1
453 год до н.э.
Месяц Паофи
Бубастис[47], Навкратис, Керкасор[48], Мемфис
С болот поднимался густой влажный туман. В небе сиял Орион — душа Осириса, а чуть ниже светился Сириус — душа Исиды. Над Дельтой Нила витал дух Амона, дарующий дыхание всему живущему.
Геродот сидел у костра вместе с повстанцами. В котелке булькала каша на молоке из полбы-бедет. От большого кувшина с пивом исходил аромат ячменного теста и финикового сока. Над огнем бесилась мошкара.
Галикарнасец уже познакомился со своими спасителями, в том числе с Амиртеем — высоким ливийцем, открытый лоб которого обрамляли короткие курчавые волосы.
Бюст с таким лицом было бы не стыдно поставить в галерее эллинских философов. Но глубокая морщина между бровей говорила скорее о перенесенных вождем египтян лишениях, чем о проведенных в поиске смысла жизни годах.
Первым делом повстанцы помянули Улиада. Кровь заколотого барашка за неимением могилы вылили на костер. Мясо Амиртей сжечь не позволил: погибшему наварху это уже не поможет, а отряд надо кормить.
Побросали в огонь венки из сельдерея. Молча выпили в память о погибшем товарище вина. Потом перешли к пиву и обсуждению сложившейся ситуации. Собеседники тянули напиток каждый через свою тростинку, время от времени вытряхивая в песок ситечко на ее конце.
Предводитель повстанцев говорил медленно и веско:
— Персы в Египте надолго... Сатрап Аршама избегает ошибок своих предшественников. Не трогает храмы, позволяет крестьянам сохранять излишки зерна, даже назначает египтян на низкие должности... Афинянам сейчас не до Египта, потому что они никак не могут договориться со Спартой. Да и мятежный Кипр у них как кость в горле. А вести войну на два фронта Перикл не решается... Хазарабам Митры в Дафнах постоянно пополняется рекрутами из Сирии, чтобы в любой момент прийти на помощь наместнику Самарии для подавления религиозных бунтов в Иудее. Там законоучитель Эзра новые порядки насаждает...
Амиртей шумно втянул воздух носом:
— Но пиво тоже не сразу подходит, сначала долго бродит... Запах бунта в Дельте так и не испарился. Скажу честно: надежда только на помощь Перикла. Он не успокоится, пока персы чувствуют себя вольготно в Эгейском море.
Соратники молча покивали. Они не спорили с Амиртеем, но не только из уважения к командиру. Просто все изложенное ливийцем было очевидно. Тем более что тот обращался к Геродоту.
Высказавшись, Амиртей поменял тему:
— Как Улиад узнал о том, куда именно отвезли реликвии?
— По узору на ожерельях догадался, — предположил высокий и стройный кариец Мис. — Он мог видеть жрецов при передаче.
Отец Миса, Настес, покачал головой:
— Не думаю, что наварх настолько хорошо разбирался в инсигниях жреческой одежды.
— Услышал разговор о местном празднике, на котором реликвии принесут в жертву, — допустил Лид, младший брат Миса, коренастый и крепкий, как отец.
Тут уже не выдержал Мис:
— Он же эллин, язык египтян не понимал.
Брат не сдавался:
— Значит, хазарапатиш при нем отдал приказ хангарам, чтобы они вместе с почтой забрали захваченные атрибуты.
Амиртей не согласился с боевым товарищем:
— Пехлеви он тоже не знал... Да и вряд ли хангары развозили реликвии эллинов по Египту, это не дело почтовой службы... Скорее всего, жрецы сами приехали за ними в Дафны в сопровождении охраны. Могли и на допросах Улиада присутствовать. Уверен, что они не скрывали, в каком храме служат... А зачем скрывать — эллина все равно живым из зиндана не выпустят.
Геродот вел себя сдержанно, свое мнение держал при себе, однако внимательно слушал повстанцев.
Заметив задумчивость галикарнасца, Амиртей спросил:
— Что тебя беспокоит?
— Уязвимость... — честно признался Геродот. — Я переоценил свои возможности. В Египте на каждом шагу могу попасть в неприятности. Я со своими деньгами как куропатка в силке — жирный и беспомощный. Если персы не арестуют, так местные бандиты доберутся... Как все хорошо начиналось в Навкратисе, и как плохо закончилось... Одному мне точно не справиться.
— Верно, — усмехнулся Амиртей. — Но это еще не конец.
Он хлопнул Настеса по плечу:
— Хочу отправить тебя и твоих сыновей с Геродотом... Если бы не моряки Гонгила, мы бы не смогли продержаться полтора года на острове Просопитида... А благодаря упорству Улиада уцелевшие после осады повстанцы успели уйти в болота... Не знаю, как вы, а я чувствую себя в долгу перед ним.
Кариец кивнул головой:
— Мы тоже.
— Ну, вот и хорошо, значит, договорились, — допив пиво, Амиртей поднялся. — Я пошел спать... Костер на ночь не оставляйте.
Вслед за командиром почти все повстанцы разошлись по шалашам. У костра остались Хети, Геродот и карийцы.
— Ты из Афин? — спросил Мис Геродота.
— Нет... Из Галикарнаса.
— Кариец?
— Эллин... Но у меня много друзей в Салмакиде.
Переглянувшись с сыновьями, Настес спросил:
— Это где?
— В Галикарнасе, — недоуменно протянул Геродот. Карийская часть города...
— Не удивляйся, — в голосе Настеса сквозило смущение, — мы хоть и карийцы, но родились в Египте, поэтому мало что знаем про Галикарнас... Корабли наших предков еще при фараоне Псамметихе Первом прибило к Дельте Этесиями. В тот год фараон как раз рассорился с соседями, и они его свергли. Но оракул Исиды предсказал ему, что он вернет себе трон с помощью «медных людей»... Вот Псамметих и решил, будто чужестранцы в тораксах из меди — это именно обещанная помощь. Пригласил остаться, золотые горы пообещал... С тех пор карийцы служат у фараонов наемниками.
Он поправился:
— Служили... Аршама привел из Персии «бессмертных», а нам предложил стать конюхами. Но не на тех напал... Вот я с сыновьями и примкнул к Амиртею.
Геродот поворошил костер хворостиной. Взметнувшееся пламя осветило стену папируса, над которой египетский бог с запредельной высоты разглядывал мир своим желтым левым глазом.
Галикарнасец уже был знаком со многими египетскими мифами, но так и не смог разобраться, кому именно из богов принадлежало небесное око — Ра, Осирису, Хору или Птаху.
— Куда ты теперь? — спросил Хети.
— В Навкратис, — уверенно заявил галикарнасец. — Нужно забрать деньги... Меня пелаты Амфилита неспроста сдали персам. Теперь я уверен: демарх положил глаз на серебро Перикла.
— Возьмешь меня с собой?
Геродот улыбнулся:
— Ты знаешь, я начинаю ценить опеку Мнемхотепа.
Хети улыбнулся в ответ:
— Тогда у меня к тебе предложение, давай проедем через Бубастис. Ты город посмотришь, а я повидаюсь с сестрой. Она хесит в храме Бастет, по-вашему «певица». Там скоро начнется ежегодный праздник в честь богини.
На том и порешили. Геродот еще некоторое время слушал рассказы Настеса, пока не почувствовал, что из-за усталости глаза начинают слипаться. Тогда он извинился и отправился в шалаш.
Зато утром галикарнасец встал первым.
