Мендеса отряд направился в Папремис, где Геродот надеялся встретиться с Амиртеем. Заканчивался месяц Тот, однако поиски похищенных реликвий пока не принесли никаких результатов.
Мнемхотеп ничего не слышал о пленном навархе Улиаде. Лишь подтвердил, что святыни эллинов могут быть навеки похоронены в криптах египетских храмов.
Прежде чем выйти на стремнину Танисского рукава Нила, нуггар пересекал заросшие водяными лилиями и камышом болота, петлял по пересекающимся оросительным каналам, рыскал в заводях...
Путники ночевали в шалаше из наломанных стеблей папируса. Жарили на походном глиняном очаге добытую острогой рыбу: сома, карпа или многопера. Ощипанных уток коптили над костром, насадив на бронзовый вертел.
На соседних островках нередко располагались компании египтян. Из густых зарослей доносились голоса, звучал смех, слышались мелодичные звуки трехструнной арфы-тригонона, над водой плыла витиеватая мелодия флейты.
Когда на смену дневной духоте приходила вечерняя прохлада, Геродот прислушивался к звукам Дельты. Среди птичьего многоголосья отчетливо выделялся хриплый гогот нильских гусей. Подстилка пахла болотной травой, речными цветами, влажным туманом...
К концу третьего дня пути нуггар достиг Папремиса.
Последний парасанг до порта пришлось снова пробираться на веслах по болоту. На пристани буднично галдели чайки. Голова огромного сфинкса смотрела в сторону Фив. Испещренный иероглифами символ солнца чехен уткнул четырехгранное острие в небо.
Пан с трудом нашел свободное место у причала.
Заплатив за стоянку и охрану нуггара, путники двинулись к центру города. Геродот попросил эллинов найти пандокеон поближе к рыночной площади, чтобы с рассветом отправиться на подводе к месту битвы повстанцев Инара с такабарами Ахемена.
Выбранный Паном пандокеон оказался забит постояльцами, как и другие подворья в округе. Чернокожий хозяин, судя по ритуальным шрамам на лбу эфиоп, объяснил, что эллины выбрали неудачное время для посещения Папремиса — через несколько дней состоится праздник свидания Сетха с его матерью Нут, поэтому город переполнен паломниками.
Однако предложил свободное место для нескольких тюфяков на крыше: «Там ночью будет прохладно, и нет скорпионов... А еще можно любоваться звездой Сотис».
Путники согласились за неимением лучшего. Вскоре Геродот лежал на спине, глядя на таинственно сияющий в созвездии Большого Пса Сириус. Со стороны порта доносился никогда не затихающий шум швартовки.
На рыночной площади время от времени раздавались крик осла или мычание вола. Где-то по соседству галдели гуси. Со двора поднимался слабый запах уксуса, видимо, хозяин забыл накрыть крышкой горшок со скисшим суслом. Наконец, галикарнасец заснул...
Утро встретило Геродота скрежетом — наплевав на сон гостей, эфиоп точил о камень забойный нож. Привязанный за ногу к ручной мельнице поросенок недовольно хрюкал.
Папремис просыпался: снова орали вьючные животные, требуя воды, коровы мычали в ожидании дойки, овцы нетерпеливо блеяли у ворот загона. Вскоре из кузни донесся перезвон молотков.
Пелаты Амфилита отказались сопровождать галикарнасца на место сражения. Тогда он нанял возницу из местных, который долго лепетал про какие-то дебены и кедеты, причем с вопросительными интонациями. Посмотрев с удивлением на афинские драхмы, египтянин отвел руку Геродота в сторону.
В конце концов возница согласился отвезти чужестранца на приморскую равнину за бронзовые застежки на его хитоне, а чтобы одежда не спадала с плеч, предложил проткнуть ткань перьями дохлой чайки.
От египетской деревушки до дюн Геродот добирался пешком. Среди зарослей жимолости и клещевины он увидел разбросанные повсюду человеческие кости.
Полузасыпанные песком, высушенные и отбеленные палящим солнцем останки воинов превратили берег залива в долину смерти. Никакого оружия или амуниции не сохранилось, потому что трофеи с ритуального дерева были давно растащены крестьянами.
На следующий день спутники Геродота отправились в храм Гермеса, чтобы принести жертву и попросить бога о помощи в торговых делах. Пелаты Амфилита вообще делали вид, будто планы галикарнасца их не интересуют: он сам по себе, а они сами по себе.
Толмачи лениво топтались в тени у подножия сфинкса. Геродот попробовал нанять одного из них, но от названной цены у него глаза полезли на лоб. Египтянин уступать не хотел, ссылаясь на договоренность с товарищами и требования коллегии.
Галикарнасец в одиночестве бродил по рынку, не зная, кого и как расспрашивать. Слова: «Амиртей» и «Улиад» старался произносить громко, отчетливо, будто обращался к глухому. А потом смотрел на выражение лица собеседника.