Умывшись болотной водой, развел в миске краску и начал писать: «...А двенадцать царей верно соблюдали свой договор; но однажды, когда они приносили жертву в храме Гефеста и хотели в последний день праздника совершить возлияние, верховный жрец по ошибке подал им вместо двенадцати золотых жертвенных чаш, в которых обычно совершалось возлияние, только одиннадцать. Тогда последний царь Псамметих, так как у него не было чаши, снял с головы медный шлем и протянул его для возлияния. Все цари носили тогда медные шлемы, и они были в это время у них на головах. Псамметих, однако, протянул свой шлем без всякого коварного умысла, а другие заметили поступок Псамметиха и вспомнили предсказание оракула о том, что совершивший возлияние из медной чаши будет царствовать над всем Египтом. Так вот, вспомнив об этом, они все же решили не лишать жизни Псамметиха, так как после допроса нашли, что он совершил это неумышленно. Тем не менее они постановили лишить его большей части владений и изгнать в прибрежную [низменную] область страны, запретив общение с остальным Египтом...»
Пока карийцы собирались, он успел исписать лист папируса. Хети завернул в бобовые листья куски жареной тиляпии, намазав сверху жира иволги, чтобы не садились мухи. Кувшин с оставшимся пивом писец обернул мокрой ветошью.
В Пелусийское русло барис зашел выше Дафны во время утреннего солнца Хепри, а до земель нома Именти-хенти добрался уже в лучах вечернего солнца Атум.
Путники плыли мимо зарослей камыша и папируса, зыбких полян из распустившихся голубых кувшинок, розовых лотосов и белых водяных лилий, глухих затонов и стариц, высоких дюн, каналов, дамб...
Наконец, показались земляные насыпи Бубастиса. Мощная глинобитная стена отделяла квартал богачей от квартала бедняков. У пристани перед воротами терлись друг о друга тростниковые лодки.
Серые саманные дома с высохшими лепешками навоза на стенах жались к воде. Там, где травяные маты размокли, штукатурка потемнела до самой крыши. Обложенные мешками с песком склады и зернохранилища не прекращали работу даже в половодье.
Сквозь распахнутые створки ворот из ливанского кедра виднелась центральная улица. Двухэтажные кирпичные дома прятались за садовыми оградами.
Над кронами фруктовых деревьев высились подкрашенные закатом верхушки обелисков, плоские крыши пилонов, головы циклопических статуй. Вымостка упиралась в украшенную рельефами стену храма Пер-Баст из красного нубийского гранита.
Настес привязал барис к швартовочному столбу. Прихватив дорожные мешки и секиры на длинной рукоятке, карийцы двинулись к городским воротам.
Геродот шел следом, поигрывая футляром с папирусным свитком. Через плечо свисала рабочая палетка Мнемхотепа — галикарнасцу нравилось, если его принимали за писца.
Маджай в сторожевой клети оценил железный сирийский кинжал на поясе Настеса. Заметил и серебряную серьгу воина-гермотибия в левом ухе карийца и его сыновей.
Поэтому не стал задавать неуместный вопрос о праве на ношение оружия. По Геродоту эфиоп прошелся взглядом лишь вскользь, а с Хети перекинулся несколькими словами.
Бубастис раскрыл каменный зев, принимая путников в свое древнее чрево.
2
Наступил праздник путешествия Бастет вне пределов храма.
с рассветом к причалам Бубастиса устремились переполненные паломниками барисы и нуггары. Пассажиры передавали друг другу винные мехи, керамические кувшины, плоские круглые фляги с пивом. Перед тем как сделать глоток, смачно сплевывали прожеванный кат на землю. Многие, несмотря на ранний час, были уже навеселе.
Женщины гремели трещотками из клыков бегемота, бряцали медными кимвалами и звенели колокольчиками. Спущенная с плеч ткань жгутом обвивала пояс, чтобы не сковывать движения. Умащенная маслами кожа лоснилась на солнце.
Кормчие дули в длинные тростниковые флейты, одной рукой зажимая дырочки на трубке, а другой поворачивая руль. Кто не играл и не греб, тот задорно хлопал в ладоши.
На берегу гостей праздника встречали горожане. Оркестранты рвали струны на лютнях и цитрах, неистово сотрясали тамбурины, выдували из флейт затейливые трели.
Гирлянды из свежесорванных лилий и водяных гиацинтов тряслись на груди танцующих женщин. Да и сами груди тряслись в такт зажигательной мелодии. Вверх взлетали руки с зажатыми в пальцах соцветиями папируса. Тут и там вспыхивали шутливые ссоры между паломниками и бубастийцами.
Самые молодые и бесшабашные египтянки со смехом задирали подол своего каласириса. Парни при этом ликовали, а старики встречали озорство девушек притворным возмущением. В толпе раздавались приветственные крики. «Бастет! Хатхор! Сехмет!»
Матроны со сбритыми в знак траура бровями бережно опускали на квадры мумию любимой кошки. Ставили перед ней миску с водой, раскладывали кусочки мяса или рыбы, не переставая называть любимицу ласковым именем.
Жители каждой деревни, собравшись вместе, шли сквозь распахнутые городские ворота по широкой улице к святилищу Пер-Баст. Кто не хотел или не мог идти пешком, садились на тростниковые плоты, которые паромщики толкали по каналам шестами. Переполненные паромы тяжело плыли к Священному острову, почти касаясь друг друга бортами.
Потревоженные шествием птицы галдели над статуями богов и обожествленных фараонов. Северный ветер трепал цветные флаги, на которых Бастет восседала на троне под красным солнечным шаром. Музыка гулким эхом отдавалась под сводами храмов и гробниц. Напуганные шумом священные кошки взбирались на колени скульптур.
Геродот и карийцы застыли у ворот постоялого двора, ошеломленные размахом праздника. Вливаться в помпэ паломников им не хотелось, чтобы не потерять друг друга в толкучке.
То и дело нетрезвые египтяне пускались в пляс. Особого умения для исполнения ритуального танца не требовалось. Махи руками чередовались с прыжками вверх и в стороны, причем женщины сопровождали каждое удачное танцевальное движение своих спутников возгласами восторга.
Подогретые вином паломники становились все более распущенными. Ведь Бастет приятно любое проявление взаимного любовного чувства. Вот парень прижал девушку спиной к колонне. Она быстро и легко касается его шеи губами, а мужская рука уже шарит под ее каласирисом.
Под цоколем статуи пара забылась в порыве страсти. Девушка уперлась руками в теплый камень, а парень ритмично двигается сзади, зажав в кулаке волосы ее парика. Еще мгновение, и парик съехал набок. Парень водит рукой по коротким волосам, схватиться не за что, да уже и не нужно. Он впивается губами в ее затылок.
А вот двое юношей замерли возле пальмы. Не обращая внимания на прохожих, они нежно поглаживают друг друга. В глазах томление и радость предстоящей близости.
Слышится шлепанье сандалий. По галерее, взявшись за руки, бегут несколько девушек. Внезапно останавливаются и начинают со смехом целоваться. Пары разбиваются, соединяются вновь, девушки дают волю рукам, сплетаются ногами...
Геродот подумал, что эллины не зря сравнивают Бастет с Афродитой. Он никак не мог решить, какой именно праздник это шествие напоминает ему больше: афинские Афродисии или дионисийскую вакханалию на Самосе.
Карийцы сменили обычную суровость на сдержанное оживление. Купленный с согласия галикарнасца мех с вином быстро опустел. Воины добродушно смеялись, стоило какой-нибудь египтянке из озорства дернуть одного из них за бороду, а если в толпе попадался ребенок, они целовали его в бритую макушку.
Когда праздничный плот задержался у причала, Геродот выложил паромщику горсть медных кедетов за себя и товарищей. Под хоровое пение паломников и аккомпанемент домашних арф шесты ударили в темную застоявшуюся воду.
Перед святилищем Пер-Баст паром остановился, пропуская плот-реликварий Бастет. За распахнутой завесой наоса виднелась раскрашенная яркими красками фигура божественной кошки. С деревянных стен улыбались маски из травертина, огнисто и весело отсвечивали золотые солнечные диски, гроздьями каменного винограда свисали ожерелья-усех.