Сначала подошел к стоящему со скучающим видом блюстителю порядка — маджаю, рядом с которым прямо на земле сидел ручной бабуин. Натасканная на поимку уличных воров обезьяна подозрительно косилась на чужака и шерила зубы. Маджай молча развел руками, так и не поняв заданного на койнэ вопроса.
Лавочники грубо сплевывали себе под ноги, матросня откровенно хохотала ему в лицо. Торговец палимпсестами предложил галикарнасцу купить корзину отмытых от текста папирусов.
Подмигнув Геродоту, продавец листьев ката с блестящими глазами зашептал: «Есть девочки — сирийки, финикиянки, иудейки... Или ты по мальчикам... Тогда иди вон туда... Акробаты, мимы или жонглеры устроят?» — он сделал скупой жест в сторону палатки, перед которой на коврике сложился пополам подросток.
Бородатый трапезит в хитоне с дорогой фибулой из бактрийского лазурита посмотрел на чужестранца с прищуром, потом процедил на хорошем койнэ: «Шел бы ты, добрый человек, отсюда подобру-поздорову. Не знаю я таких... А вот кедетами ссужу, если попросишь... Надо?»
Геродот отрицательно покачал головой. Но потом вернулся, чтобы обменять несколько драхм на весовые кедеты. Трапезит положил на одну чашу весов афинские монеты, а на другую стал выкладывать тонкие медные кольца.
Галикарнасец бродил по рынку до вечера. И все время за ним как тень двигалась рослая фигура в стоптанных сандалиях, дешевом парике из конского волоса и засаленной схенти. На шее преследователя висел амулет с изображением танцующего Бэса.
3
Следующий день Геродот посвятил поездке в Пелусий. На этот раз он нанял паромщика, который, ворочая рулевым веслом, с удовольствием рассказывал чужестранцу о местных обычаях.
Тростниковый парусный барис причалил в Пелусийской гавани еще до полудня. Место сражения египтян под руководством фараона Псамметиха с войском Камбиса галикарнасцу показали рыбаки.
Геродот долго лазил по болоту, сетуя на то, что попал сюда именно в половодье, пока не увидел груду черепов. На склоне соседнего холма высилась еще одна куча костей.
Окинув взглядом полузатопленную лощину, он достал ИЗ торбы тыкву-горлянку с гранатовым вином шедех, чтобы совершить погребальное возлияние в честь павших героев. Затем помолился Гермесу Психопомпу и направился назад к пристани...
Эллинов из Навкратиса галикарнасец застал уже спящими на крыше пандокеона. Тогда он поставил поближе лампу, а затем уселся на циновке с поджатыми ногами, как самый настоящий писец. Ощущая на лице приятное дыхание прохладных Этесиев.
Задумчиво разгладил лист палимпсеста, вынул пробку из арибалла с тушью, пожевал кончик калама.
По желтоватому второсортному папирусу побежали слова: «Удивительную вещь мне пришлось увидеть там на месте битвы (на это обратили мое внимание местные жители). Кости воинов, павших в этой битве, были свалены в отдельные кучи. На одной стороне лежали кости персов, как они были погребены, а на другой — египтян. Черепа персов оказались такими хрупкими, что их можно было пробить ударом камешка. Напротив, египетские черепа были столь крепкими, что едва разбивались от ударов большими камнями. Причина этого, как мне объяснили, и я легко этому поверил, в том, что египтяне с самого раннего детства стригут себе волосы на голове, так что череп под действием солнца становится твердым. В этом также причина, почему египтяне не лысеют. Действительно, нигде не встретишь так мало лысых, как в Египте. Вот почему у них такие крепкие черепа. У персов, напротив, черепа хрупкие, и вот почему. Персы с юности носят на голове войлочные тиары и этим изнеживают свою голову. Таковы эти черепа. Такие, как здесь, черепа я видел в Папремисе, где лежали тела персов, павших во главе со своим вождем Ахеменом, сыном Дария, в борьбе против ливийца Инара...»
Третий день Геродот провел среди пальм возле храма Сетха в южной части города. Папирус он разложил на пеньке, рядом поставил миску с разведенной в воде сажей. Из подаренной Мнемхотепом палетки торчали свежие каламы.
Ему не терпелось записать сведения, которые он получил от паромщика. Например, коров египтяне не приносят в жертву из-за того, что корова считается священным животным Исиды. Опасаясь оскверниться, египтяне ни за что не притронутся к котлу, ножу или вертелу, если ими пользовался иноверец.
На вопрос, откуда взялись египтяне, паромщик заявил, что многие в его деревне считают, будто первые люди появились на Ниле из слез Ра, когда бог заплакал от огорчения, увидев бескрайнюю топь разлива.