Сдобренная фимиамом щепа в ритуальных жаровнях тлела на ветру без пламени и дыма. По воде стелилось тонкое благоухание агарового дерева, ладана, мирры, камфоры... Казалось, над каналом только что белой птицей пронесся бог ароматов Дедун.
Следом плыли лодки прошедших ритуальное очищение жрецов-уабов. Фигуры в белоснежных каласирисах замерли в торжественном молчании, не отрывая взгляда от наоса.
Но тут пение и музыка на пароме Геродота прекратились, как по команде. Тишину нарушал лишь мелодичный перезвон жреческих систров. Никто и ничто не должно нарушать священное состояние богини — Нехех.
Все, кто был на плоту, опустились на колени, а затем простерлись ниц. Даже паромщики, уложив шесты вдоль бортов, молились вместе с паломниками. Однако стоило ковчегу проплыть мимо, как паром взорвался ликующим гимном богине.
Среди исполинских сикомор на острове возвышался деревянный помост, по углам которого стояли пузатые ритуальные горшки с молоком. Факелы пока не горели — их зажгут после заката, а на утренней заре, когда ночь необузданных страстей закончится, погасят в молоке.
Выгрузив наос из носилок, жрецы водрузили его на помост. Постепенно площадь заполнилась людьми. Вокруг царило оживленное веселье. Музыка и пение зазвучали еще громче.
Белые фигуры младших жрецов хему-нечер — слуг бога — выстроились перед алтарем, чтобы следить за порядком. Вскоре груда даров выросла выше жертвенного стола.
Аппетитно пахли сладкие стручки рожкового дерева кароб, спелые манго, дыни, арбузы. Сосуды-бас были полны благовонной смолой, оплетенные кувшины-ну обещали богине наслаждение сладким вином умиротворения из Пелусия и Имета. Белые гуси печально сложили лапки, бычьи ляжки краснели свежим мясом. Связки щепы эфироносных деревьев источали лесную свежесть...
Внезапно наступила тишина.
Из палатки вышла хрупкая девушка в льняном каласирисе с лютней в руках. Сквозь белую прозрачную ткань бронзой просвечивали бедра. На лишенной волос голове большие подведенные глаза казались окнами в другой мир.
Ожерелье из раковин каури, золотых кошачьих голов и аметистовых бусин подчеркивало высокую грудь хесит. Запястья и щиколотки были покрыты ритуальной татуировкой — красными ромбами, а также синими фигурками танцующей Бэсит. Золотые браслеты тускло отсвечивали на солнце.
Хети с гордым видом толкнул Геродота в бок:
— Это моя сестра Тасуэи.
Поднявшись на помост, жрица уселась на циновке и аккуратно подоткнула под себя края одежды. Потом опустила лютню между широко раздвинутых коленей. И самозабвенно запела, перебирая струны. Над площадью полилась мелодия пеана, благословлявшего Бастет.
Геродот никогда раньше не слышал такого искусного пения. Тембр голоса певицы очаровывал, октавы сменяли друг друга, пеан то взмывал птичьей трелью, то опускался до бархатного рычанья. Жрецы с выкрашенными в ритуальный желтый цвет лицами и кистями рук отбивали ритм хлопками ладоней.
Закончив пение, Тасуэи спустилась с помоста, а ее место занял маленький оркестр из арфы, флейты, тамбурина и кифары. Как и предыдущая солистка, музыкантши-шемаит были одеты в каласирисы из невесомого льна.
Три обнаженные девочки за спинами оркестра били в трещотки, трясли ожерелье бессмертия-менат из разноцветных бус, звенели колокольчиками. Шемаит, не переставая играть, затянули гимн. Один из жрецов управлял хором с помощью жестикуляции, кивков головы и мимики.
— Я сейчас! — Хети исчез в толпе паломников.
Вскоре он вернулся вместе с сестрой.
Вблизи глаза жрицы уже не казались бездонными шурфами. Но теплый блеск зеленых зрачков завораживал, казалось, сама богиня Бастет смотрит на Геродота из вечности мудрым оценивающим взглядом.
Тасуэи улыбнулась галикарнасцу:
— У меня мало времени, так как сразу после выступления оркестра я должна вернуться в храм на заключительную часть церемонии хау — Воссияния Бастет... Но я уже знаю, кто ты, что здесь делаешь и куда направляешься.
Хесит свободно говорила на койнэ. Ее голос казался Геродоту мягким, ворсистым, нежным, словно к нему подкралась кошка и теперь трется о его ладони подушечками лап. Опьяневший от вина и избытка чувств галикарнасец замер, ему хотелось продлить это пение без музыки как можно дольше.
Карийцы тоже смотрели на Тасуэи с уважением, не смея коситься на ее бедра и просвечивающую сквозь ткань смуглую грудь. Настолько они были проникнуты беззащитной красотой египтянки.
Выслушав рассказ Геродота о том, что он собирается плыть вверх по Нилу до первого порога, хесит улыбнулась:
— После праздника жреческая коллегия Бубастиса отправляет меня в Элефантину. Мне поручили представлять святилище Пер-Баст во время праздника посещения Исидой могилы Осириса на острове Бигэ[49]... По дороге я могу останавливаться в храмах других богов для совместного участия в ритуалах... Меня везде примут, потому что кошачий культ в Египте очень древний... Даже Ра считается «великим котом». А Бастет в некоторых номах поклоняются как жене Птаха... Ты можешь плыть за храмовой лодкой. В этом случае тебе не потребуется охрана, потому что ты будешь находиться под моей защитой... Вернее, под защитой Бастет.
— Спасибо, — смущенно пробормотал Геродот, — но сначала мне нужно вернуться в Навкратис... Это займет время... Ты же не будешь меня здесь ждать, иначе опоздаешь на праздник.
— Не опоздаю, — снова улыбнулась Тасуэи. — Праздник повторяется каждые десять дней. Состав паломников меняется... Вот представь себе, какое начнется столпотворение, если в один и тот же день наос Исиды будут сопровождать представители сразу всех храмов Египта... Очередь нашего храма подходит с наступлением периода разлива Нила — ахет... Подожду тебя в Керкасоре... Ты легко узнаешь мой барис у причала.
Геродот не мог скрыть охватившей его радости. Хотя он провел с жрицей не больше времени, чем сокол тратит на то, чтобы расправиться с полевкой, расставаться ему не хотелось. Но она попрощалась, а перед тем, как уйти, бросила на галикарнасца внимательный взгляд.
Усталость не помешала Геродоту перед сном разложить на циновке письменные принадлежности. Разжевав кончик тростникового калама, он обмакнул его в миску с водой, а затем провел им по комку сухой краски из красной охры.
Написал дату и место, обозначил абзац, после чего взял в руку другой калам, чтобы записать полученные за день впечатления черной краской из растертого угля. Первый калам галикарнасец сунул за ухо, копируя Мнемхотепа.
По папирусу побежали строки: «...Святилище же Бубастис вот какое. Оно целиком, за исключением входа, лежит на острове. Ведь из Нила ведут два канала, до входа в святилище идущие отдельно. Они обтекают храм с обеих сторон. Каждый канал шириной в сто футов и осенен деревьями. Преддверие же высотой в десять оргий и украшено замечательными статуями в шесть локтей вышины. А святилище расположено посреди города, и вид на него открывается из всех частей города. Так как город этот поднят насыпью, а святилище осталось на своем прежнем месте, то поэтому оно и доступно обозрению [из города] со всех сторон. Оно ограждено стеной, украшенной рельефами, а внутри его — роща с могучими деревьями, которыми обсажено высокое храмовое здание со статуей богини. Длиной и шириной священный участок с каждой стороны в одну стадию. От входа ведет дорога, мощенная камнем, около трех стадий длиной, через городскую рыночную площадь на восток. Ширина ее четыре плефра. По обеим сторонам дороги стоят высокие до небес деревья. А ведет она к святилищу Гермеса. Таков этот храм...»