Но лично он уверен: здесь не обошлось без гончарного круга Хнума. Скорее всего, рассуждал паромщик, оба бога делали свое дело одновременно: Ра рыдал, а Хнум лепил. Поэтому народы Нила отличаются друг от друга внешностью.
По каналу сновали нуггары и тростниковые барисы. В прибрежной грязи лениво развалились священные гиппопотамы, на которых беззлобно лаяли дворняги. Мальчишки таскали удочкой рыбную мелочь.
Стоило солнцу ослабить жар, а теням сгуститься, как до Геродота донесся шум толпы. Паломники стекались к храму Сетха, бога бурь, войны и смерти. Галикарнасец ради интереса вышел на площадь перед святилищем.
Маджаи не давали устраивать давку у ворот: адептов Сетха в красных повязках на голове пропускали во двор, а сторонников Осириса в зеленых повязках тычками палок оттесняли в сторону.
Вскоре люди на площади поделились на два лагеря. Красные повязки столпились вокруг статуи Нут внутри храмовой ограды, а также перед воротами. Зеленые сгрудились на противоположном краю площади. Напряжение нарастало, казалось, обе враждующие группировки чего-то ждут.
Наконец, из храма показалась четырехколесная повозка, запряженная быками. Следом жрецы вынесли носилки с божницей-наосом, в котором находился идол Сетха в образе накрытого крокодильей шкурой гиппопотама. Наос пестрел гирляндами цветов и красными флагами.
Паломники из обоих лагерей угрожающе потрясали палками. Геродот оказался стиснутым в толпе среди красных повязок. Потные тела, вымазанные прогорклым маслом парики, вонь перегара из сотен глоток — от такой чудовищной смеси запахов и духоты ему стало трудно дышать.
Добравшись до центра площади, жрецы установили наос на повозку. Распевая молитву, они били перед ним поклоны, бренчали систрами, размахивали чадящими кадилами.
Со стороны храма доносился рев подпевающих жрецам адептов Сетха. Затем возница развернул повозку, чтобы направиться назад к воротам. Хор толпы зазвучал торжествующе. Геродот понял, что праздник достиг кульминации.
В этот момент зеленые повязки с криками: «Осирис! Исида! Хор!» бросились к повозке. Красные повязки в ответ орали: «Сетх! Нут!» и бежали им навстречу.
Галикарнасцу показалось, будто сторонники Осириса хотят задержать Сетха, чтобы он не смог вернуться в свое святилище на свидание с матерью. Адептов Сетха на площади было меньше, но к ним уже торопилось подкрепление с теменоса храма.
Египтяне осыпали друг друга ударами. Геродот оказался в гуще драки. Он попытался выбраться из свалки, защищаясь от палок вскинутыми руками, но потные тела сжимали его со всех сторон.
Ему досталось несколько тычков. Тогда он начал отбиваться, брыкаясь и толкаясь. Рядом с ним красный размазывал по лицу кровь из разбитого носа. Другой красный бестолково метался, закрывая ладонью заплывший глаз. Головная повязка зеленого намокла от крови, которая хлестала из рассеченного лба. Еще один зеленый выл от боли, прижимая пальцы к разбитым губам.
Геродот задыхался, от усталости руки едва поднимались еще немного — и у него не останется сил драться. Казалось сейчас его ноги подкосятся, он рухнет на землю, а схватка сомкнется над ним словно жидкая грязь на поверхности трясины.
Внезапно сильная рука обхватила его за талию. Галикарнасец ошеломленно уставился на приблизившееся вплотную лицо. Незнакомец увлек его за собой, мощными движениями плеч расталкивая толпу.
Наконец, оба выбрались из всеобщей свалки. Геродот в изнеможении прислонился спиной к пальме. Он хватал ртом воздух, все еще не отпуская запястье спасителя.
А когда обрел способность говорить, хрипло спросил: — Ты кто?
— Хети, младший писец храма Нейт... Меня Мнемхотеп просил за тобой приглядеть.
— Зачем? — удивился Геродот.
Усмехнувшись, египтянин крутанул головой в сторону незатихающего мордобоя на площади:
— Чтобы ты не лез, куда не надо.
— Храни тебя Афина! — выдохнул Геродот, все еще глотая слова, — Ну, или Нейт...
Он поднял голову.
С сомнением протянул:
— Ты теперь везде за мной будешь ходить? Вообще-то у меня есть охрана из Навкратиса...
Египтянин насмешливо бросил:
— И где она, твоя охрана?
Потом протянул галикарнасцу зеленую тению:
— Надень... Сейчас сюда весь город сбежится. Адептов Сетха в Папремисе не любят, так что этот начельник послужит тебе пропуском. Возвращайся на подворье и не выходи до конца дня... Обещаешь?
Дождавшись кивка, Хети быстро зашагал прочь.
4
Пелаты Амфилита уселись в кружок на крыше пандокеона.
Везучий этот фортегесий, — с досадой в голосе прошипел Пан. — Три дня в Папремисе, шляется везде один, и ни одному поденщику в порту не пришло в голову его прирезать... Хоть иди и нанимай убийцу.
Это не выход, отозвался Арес. — Афиняне с нас спросят. Как так — вас же специально наняли для его охраны, вы чем там занимались... Так что пока мы с ним, нужно делать вид, будто мы на работе.
— Он куда дальше собрался? — спросил Гефест.
— В Дафны, — мрачно заявил Пан.
— А потом?
Пан махнул рукой:
— Кто его знает...
— Так нам что теперь, по всему Египту с ним мотаться? — возмущенно обратился к главарю Гефест.
— Нет... — уверенно заявил тот. — Амфилит ясно выразился: фортегесий должен сгинуть, а вы привезете назад талант серебра. Так что давайте думать, как ускорить дело...
— А чего тут думать! — вдруг взвился Арес. — В Дафнах стоит персидский гарнизон. Скажем хазарапатишу, мол, с нами подозрительный афинянин... Ездил на поля сражений эпибатов с такабарами... Вынюхивал, расспрашивал, а теперь вот в Дафны заявился... Не иначе, чтобы донести афинским стратегам о составе гарнизона.
— Голова! — Пан хлопнул подельника по плечу. — Так и сделаем...
Пелусийский рукав оказался шире Танисского. Паводок день и ночь наполнял реку талой водой, которая жадно вгрызалась в берега, затопляла лощины и вади, растекалась по топям, но продолжала стремиться к заливу.
На скрывшихся под разливом берегах торчали одинокие мачты шадуфов. Среди затопленных пальм плавали утки.
А там, где раньше были обнесенные изгородью делянки, теперь по колено в воде расхаживали журавли.
Дебри папируса и тростника кишели водоплавающей птицей. Камышовые коты мягко ступали по кочкам. Хищники покрупнее уходили к холмам, покидая насиженные места в береговых зарослях.
Полосатые гиены и земляные волки шли за львами, подбирая оставшиеся от жертв кровавые лохмотья. Гиппопотамы людей не боялись, но близко к себе не подпускали, потому что за пределами Папремиса они считались дичью, а из их толстой кожи египтяне изготовляли тораксы и обшивку для щитов.
Ошалевшие от раздолья крокодилы бросались на все, что движется. Газели, бубалы и ориксы осторожно подбирались к воде, вздрагивая при каждом шорохе. Ихневмоны давили спасающихся от наводнения рогатых гадюк.
Рыбачьи артели в путину не ночевали дома, поэтому после захода солнца река освещалась кострами. Улов был настолько богатым, что перегруженные барием едва доплывали до берега. Между вантами от носа до кормы провисали веревки с сушившейся на солнце рыбой.
Геродот, которому на нуггаре не нашлось занятия, разложил на корме письменные принадлежности.
Обмакивая в тушь калам, он старательно выписывал слова: «...Ловят же крокодилов различными способами. Я опишу один такой способ, по-моему, наиболее стоящий упоминания. Насадив на крюк в виде приманки свиной хребет, забрасывают его на середину реки. Охотник же стоит на берегу с живым поросенком и бьет его. Крокодил, привлеченный визгом поросенка, находит хребет и проглатывает его. Охотники же вытаскивают зверя. А когда вытащат на берег, то прежде всего залепляют ему глаза грязью. После этого с животным легко справиться, а иначе трудно...»
Навстречу нуггару медленно дрейфовали баржи, нагруженные плитами прочного белого известняка с каменоломен «Ра» в Мемфисе, квадрами желтоватого известняка из Фив, глыбами кварцита с каменоломни «Красная гора» в Дендере, блоками черного или розового сиенского гранита. Из Сильсилы везли серый песчаник для строительства храмов и изготовления саркофагов.
Тощие быки нега тянули вверх по реке тростниковые плоты, глубоко осевшие в воду из-за тяжести корзин с финиками, наваленных грудой арбузов, желтых куч зерна. Погонщики время от времени выкрикивали: «Хайя!»
Легкая лодка Хети то ныряла в гущу камыша, то выбиралась на чистую воду. Так она не бросалась в глаза стоявшему у руля нуггара Гефесту. Маленького косого паруса барису хватало, чтобы сохранять хороший ход.
Египтянин не спускал глаз с Геродота от самого Папремиса. Выполняя волю Мнемхотепа, он должен был проследить, чтобы галикарнасец снова не попал в переплет. И готов был следовать за ним хоть до Эфиопского нагорья.
К вечеру показалась таможенная застава персов. На шесте реял алый флаг с изображением крылатого солнца — фаравахаром. Возле причала покачивался тростниковый плот.