3
Как вернуть серебро, карийцы обсудили с Геродотом, пока нуггар плыл в Навкратис.
По затопленной паводком пойме беспорядочно двигались папирусные барисы, на которых крестьяне перевозили скот, зерно и строительные материалы от деревни к деревне.
Местность галикарнасцу была уже знакома, поэтому большую часть времени он проводил либо в беседе со спутниками, либо обдумывая, каким образом выполнить поручение Перикла.
Мысль о реликвиях не давала ему покоя, мешала сосредоточиться на дорожных впечатлениях и рассказах карийцев.
«Три храма, — размышлял он, — три разных города, три неизвестно где расположенных хранилища... Чужие обычаи, незнакомые ритуалы... Только человеческая природа везде одинакова. Если в Элладе можно подкупить магистрата или сыграть на его слабостях, то почему нельзя здесь».
Уже в Канобском рукаве он сел на весла, сменив Хети. Настес с сыновьями намучились с парусом, пытаясь развернуть его так, чтобы постоянно дующий в лоб северный ветер не мешал плыть, а наоборот, помогал. Однако движению галсами мешали водяные заросли.
Нил плавно нес свои воды к Египетскому морю, омывая берега многочисленных островов. Течение этой равнинной реки, конечно, было не таким сильным, как течение горных рек Карии, Самоса или Хиоса, но вкупе с парусной тягой позволяло нуггару двигаться на приличной скорости. В островных протоках оно усиливалось, зато в заросших водорослями затонах замедлялось.
В жаберную сеть, которая волочилась за кормой нуггара попадали то тиляпия, то длинноносый оксиринх, то страшная на вид тигровая рыба или похожий на угря многопер. А однажды в ее мелких ячейках запуталась черепаха.
Карийцы били рыбу острогой в кущах камыша и рогоза, стреляли из лука уток. На ночь ставили силки, чтобы утром вынуть из петли зайца или дамана. В пищу шла любая живность — ежи, змеи, тушканчики, даже нильские крыланы, которых они называли египетскими летучими собаками. Иногда путники просто жевали сырой стебель или корень папируса.
Спустя несколько дней показалась крепостная стена Навкратиса. Оставив нуггар у причала, Геродот с товарищами направились к кварталу плетельщиков.
Первыми в беспечно приоткрытые ворота зашли Геродот и Настес. На засыпанном гравием дворе перистиля Пан состругивал кору с прутьев. Увидев галикарнасца в сопровождении вооруженного человека, он распахнул рот в изумлении, однако быстро справился с замешательством.
Из кладовой вылез Арес с охапкой ивовой лозы в руках. Громко позвал Гефеста, после чего бросил ношу на землю. Трое эллинов хмуро пошли на незваных гостей. Оружие было только у Пана — кривой мастеровой нож.
Настес сдернул с плеча ременную секиру. Геродот стоял рядом, сжимая кулаки. Он решил, что сам добьется объяснений от предателей. Но для защиты против ножа пришлось поднять с земли недоплетённую корзину.
Пан первым сделал выпад. Галикарнасец отмахнулся корзиной. Эллин быстро перекинул нож в другую руку и снова махнул рукой. На этот раз лезвие раскроило хитон Геродота, оцарапав плечо.
Пока Геродот и Пан кружились по двору, Настес взмахами секиры сдерживал Ареса с Гефестом. Пелаты Амфилита все еще думали, что у них численный перевес, поэтому не думали отступать.
Арес с ухмылкой поднял камень. Размахнувшись, швырнул в карийца. Удар пришелся тому прямо в грудь. Тогда Настес перестал скромничать. Резким тычком древка секиры в пах он повалил эллина. А когда на него прыгнул Гефест, двойное лезвие рассекло воздух перед самым лицом нападавшего, заставив того отшатнуться.
Геродот решил, что пора переходить от обороны к нападению. Он вдруг резко бросился вперед, выставив корзину перед собой. Припечатанный к стене Пан больно ткнулся спиной в торчавший из нее крюк.
Скривившись, он сунул свободную руку под лопатку. Этого момента галикарнасцу хватило, чтобы наотмашь ударить эллина корзиной по голове. Растопыренные прутья словно острые гвозди вспороли сопернику кожу.
Пан выпустил нож и схватился ладонями за окровавленное лицо. Тогда Геродот со всей силы пнул его ногой в живот. Охнув, эллин согнулся, а затем рухнул на гравий.
Оставшийся в одиночестве Гефест попятился. А когда в ворота ворвались еще трое, он бросился в дом.
Схватив Пана за грудки, Геродот рывком поставил его на ноги:
— Зачем вы меня сдали персам?
— Амфилит приказал, — решил оправдаться эллин.
— Вранье! — громко заявил показавшийся в дверном проеме демарх.
На его лице застыло выражение оскорбленного достоинства.
— Правда! — прошипел скорчившийся на гравии Арес, который еще не оправился от жестокого удара и затравленно смотрел на нависавшего над ним карийца. — Подтверждаю! И деньги велел вернуть.
Когда Геродот шагнул к Амфилиту, тот попытался закрыться руками, но от сильного удара в лицо врезался плечом и головой в косяк. Демарх взвизгнул, а из ноздри тут же выдулся красный пузырь.
Амфилит нервно вытер щеку тыльной стороной ладони. При этом еще больше размазал кровь. Он представлял собой жалкое зрелище — весь сжался в ожидании следующего удара, взгляд потерял уверенность, глазки бегали. Но теперь он молчал, похоже, понял, что доводы предателя галикарнасец слушать не собирается.
Схватив демарха за хитон, Геродот выволок его в перистиль. Толкнул к стене. Рядом с Амфилитом встали Пан, Арес и вернувшийся из дома Гефест. Карийцы выставили перед собой секиры.
Хети двумя руками сжимал толстую жердь, закрывая собой ворота, чтобы кто-нибудь из домашних рабов не сбежал за подмогой. Грозный вид незваных гостей не оставлял эллинам никаких иллюзий.
— Деньги на месте? — спросил Геродот.
Демарх с кислым видом кивнул.
— Тогда тащите сундук сюда, — приказал галикарнасец Пану и Гефесту. — И, если увижу у кого-нибудь из вас в руках оружие, клянусь Аполлоном, мы всех перебьем.
Вскоре сундук стоял у ног Геродота. Открыв крышку, он увидел пять кожаных мешков, по одному таланту серебра в каждом. И облегченно выдохнул — деньги целы.
Хотя шнурок на одном из мешков был другого цвета. Галикарнасец приподнял его, на вскидку определяя вес. Решил, что если денег в нем и не хватает, то совсем немного, нескольких горстей. На пересчет монет времени не оставалось. Нужно было убираться из дома демарха, пока ойкеты не подняли тревогу.
— Где тачка? — рявкнул он.
Демарх так же молча показал на кладовую.
Когда Настес прикатил тачку, сундук вернулся на прежнее место, словно его и не перекладывали. Хети открыл ворота, после чего Мис и Лид ухватились за ручки тачки. Геродот вышел из перистиля последним.
До порта мстители добрались без происшествий. Погони не наблюдалось, никто не орал: «Держи вора!» Уличные маджаи равнодушно провожали взглядом чужестранцев с грузом, потому что для Навкратиса такая картина была привычной.
Нуггар лишь качнулся, принимая на борт тяжесть. Настес с Мисом закрепили косой рей, а Хети и Геродот сели на весла. Оттолкнувшись багром от причала, Лид взялся за руль. Еще через несколько мгновений нуггар забрал парусом ветер, а затем медленно вышел на стремнину...