Увидев незваных гостей, полуголый человек в шароварах накинул халат-кандис с вышитой на груди эмблемой хазарабама: стоящим на льве Митрой в солнечных лучах.
Хети вовремя заметил, что нуггар эллинов собирается причалить, тогда он тоже повернул к берегу. Прежде чем спрыгнуть в воду, писец огрел веслом замершего на брюхе крокодила. Хищник с громким плеском ушел в илистую муть.
Геродот предъявил датапатишу подорожную, и пока перс изучал документ, успел окинуть взглядом лагерь. При этом головой сильно не вертел, чтобы не вызвать подозрений.
Ничего примечательного галикарнасец не увидел, холщовая палатка, составленные в пирамиду копья, оседланные, но стреноженные кони. Смуглые до черноты такабары сидят у костра, безразлично глазея на путников. У одних светлая коса болтается за спиной, у других по бокам головы свисают две короткие выгоревшие на солнце косицы.
Датапатиш недоверчиво повертел в руках кусок папируса.
Потом подозвал одного из воинов:
— Бэхмэн, иди сюда, тут не по-нашему написано.
Такабар прочитал, шевеля губами:
— Он афинский фортегесий... Прислан Буле.
— Буле — это что?
— Как у нас диван знати при шахиншахе, только у них шахиншаха нет.
— Нет шахиншаха на троне, значит, нет шахиншаха в голове, — проворчал датапатиш.
Потом приказал:
— Спроси его, где товар.
Геродот с почтительной улыбкой ткнул пальцем в печать Амфилита:
— Вино продал купцу из Навкратиса... Теперь еду в Дафны, чтобы договориться о закупках зерна.
— А это кто такие? — перс показал рукой на спутников галикарнасца.
— Охрана.
— Тоже эллины, — презрительно процедил таможенник на пехлеви. — Недобитки...
Он покосился на сундук в лодке. Хотел уже приказать Геродоту открыть замок, но передумал, вспомнив, что хазарапатиш запретил рыться в личных вещах купцов из Навкратиса. Все знали, что диаспора эллинов в Дафнах заносит ему мзду. .
И вдруг рявкнул:
— Один деген за всех.
Пока Геродот рылся в кошеле, Пан подошел к переводчику.
Приблизив губы к его уху, зашептал:
— Считаю своим долгом заявить, что этот афинянин не тот, за кого себя выдает. Он посещает поля сражений египтян с персами, а потом все увиденное записывает на папирусе. У него и сейчас в котомке лежат письменные принадлежности...
Бэхмэн рванулся к датапатишу и быстро заговорил. Переменившийся в лице таможенник торопливо вытащил акинак из ножен. Когда переводчик махнул такабарам, от костра к причалу подбежали несколько человек.
Геродот с недоумением смотрел то на датапатиша, то на Пана. Понимание катастрофы пришло только тогда, когда его ударом под колени заставили опуститься на песок.
Шпиону тут же связали руки. Датапатиш не побрезговал лично вытрясти его дорожную котомку. Все, что там было, включая палетку Мнемхотепа, каламы, арибалл и несколько свитков, вывалилось в грязь.
Бэхмэн подобрал с земли один из свитков, развернул его и зашевелил губами, читая скоропись. Потом начал переводить. Когда он дошел до описания места сражения в Пелусийском устье, датапатиш закивал головой, со злостью посматривая на Геродота.
Пленник попытался оправдаться:
— Я первый раз в Египте, поэтому просто записываю дорожные впечатления... Что в этом плохого?
— Хазарапатиш разберется! — рявкнул датапатиш. — Чужестранцев тут много ходит. Но не все записывают то, что видят... Ты это не просто так делаешь... Ты — джасус!
Палец перса уперся ему в грудь. Услышав знакомое с ареста в Сардах слово, Геродот бросил растерянный взгляд на пелатов Амфилита, однако те безразлично отводили глаза. Он понимал только одно: спутники его предали, а значит, выполнение миссии под угрозой.
Вскоре двое всадников шагом направились к Дафнам. За одним из коней с удилами во рту и на короткой привязи от седла брел Геродот. Его заплечная котомка была привязана в тороках конвоира.
Подождав, пока пленник скроется за холмом, эллины из Навкратиса вернулись к нуггару, чтобы развернуть лодку в сторону залива. Когда Арес оттолкнулся веслом от берега, Пан с довольным видом похлопал ладонью по крышке сундука.
От заставы к Дафнам вела хорошо утоптанная дорога среди деревенских угодий. Период ахет не означал полного бездействия. Паводок подбирался к подножию холмов, поэтому крестьяне торопились собрать со сжатых делянок солому, чтобы обложить ею стенки хлебных ям. Эта работа не мешала птицам склевывать с земли оставшееся после жатвы зерно.