Амфилит рвал и метал.
«А ведь как хорошо я все спланировал, — злобно думал он. — Из Афин приплыл олух с деньгами... Смотрел вокруг круглыми от изумления глазами... Строил из себя бывалого путешественника, будто его на мякине не проведешь... А сам попался на первом же персидском пикете... Как только выпутался из передряги? Но сегодня его словно подменили...»
Остановившись, демарх потрогал разбитый нос и заплывшую скулу.
Потом снова заходил по комнате: «Нет... Даже если деньги не вернуть, я не прощу унижения... Но наказать обидчика надо по-умному, так, чтобы Перикл ни о чем не узнал».
Амфилит приказал приготовить форейон. Рабы отнесли хозяина к храму Сехмет, богини войны, ярости и неизлечимых болезней. Встречать демарха вышел облаченный в леопардовую шкуру сем Нетрухотеп — Верховный жрец Сехмет, Пламенеющей ликом.
Амфилит сдержанно поклонился. Простираться ниц в храме чужого бога он, как высокопоставленный египетский эллин, не обязан. Пусть это делают простолюдины-рехит — крестьяне, рыбаки, мелкие ремесленники и поденщики или храмовые слуги — семдет.
— Да продлятся дни твои вечно, — высокопарно приветствовал демарх Нетрухотепа на египетский манер, однако этим и ограничился.
— Мир тебе, — ответил сем привычным для эллинов коротким пожеланием.
Потом деловито осведомился:
— Чему обязан?
Амфилит покосился на младшего жреца хем-нечер. Нетрухотеп принял правила игры. Отослав привратника, он провел гостя в притвор и пригласил присесть на старинный табурет с вогнутым ложем на ножках в виде львиных лап.
Сем уселся напротив на высокий стул с инкрустированной слоновой костью спинкой и подлокотниками. Приготовился слушать, надеясь, что разговор будет конкретным, откровенным, но при этом конфиденциальным.
— В Навкратис прибыл связник Первого стратега Афин Перикла, — без обиняков начал демарх.
Потом подчеркнул голосом:
— С важным поручением...
Нетрухотеп молча ждал продолжения.
— Тебе оно не понравится, — Амфилит многозначительно поднял брови. — Выкупить или украсть реликвии афинян, которые персы захватили во время сражений в Дельте.
— Это дело военного министра, — уклончиво ответил сем.
— Как сказать... — демарх усмехнулся. — Ты ведь тоже магистрат фараона. Я тебе первому сообщаю о преступнике, а ты обязан доложить куда следует.
Нетрухотеп напрягся:
— Сам бы и докладывал!
— Подожди... — Амфилит решил зайти с другой стороны. — Я как раз не обязан, эллины в дела ваших министерств не лезут. У Навкратиса все-таки автономия. Но... Тут вот какое дело... Он привез пять талантов серебряных монет.
Демарх умолк, ожидая, что озвученная сумма произведет на собеседника сильное впечатление.
Заметив блеснувший в глазах Нетрухотепа интерес, заговорил снова, на этот раз вкрадчиво и убедительно:
— Я потому к тебе и пришел. Мне деньги не нужны, я не бедный, сам знаешь... А вот храму Сехмет очень даже нужны. Наместник шахиншаха в Египте Аршама — внук Дария, но, в отличие, от деда к храмам относится не лучше Ксеркса или Артаксеркса... Мне известно, какие поборы Аршама дерет с жреческой коллегии Дельты.
Сем пожевал губами. Он заметил синяк под слоем грима на лице демарха и сделал правильный вывод.
Однако спросил:
— Тебе какая выгода?
— Личный мотив... — Амфилит скосил глаза в сторону. — Просто убей шпиона, и дело с концом... А серебро оставь себе.
Он передал сему сверток:
— Это для исполнителя... Может пригодиться в деле.
Развернув сверток, Нетрухотеп изучил лежавший на ткани атрибут. Потом сделал вид, что задумался, хотя на самом деле решение уже принял.
— Хорошо, — процедил он наконец. — Сочтемся.
На хлопок в ладоши в зал снова вошел привратник.
— Пришли Сат-Хатор, — приказал сем.
Вскоре в притворе появилась долговязая темнокожая девушка в черном льняном каласирисе. Жрица казалась высокой даже для эфиопки. Она молча опустилась на колени, сложив ладони в молитвенном жесте.
На обритом черепе Сат-Хатор виднелись ритуальные шрамы. Ее плечи были покрыты красными рисунками: жезл уадж в виде стебля папируса, знак плаценты, каравай хлеба и торс женщины в позе адорации.
Амфилит знал, что такими иероглифами обозначается имя Сехмет. В полутемном зале он сначала принял жрицу за юношу из-за узких бедер, но потом различил стянутую лямками каласириса маленькую грудь.
Красоту словно высеченного из сердолика лица эфиопки портили беспощадные глаза цвета темного циркона. Когда она подошла ближе, демарха покоробило от ее взгляда — внимательного, неподвижного, жестокого. Так крокодил смотрит на тонущего козленка.
— Сат-Хатор — семет, жрица заупокойного культа, — ровным тоном проговорил Нетрухотеп, словно описывал статую, а не живого человека. — Но она еще и охраняет храм... Я бы не пожелал какому-нибудь ротозею встретиться с ней в неположенном для мирян месте... Однажды она насмерть забила вора погребальной статуэткой-ушебти.
Нетрухотеп обратился к жрице:
— Ты должна догнать и убить афинянина, который плывет по Нилу на юг в сопровождении египтянина и трех карийцев. Этот чужестранец враг нашего храма. Гость подробно расскажет тебе о нем... От себя добавлю, что серебро, которое он везет в сундуке, принадлежит Сехмет. Поэтому все, что тебе придется сделать для его возвращения в храм, можно считать служением богине... Мне все равно, как умрет эллин.
Выслушав сначала сема, а потом и демарха, эфиопка легко поднялась с колен:
— Будет исполнено, господин, — сказала она бесцветным голосом...
На рассвете папирусный барис с поднятым парусом отчалил от храмовой пристани. Сат-Хатор все в том же черном каласирисе стояла возле мачты, глядя перед собой спокойным пристальным взглядом.
Шею семет охватывало ожерелье из львиных когтей в серебряной оправе и черных бусин оникса. За ее спиной костяная рукоятка хопеша перекрещивалась с коротким лезвием косы из метеоритного железа, насаженной на бамбуковый посох.
4
Когда показался заросший тамариском и олеандром мыс, Настес взял правее, чтобы течение не отнесло нуггар в Себеннитский рукав. К разделявшему Нил на два русла мысу лучше не приближаться, потому что он заканчивается песчаной банкой, где легко сесть на мель.
Да и руль, чего доброго, завязнет в гуще водорослей или дебрях податливого, но вяжущего движение роголистника. Выгребай тогда из затона, как можешь.
А еще через парасанг от Нила отщепился Пелусийский рукав. Плодородная Дельта с ее фруктовыми садами, пшеничными полями и заливными лугами осталась за кормой.
Засаженный яблонями канал уходил к Гелиополю[50]. Саманные кварталы Керкасора обрывались у самой воды. От разноцветных парусов рябило в глазах. По штабелям готовых к сплаву пальмовых стволов ползали коричневые фигуры в белых набедренных повязках.
Похожий на полумесяц жреческий барис Тасуэи Геродот увидел сразу. Папирусная лодка с флагами храма Пер-Баст терлась о причальный кранец. Загнутый ахтерштевень походил на жало скорпиона, а большое рулевое весло под ним безвольно повисло в уключине. Со скул бариса смотрели два нарисованных черной краской глаза-апотропея.
Вместо наоса на толстом круглом корпусе торчали жерди под крышей из пальмовых листьев. За подрагивающей на ветру занавеской угадывались очертания пустого кресла.
Парус был подтянут к верхнему рею, отчего двуногая мачта казалась голой. На носу бариса ярким пятном выделялся расписанный цветочным орнаментом сундук.
Геродот понял, что Тасуэи находится в городе, но, чтобы найти ее, придется расспросить портовый люд. Ему повезло, так как первый же эллин, которого он распознал по бороде, подсказал, что жрица остановилась в храме Хатхор.
Договорились так: карийцы и Хети почистят нуггар от налипших на днище ракушек, затем отправятся на ближайший к порту постоялый двор, а галикарнасец тем временем разыщет Тасуэи. В путь тронутся все вместе с рассветом следующего дня.
Издали обсаженный священными сикоморами храм Хатхор поражал простотой линий. Заросший мятликом некрополь хранил тишину веков. Маленький огород зеленел стрелками лука и чеснока.
Плоская крыша храма покоилась на колоннах. При этом капитель каждой из них опиралась на голову богини. Коровьи уши смотрели вперед, словно Хатхор прислушивалась к голосу Нила или ждала приветственных слов от прохожего.
Наконец, привратник привел Тасуэи. Убедившись, что жрица и гость действительно знакомы, он растворился в вечерней тени. Египтянка повела галикарнасца в прохладу колоннады.
— Как доплыли? — приветливо спросила Тасуэи, когда они остановились.
На ней был белый каласирис, а голову на этот раз закрывал ритуальный парик в виде ниспадающих прямых буклей иссиня-черного цвета, обвязанный красной лентой и украшенный маргаритками из красного и синего стекла. Лямки едва прикрывали налитую оливковую грудь.
Геродот медлил с ответом. На миг он потерялся в зелени глаз и белозубой улыбке жрицы.
Галикарнасец скованно пожал плечами:
— Без происшествий.
Потом неожиданно для себя выпалил:
— Я очень рад тебя видеть.
— Хорошо... — Тасуэи снова улыбнулась, но при этом опустила голову, казалось, она тоже смущена и не знает, что сказать. — Где вы остановились?
На лице Геродота промелькнула растерянность:
— Без понятия... Хети сказал, что рядом с пристанью есть недорогое подворье, хозяин которого — эллин... Я к ним позже присоединюсь. Думаю, не потеряюсь... Ты здесь надолго?
— До утра... Жрецы попросили меня принять участие в ночном пении и плясках на обряде кормления грудью сына Хатхор — Ихи. А еще помочь с костюмами для актеров...
На закате для жителей Керкасора будет разыграно представление, посвященное одному важному событию из жизни Хатхор.
— Какому?
— Возвращению из Нубии... Если хочешь, приходи. То, что ты эллин, за пределами храма не имеет никакого значения... А завтра поплывем дальше. Кстати, подворье для чужестранцев располагается возле зернохранилища. Тебе всякий покажет...
Довольный Геродот отправился в Керкасор. Караван из Иудеи как раз разгрузился, поэтому несколько десятков худых верблюдов отдыхали на выгульном дворе, меланхолично перемалывая челюстями ветки песчаной акации.
Перекусив вместе со спутниками в общей трапезной, галикарнасец бросил:
— Вечером буду в храме Хатхор... Вернусь поздно, не ждите меня.
Карийцы переглянулись. Настес кивнул, а Хети украдкой состроил смешную гримасу.
Фасад храма пламенел в закатном зареве. Нагретый за день воздух дремотным пластом накрыл пойму. В гуще мошкары упоенно металась летучая мышь. Крылатое солнце над воротами обнимало мир людей, обещая защиту от демонов ночи.
Геродот опустился на еще теплый камень возле некрополя. Дощатый помост перед храмом хорошо просматривался над головами сидящих прямо на земле зрителей. Крестьяне из окрестных деревень вместе с жителями Керкасора предвкушали зрелище, потягивая пиво из фляг и обсуждая дневные дела.
Наконец, храмовые слуги зажгли факелы. Когда тонко запела флейта, а из глубины колоннады послышалось бряцанье кимвалов, голоса зрителей стихли. Лишь цикады все еще самозабвенно стрекотали в траве.
Сначала на помост впорхнули молодые жрицы хемут-нечер в длинных голубых каласирисах с вышитыми звездами. Грациозно взмахнув руками, они прогнулись назад, да так и замерли дугой, символизируя созданное богиней Нут небо.
Затем показалась тряпичная ладья Манеджет, над которой виднелся торс Ра с красным диском над соколиной головой. В левой руке солнечный бог держал длинный жезл могущества уас с набалдашником в виде головы шакала, а в правой — анх, символ вечной жизни и торжества восхода над закатом.
За отцом неспешно следовала Хатхор в красном каласирисе. Коровьи рога на львиной голове сжимали солнечный диск размером чуть меньше, чем у Ра. Парик богини был украшен красной лентой, концы которой спадали на плечи. В руках она тоже несла жезл уадж и символ анх.
Дойдя до края помоста, Ра развернулся, после чего двинулся навстречу Хатхор. Встретившись на середине, отец и дочь начали разговор. Внезапно Ра всплеснул руками, одновременно в колоннаде зазвенели тамбурины. Хатхор поднесла ладони к глазам и запрокинула голову, будто ее душили рыдания.
Зрители начали возмущенно роптать, сопереживая богине. Однако Геродот мог только догадываться о том, какой именно сюжет разыгрывают актеры.
Хатхор тем временем подошла к краю помоста и опустилась на колени, а чьи-то руки мгновенно накинули на ее плечи львиную шкуру. После этого она спустилась по лестнице, исчезнув в колоннаде под выкрики разочарованных египтян.
Ра в отчаянии заломил руки. На помост поднялись еще два бога, оба в одинаковых бело-желтых схенти. При этом у одного актера из парика торчали четыре страусовых пера, а другой натянул на голову маску с длинным черным клювом ибиса.
Боги внимательно выслушали Ра. Затем попятились и тоже исчезли во мраке колоннады. Ра остался стоять в одиночестве. Геродот озадаченно смотрел на помост, ничего не понимая.
Внезапно послышался голос Тасуэи:
— Хатхор обиделась на отца за то, что он пожалел людей... Ра сначала наказал египтян за непослушание, но когда увидел, какими страшными бедами обернулась его месть, то решил их спасти.
Увлеченный драмой галикарнасец не заметил, когда она подошла. Хесит сидела рядом с ним на корточках, обняв руками колени. Одета Тасуэи была так же, как и во время беседы в храме.
Локоны парика сползали на ее плечи и грудь толстыми черными змеями. От ямочки на подбородке к нижней губе поднималась зеленая ритуальная полоска, так хорошо дополнявшая цвет глаз.
Тасуэи продолжила:
— Хатхор приняла облик Сехмет, чтобы заступиться за отца... Вот сейчас она опять появится...
В этот момент божественная львица вернулась из мрака колоннады в сопровождении все тех же двух богов. В руках у нее были черные стрелы. Она вдруг сделала вид, будто хочет бросить стрелы за помост. Потом так же резко шагнула в другую сторону. По рядам зрителей прокатился недовольный ропот.
Бог с головой ибиса протянул ей кувшин.
Хесит прокомментировала:
— Шу — бог воздуха, а еще он сын Ра... Тот — бог мудрости, знаний, а также лунной магии... Тот предлагает Сехмет пиво, подкрашенное до цвета крови минералом диди. Когда она его выпьет, то придет в благодушное настроение, после чего прекратит метать на Египет шесеру, то есть Семь стрел несчастий и чумы.
Вернув Тоту пустой кувшин, божественная львица плавной походкой направилась обратно к колоннаде. Ра сделал несколько шагов в ее сторону, словно хотел остановить. Но замер в нерешительности. Потом повернулся к Шу и Тоту и что-то им сказал. Оба бога тотчас бросились за Сехмет.