Галикарнасец еле шел. От жажды губы потрескались, тонкая бечева из библоса резала руки. Несколько раз он упал. Персы натягивали поводья, чтобы дать ему подняться, потом снова били лошадей пятками.
Вскоре конвой миновал финиковую рощу. Сидя под пальмами, взрослые жители деревни перебирали разбросанные по земле светло-коричневые плоды. Дети гнали нагруженных корзинами ослов к сараю под пальмовыми листьями.
Голый мальчуган подбежал к пленнику с протянутыми ладошками, в которых лежало несколько фиников. Геродот улыбнулся малышу, а тот удивленно замер, увидев на его руках путы.
Галикарнасец затосковал. Арест не предвещал ничего хорошего. Ему вспомнилась похожая ситуация, в которой он оказался в Сардах. Но тогда удалось сбежать из казармы и добраться до Эфеса, откуда до Самоса было рукой подать.
«А сейчас... — мрачно думал он. — Даже если каким-то чудом выберусь из тюрьмы, то куда пойду? И как в одиночку буду искать реликвии? В Египте теперь можно довериться только Мнемхотепу, потому что Амфилит оказался подонком. Но ведь речь идет не о спасении моей шкуры, а о выполнении важного поручения Перикла...»
Когда конвой пропал за деревьями, на дороге показался Хети. Поблагодарив мальчугана за финики, он потрепал его по щеке. Потом глотнул воды из фляги и зашагал дальше...
Под вечер показался огромный полузасыпанный песком сфинкс. За дюнами высилась каменная стена, из-за которой торчали верхушки обелисков.
Грунтовка перешла в вымостку, упиравшуюся в высокий пилон. Изваяния сидящих под флагами фараонов пристально смотрели вдаль поверх убогих крестьянских мазанок. Но конвоиры свернули от храма в сторону саманных бараков.
Доложив хазарапатишу о пойманном шпионе, они повели Геродота к городскому зиндану. Передали эллина маджаям, после чего отправились в обратный путь.
Из-за обитых медью дверей доносились приглушенные голоса и стоны. Прежде чем втолкнуть пленника в полутемную клеть, тюремщик повесил его котомку на вбитый в стену коридора гвоздь.
За спиной галикарнасца с громким лязгом стукнул засов.
5
Геродот осмотрелся.
Маленькая комната с земляным полом. Солома на полу, сверху навалена груда тряпья. Никакой отхожей ямы, лишь глиняная бадья с невылитыми помоями. Пустая глиняная миска. Вонь, грязь. Из окошка на уровне глаз проникает скудный свет.
Он подергал бронзовую решетку — сидит крепко.
Внезапно тряпье на соломе зашевелилось. Опираясь рукой на стену, с тюфяка поднялась исхудалая фигура.
— Ты кто? — прошамкал незнакомец по-египетски.
Не дождавшись ответа, повторил вопрос на койнэ.
— Эллин... Из Афин, — удивленно ответил Геродот.
Арестант улыбнулся беззубым ртом:
— Слава Зевсу Аммону! Я тоже эллин. Пиррий с Кипра... Как твое имя?
Геродот назвался.
Тебя за что взяли? — допытывался сокамерник.
— По ошибке, — решил соврать галикарнасец. — Нашли в вещах папирус с путевыми заметками и решили, что я шпион... А тебя?
— Египтянина избил... Я за вином в Египет приплыл. Всегда брал в Пелусии, но в этот раз решил купить подешевле в Дафнах. В общем, договорился с одним здешним виноделом... Он мне в погребе налил из пробника. Вино у египтян отличается особым вкусом и ароматом благодаря каким-то местным присадкам... Меня все устроило, и я ему задаток дал. А сам стал дожидаться возле лемба, когда он амфоры привезет. Он и привез, только я перед погрузкой решил проверить качество товара. Откупорил амфору, хоть он и сопротивлялся, а оттуда вонь... Скисло! Климат тут жаркий, если амфору не намазать изнутри смолой или маслом, то воздух будет проникать внутрь через мелкие поры. Три-четыре года брожения — и все, пропало вино... Он меня обманул — дал попробовать свежака, а подсунул уксус... Ну, я и навалял ему... А он оказался поставщиком номарха. Так что уплыл я недалеко, на излучине мой лемб маджаи перехватили...
Киприот помедлил, потом сокрушенно покачал головой:
— Плохо дело... Эллинов простые египтяне не любят. Тем более если взяли за дело... Тут до тебя один моряк сидел, они его так изуродовали, что родная мать не узнала бы. Отрезали язык, уши и нос.
Геродот похолодел:
— Моряк? Как звали?
— Улиад... Вроде, саммеот...
Заметив, как исказилось лицо галикарнасца, Пиррий спросил:
— Знакомый?
— Я его искал, — честно признался Геродот.
— Тяжело ему пришлось, — продолжил киприот.