Тасуэи не забывала объяснять действие:
— Теперь она отправилась в Нубию, чтобы побыть в одиночестве в Нубийской пустыне... Ра скучает по дочери, поэтому попросил Шу и Тота вернуть ее домой.
Вскоре Сехмет снова взошла на помост, но теперь ее сопровождали два павиана. Троица оживленно беседовала. При этом павианы махали во все стороны лапами, а Сехмет согласно кивала. Ра ожидал решения дочери, не решаясь подойти к ней.
Тасуэи заметила:
— Чтобы не пострадать от гнева Сехмет, Шу и Тот изменили свой облик... Они понимают, что богиня истосковалась по родине, поэтому прельщают ее красотами Египта.
Кривляясь, почесываясь и подпрыгивая, павианы убежали с помоста. Сехмет осталась стоять в нерешительности напротив Ра. Владычица пустыни закрывала ладонью глаза, словно не хотела, чтобы отец видел ее слезы. Немая сцена продолжалась до тех пор, пока из темноты колоннады не появились Шу и Тот.
Хесит снова заговорила:
— Хатхор вернулась к отцу, но теперь она стала богиней влаги Тефнут, которая тоже изображается львицей.
Тот передал Тефнут широкогорлый горшок. Богиня одной рукой прижимала его к груди, а другой размашистыми движениями разбрызгивала воду прямо на зрителей. Раздались смех и довольные выкрики.
Счастливый Ра, наконец, раскрыл дочери свои объятия. Тогда она подошла к нему и положила голову на его плечо. Затем бросилась к Шу. Влюбленные взялись за руки. В этот момент над помостом полились торжественные аккорды лютни. Тут же взвилась радостными переливами флейта.
— Теперь они муж и жена, — с довольным видом объявила Тасуэи.
Небесные хемут-нечер снова закружились в танце на помосте, после чего все участники представления гурьбой вернулись в храм. Зрители облегченно переговаривались. Многие криками выражали радость, а некоторые даже подбрасывали свои парики.
На сцену полетели цветы водяных лилий.
— Что означают слова «анкус ута сенб», которые Шу и Тот все время повторяли? — спросил галикарнасец.
— Это распространенное пожелание жизни, процветания и здоровья.
— Спасибо, — растроганный Геродот хотел положить руку на плечо жрице.
Но она вдруг отшатнулась.
— Пожалуйста, не трогай меня. Я уже прошла обряд очищения... Твое прикосновение меня осквернит. Тогда я не смогу участвовать в ночном обряде.
Геродот отдернул руку. Он почувствовал досаду от того, что его искренний порыв оказался отвергнутым, но постарался скрыть свои чувства. Однако Тасуэи все поняла по его лицу.
Когда хесит снова заговорила, ее голос стал мягким:
— Ты не виноват, но существуют правила, которые я должна соблюдать.
— Да знаю я, — обиженно отозвался галикарнасец. — Просто не подозревал, что в Египте все настолько строго... В Элладе тоже есть ритуальные запреты, например, мужчина перед посещением теменоса моется, если имел любовную связь с женщиной. Никто, конечно, его на входе об этом не спрашивает, но так принято... Мы этот обряд называем «катарсис». В обычных случаях для очищения достаточно помыть руки и надеть свежий хитон... Мне казалось, что ваша Хатхор похожа на нашу Афродиту, поэтому в ее храмах все должно быть намного проще, без лишней щепетильности... Хотя я могу ошибаться...
Отвечая, Тасуэи тщательно подбирала слова. Не будь темноты, Геродот готов был бы поклясться, что она покраснела.
— После любви — да, в Египте тоже моются... Что касается ритуальной чистоты... Просто прими это...
Она вдруг заторопилась:
— Ну, я пойду... Встретимся утром в порту. Я поплыву первой, а вы можете плыть за мной. Если мой барис направится к берегу, вы тоже причаливайте. Вот тогда и поговорим...
Улыбнувшись на прощанье, Тасуэи поднялась и упруго побежала к храму. Геродот проводил хесит озабоченным взглядом. Затем побрел к Керкасору, рассеянно сшибая прутом фиолетовые головки чертополоха.
Перед сном он, как всегда, растянул на коленях свиток.
Нашел место, где закончил в прошлый раз, и начал сосредоточенно писать: «...Египтяне первыми ввели обычай не общаться с женщинами в храмах и не вступать в святилища, не совершив омовения после сношения с женщиной. Ведь, кроме египтян и эллинов, все другие народы общаются с женщинами в храме и после сношения неомытыми вступают в святилище, так как полагают, что люди — не что иное, как животные. Они видят ведь, что другие животные и птицы спариваются в храмах и священных рощах богов. Если бы богам это было не угодно, то даже животные, конечно, не делали бы этого. На этом основании эти люди так и поступают. Однако мне этот довод не нравится...»
Стоило богу Ра выплыть на небосклон в золотой дневной ладье Манеджет с солнцем в руках, как от причала Керкасора отчалили две лодки — тростниковый барис Тасуэи и дощатый нуггар Настеса.
Нуггар поворачивался благодаря усилиям статного карийца Миса, который взялся за руль, когда треугольный парус поймал ветер. За бортом сразу вспенилась густая зеленая вода.
Геродот заинтересованно наблюдал, как впереди тонкая фигурка жрицы хлопочет возле мачты бариса. Храмовая рабыня-бакет поворачивала лодку, орудуя на корме веслом не хуже мужчины. Судя по светлому цвету кожи и волос, она была ливийкой из пограничного с Египтом племени адирмахидов.
Тасуэи потянула за веревку, поднимая верхний рей. Прямоугольное пеньковое полотнище тут же расправилось, отчего нарисованная кошачья голова с лукавой улыбкой закивала. Довольная жрица грациозно уселась в кресло под навесом.
В этот момент из зарослей тростника показался еще один барис. Кобра с львиной головой на сером полотнище угрожающе скалилась. Сат-Хатор не отрывала взгляда от боровшихся с течением лодок.
5
В сторону Дельты по-прежнему вереницей тянулись груженные строительным камнем барки. Против течения упряжка волов тянула зерновоз. Стада коров отдыхали среди нескошенной травы, а козы спокойно паслись в ивовой поросли под присмотром сторожевых собак.
Вот в песчаной лощине страус клювом отбивается от наглого волкодава, но, когда из-за холма выскочила вся свора, птица бросилась бежать, высоко закидывая длинные ноги.
Поодаль крестьяне грузят на повозки сено с делянки. Дети плещутся в реке у самого берега, пока кто-то из старших следит за крокодилами, держа наготове амулет в виде глиняного яйца. Ориксы опустили морды к воде, а подкравшиеся к ним шакалы опасливо косятся на их длинные рога.
Впереди зазеленели мангровые заросли. Тонкие корни деревьев словно ростки тростника плотным частоколом покрывали мелководье. Над островом маячили стволы пальм.
Когда барис жрицы направился к берегу, Мис тоже повернул руль. Пришлось проплыть мимо удобной бухты, чтобы не потревожить семейство бегемотов. Лодки получилось привязать к растущей у самой кромки воды акации.
Тасуэи предложила брату и его друзьям свежие финики. Настес ответил вялеными смоквами. Геродот обтер краем хитона яблоко, а жрица, приняв подарок, благодарно улыбнулась. Бакет пустила по кругу каравай из пшеничной муки сут. Фляга с водой у каждого была своя.
— Почему остановились? — спросил Хети.
— Анхере устала ворочать веслом, — объяснила Тасуэи, показывая на рабыню.
— Тогда давай я буду у вас кормчим, — вызвался Геродот. — Мне на нуггаре все равно нечем заняться.
— Спасибо, — жрица благодарно улыбнулась.