Его сам персидский хазарапатиш допрашивал, еще когда он говорить мог. Таскал в казарму каждый день. Обратно его приводили полуживого от побоев, еле на ногах стоял... Только Улиад ему мало что рассказал, вот персы его и изуродовали. А маджаи еще и в душу залезли. В зиндане охрана из дафнийцев, так они отобрали у него все амулеты, чтобы он не мог молиться эллинским богам... А уже после истязаний говорят: хочешь молиться, так мы тебе египетские амулеты дадим. Если признаешь наших богов, мы тебя бить перестанем... Он вроде как согласился, скорбно покивал. А потом написал на стене, каким именно египетским богам хотел бы поклоняться... Только я не поверил, что он под пытками размяк. Не такой Улиад человек был... Кремень!
Замолчав, Пиррий вздохнул, вспоминая мужественного саммеота, потом спросил:
— А зачем он тебе?
— Надо было у него кое-что узнать... — Геродот помедлил, соображая, стоит ли быть откровенным с киприотом.
Все-таки решился:
— Улиад тебе ничего не рассказывал про похищенные с триер реликвии?
Пиррий отрицательно покачал головой. Тогда Геродот вкратце раскрыл ему цель своего приезда в Египет. Киприот внимательно выслушал сокамерника, потом вдруг начал рыться в рваной одежде.
Отыскав в тряпье тощую котомку, достал из нее несколько амулетов:
— Это все, что после него осталось... Утром перед казнью Улиад к моему тюфяку подполз. Тычет их мне в лицо, мычит... А я не пойму ничего. Тогда он просто вложил амулеты в мою ладонь и заплакал... А потом его увели.
— Как он умер? — тихо спросил Геродот.
Кожу с живого содрали... Персы это дело любят... Я хоть и потерял зубы, но можно сказать, что отделался легким испугом.
Галикарнасец побледнел и на мгновение закрыл глаза. Справившись с чувствами, начал перебирать обереги. Шестое чувство подсказывало ему, что они могут помочь в поиске пропавших реликвий.
— Что они означают?
Киприот взял в руку фигурку человека с головой барана из серого аммонита:
— Это амулет Амона, бога Солнца. Он считается покровителем жрецов.
Потом поднял перед глазами зеленый нефритовый столбик, перекрещенный четырьмя параллельными пластинами:
— Это мужской погребальный амулет джед. Символизирует столб позвоночника Осириса... Одну из четырнадцати частей, на которые Сетх разрубил его тело.
Пластинку из красного сердолика, по форме напоминавшую фигурку человека с опущенными руками и петлей вместо головы, он положил на раскрытую ладонь:
— А это — тет, тоже погребальный оберег. Его считают поясом, которым Исида обвязала мертвого Осириса, чтобы его возродить. Тет кладут на шею умершим женщинам. Если джед соединен с тетом, то такой символ означает бессмертие.
Геродот внимательно осмотрел амулеты.
Внезапно его пронзила догадка. Он вспомнил рассказ Мнемхотепа о том, что эллинские боги происходят из Египта, лишь Посейдон — это исконный бог Киренаики. Однако, по словам писца, кроме происхождения, богов Эллады и Египта объединяет важная роль, которую они играют в жизни людей.
Например, египетские эллины называют Фивы не только Градом Аммона, но и Градом Зевса, объявив обоих верховных богов равными по силе и значимости. Каждый из них считается покровителем земных царей, отцом своего народа и творцом жизни. Оба олицетворяют северный ветер.
Амона также именуют Зевсом Фиванским или Нильским Кронионом. Зевсом называют эфиопского бога Амона Куша, а также Аммона, оракула ливийского оазиса Сива.
Диониса с Осирисом объединяют мучения и смерть. Дионис в детстве был растерзан титанами. Осириса родной брат Сетх сначала уморил в саркофаге, а когда Исида вернула тело мужа в Египет, расчленил его.
Оба бога погибли, но возродились благодаря спасенному фаллосу. Дионис перед смертью превратился в быка. Священный бык Апис после смерти становится Осирисом. Одевались боги тоже одинаково, только небрида Диониса была сшита из шкуры пятнистого олененка, а имиут Осириса — из шкуры пантеры.
Или взять женские божества. Гера считается в Элладе богиней браков, покровительницей семьи, помощницей рожениц. Исиду почитают в Египте как богиню плодородия, женственности и супружеской верности.
Все говорит о том, что Улиад не случайно выбрал из всего многочисленного египетского пантеона именно этих богов. Геродот в волнении заходил по зиндану. Значит, Амон — это Зевс, Осирис — Дионис, а Исида — Гера.
«Вот почему наварх хотел перед казнью передать амулеты сокамернику, — думал он. — Это его послание... Но что дальше? Где искать реликвии?»
Пиррий в недоумении смотрел на галикарнасца. Геродот снова взял в руки амулеты. Подчиняясь внезапному наитию, он перевернул фигурку бараноголового бога.
На тыльной стороне было нацарапано название города. «Фивы». Тогда он перевернул два других амулета. Вслух прочитал надпись на обороте джеда: «Мемфис», а потом на обороте тета: «Филэ[46]».
Еще не веря в удачу, он посмотрел на киприота:
— Храмы?
Пиррий пожал плечами:
Вообще-то, Амон, Осирис и Исида входят в эннеаду главных египетских богов, поэтому их храмы имеются во многих городах... Но именно в Фивах находится самый крупный центр поклонения Амону, а на острове Филэ — Исиде... Что касается Мемфиса, то главный бог этого города, насколько я знаю, Птах. Хотя в Мемфисе издавна поклонялись божественной триаде Птах-Сокар-Осирис, которая олицетворяет вечную жизнь. Птах считается творцом всего живого, Сокар — это бог смерти, а Осирис символизирует возрождение... Осирион в Мемфисе наверняка тоже есть, потому что, по легенде, Осириса в этом городе бальзамировали, а уже потом перевезли мумию в Гелиополь. Египтяне называют такие святилища шетаитами. Но вряд ли в Осирионе имеется кладовая... Все равно храм Птаха в Мемфисе — самый крупный в городе. Так что я бы искал именно там... Лучшего места спрятать реликвии, чем храмовое хранилище, не найти.
Геродот улегся на тюфяк, подложив руки под голову. Он пытался осмыслить все, что случилось с ним в течение Дня. Галикарнасец не обращал внимания на копошащихся в соломе клопов и тараканов, рой мух над горшком с нечистотами, тошнотворный запах, духоту...
В сердце крепла уверенность: никакой Улиад не вероотступник. С помощью египетских амулетов пленный наварх хотел передать соотечественникам указания о том, где искать украденные персами реликвии.
Но что толку от этого знания, если вокруг тюремные стены, а спутники оказались изменниками. У него нет ни денег, чтобы откупиться, ни возможности передать записку Мнемхотепу. Он один, в беде и без поддержки...
Свет в окне начал меркнуть, звук шагов и скрип колесных телег постепенно замирали.
Внезапно за окном кто-то вполголоса произнес его имя — Геродот!
Галикарнасец узнал голос Хети.
Вскочив на ноги, он так же тихо ответил:
— Я здесь.
— Мы сейчас вырвем решетку... Отойди от окна.
Геродот с Пиррием прижались к противоположной стене.
Хети хлестнул лошадей, и решетка с треском выскочила из саманной стены. Внутрь зиндана полетели куски глины, заклубилась пыль.
Послышался голос египтянина:
— Давай! Лезь!
Неожиданно дверь распахнулась. В клеть ворвался тюремщик. С руганью он подлетел к окну и высунул голову на улицу. Но сразу повалился на пол, захлебываясь кровью, а в оконном проеме показалось острие копья.
— Ты где? — крикнул Хети.
— Сейчас! — ответил галикарнасец.
Он рванулся в коридор. Схватился за котомку, однако сорвать ее с гвоздя не успел — из караульного помещения выскочил еще один маджай. Египтянин на бегу тянулся к висевшему через плечо кривому хопешу в ножнах.
Геродот с хриплым выдохом ударил его ногой в живот, а когда маджай грохнулся навзничь, влетел обратно в зиндан. Увидев сокамерника, Пиррий опустился на четвереньки перед окном.
Галикарнасец быстро собрал с тюфяка обереги Улиада. Затем оперся на спину киприота ногой и полез в оконный проем. Снаружи его мгновенно подхватили сильные руки.
Выбравшись, Геродот заглянул в клеть:
— Пиррий!
Когда сокамерник просунул руки в окно, галикарнасец схватил его за кисти, чтобы вытащить наружу. Но не успел — вбежавший из коридора тюремщик наотмашь рубанул киприота хопешем по спине.
Серповидное лезвие вонзилось беглецу между лопаток. Пиррий замер, вытаращив глаза от шока и боли. Из его горла вырвался булькающий звук, а грязный хитон окрасился кровью. Руки киприота обмякли, и он кулем повалился на пол зиндана.
Хети рывком поднял Геродота на ноги:
— Всё! Надо уходить! Сейчас охрана сбежится.
Какие-то люди в темных каласирисах с платком на лице дожидались возле оседланных лошадей. Галикарнасец смог самостоятельно забраться за спину Хети. Египтянин взялся за поводья и тронул коня по крупу плетью.
Отряд шагом пересек площадь. Скрывшись от погони в узких улочках квартала ремесленников, всадники направились к воротам. Несколько медных кедетов помогли выехать из города без помех.
Чтобы не испытывать судьбу, беглецы пустили лошадей галопом.