После еды бакет отправилась к реке с медным тазом и медным кувшином в руках. Набрав воды, насыпала в таз пригоршню песка, добавила золы из костра, а в кувшин бросила щепоть смешанной с солью соды.
Обе женщины по очереди помыли руки и прополоскали рот. Сначала жрица, потом рабыня. Хети ограничился купанием в Ниле. Карийцы и Геродот коротали время за игрой в сенет[51] на разлинованном куске сыромяти.
Вскоре обе лодки снова заскользили по воде. Тасуэи уселась на краю помоста, поджав под себя босые ноги, как тогда, в храме Пер-Баст. За ее спиной развевались занавеси клети. Выбритую голову она повязала цветастым платком, чтобы не напекло затылок.
Геродот одной рукой держал руль, а другую вытянул вверх, наслаждаясь тем, как ветер холодит кожу.
— Ты на меня не обиделся вчера? — спросила жрица, сощурившись от солнца.
— Нет, — чистосердечно ответил галикарнасец. — Зато узнал кое-что новое про Египет... И увидел... Мне это полезно.
— Хочешь расскажу какую-нибудь историю?
— Давай, — Геродоту хотелось побыстрее забыть вчерашнее недоразумение.
Тасуэи задумалась, смешно сморщив носик:
— Ну, например, о женщине фараоне Нитокрис... Раньше Египтом правил ее брат, но он был убит своими чати, «эвпатридами» по-эллински... Это случилось давно, полторы тысячи лет назад, может, еще раньше. Так вот... Когда она села на трон, то решила отомстить убийцам брата. Велела выкопать в своем дворце глубокий подвал, выложить его плитами, а стены расписать фресками, чтобы он походил на парадный зал. Потом пригласила во дворец этих самых чати якобы на пир. А когда они начали есть и пить, в зал хлынула вода из тайного канала... В общем, все утонули, — Тасуэи с печальной миной развела руками.
— И что, ей это сошло с рук? — спросил впечатленный историей Геродот.
— И да, и нет, — покачала головой хесит. — Нитокрис покончила жизнь самоубийством, чтобы не подвергать свою семью мести родственников убитых чати... Бросилась в полную остывших головешек яму для отжига угля... Задохнулась пеплом.
Галикарнасец молчал, мрачная концовка ему совсем не понравилась.
Он решил поменять тему:
— Мы в Мемфисе задержимся... Пока не знаю, на сколько дней.
— Не расскажешь, какое у тебя там дело?
Геродот выложил все начистоту. Выслушав его, Тасуэи задумалась.
Потом заговорила:
— Просто так святыни эллинов тебе никто не отдаст... Я, вообще-то, не должна с тобой это обсуждать, потому что такие разговоры смахивают на кастовое предательство... Но ты стараешься не ради себя, а для блага своей родины. Все-таки реликвии — собственность Эллады, украденная персами. Да и симпатичен ты мне... Так что постараюсь помочь, чем могу... В храме Хут-ка-Птах за имущество отвечает жрец высокого ранга. У него в подчинении скорее всего находятся один или несколько младших уабов... Вот такого тебе и нужно искать.
— Понятно, — сказал Геродот. — Спасибо... А ты в Мемфисе остановишься или дальше поплывешь?
— Сначала не собиралась, но теперь думаю, что мы с братом проведем пару дней в храме Хут-ка-Птах... Я узнала о смерти одного из старших уабов. Мы с Хети хотим уважить его душу присутствием на поминальной церемонии... А сейчас, извини, мне нужно побыть одной.
Хесит поднялась и направилась к навесу.
В полдень показались пирамиды.
Геродот ошалело смотрел на торчавшие из-за песчаных холмов вершины циклопических сооружений древности. Ничего подобного ему еще не приходилось видеть. Даже храм Геры на Самосе или возвышавшаяся над Акрополем статуя Афины Промахос не шли ни в какое сравнение с этими колоссами.
Геродот уговорил Тасуэи сделать длительную остановку, чтобы он смог подобраться к ним поближе. В прибрежной деревне галикарнасец нанял возницу, который за пару кедетов согласился отвезти его и Хети к пирамидам в повозке на ослиной тяге. За повозкой на веревочном чумбуре брел осленок, которого хозяин не хотел оставлять без присмотра.
Остаток дня Геродот провел у подножия пирамид фараона Хеопса, его брата Хефрена и сына Микерина. Слушая рассказ Хети, галикарнасец задирал голову, чтобы определить на глаз высоту сооружений.
Потом в бессильном отчаянии швырнул вверх камень. Хети, тревожно оглядываясь, попросил его больше так не делать, иначе всех троих могут обвинить в непочтении к святыням. Но крестьянин с равнодушным видом отвернулся.
Тогда галикарнасец отрезал от веревки, которой осленок был привязан к телеге, кусок длиной в два локтя. Так и бегал вокруг пирамид до вечера, делая замеры и производя в уме простые вычисления, словно египетский землемер-гарпедонапт.
На стоянку Геродот вернулся усталым, но довольным. Карийцам пришлось выслушать его взволнованный рассказ об увиденном чуде. Остановился он только когда понял, что спутники клюют носом.
Сон не шел, тогда Геродот сел за папирус: «...Царствовал же этот Хеопс, по словам египтян, пятьдесят лет, а после его кончины престол наследовал его брат Хефрен. Он поступал во всем подобно брату и также построил пирамиду, которая, впрочем, не достигает величины Хеопсовой. Я сам ведь ее измерил. Под ней нет подземных покоев и не проведен из Нила канал, как в той другой пирамиде, где вода по искусственному руслу образует остров, на котором, как говорят, погребен Хеопс. Самый нижний ряд ступеней он велел вывести из многоцветного эфиопского камня и построил пирамиду на сорок футов ниже первой, при таких же, впрочем, размерах. Обе пирамиды стоят на том же самом холме высотой около ста футов. Царствовал же Хефрен, по словам жрецов, пятьдесят шесть лет...»
Утром, уже ворочая длинным рулем, он повторил рассказ для Тасуэи. Хесит терпеливо слушала его восторженные описания, однако энтузиазма галикарнасца не разделяла. Ее больше интересовали гробницы-мастабы Первосвященников рядом с пирамидами фараонов, на которые Геродот не обратил внимания.
С нуггара было хорошо видно, как по барханам ползут караваны. Геродот все еще находился под впечатлением от пирамид, когда за очередной излучиной показался Мемфис. В сотне стадий от города по обеим сторонам Нила виднелись огромные песчаные холмы.
Мемфис был окружен дамбой с наклонными стенами, которая была построена еще при фараоне Менесе. Вблизи она казалась склоном крутого обрыва или неприступной грядой морских рифов.
На обращенной к реке стене располагались террасы, соединенные широкими лестницами. По ступеням сновали грузчики с мешками, корзинами и тюками.
Нил терся о кирпичную кладку, а затем словно нехотя сворачивал в сторону, обтекая город по искусственному руслу. Пришвартованные к каменному причалу корабли пестрели вымпелами со всех номов Египта.
Над боевым ходом виднелись башни Белой крепости. На самой высокой из них со шпиля свисал флаг с вышитым цветными нитями фаравахаром. По сравнению с его огромными крыльями золотой сокол серех на висящих рядом вымпелах номарха выглядел скромно. Геродот заметил у причала несколько персидских триер: в столице сатрапии явно находились войска наместника Аршамы.
Сразу за Восточными воротами располагался рынок. Оттуда доносился такой страшный гвалт, что Геродоту захотелось заткнуть уши. Мемфис был не только столицей нома Инбухедж, но также самым крупным после Фив речным портом для торговых судов из Вавата, Куша и Пунта[52] на пути в Дельту.
Галикарнасец уже научился отличать египтян в белых схенти от пестро одетых жителей окружавших Египет стран Девяти луков: иудеев, сирийцев, эфиопов, ливийцев...
В городе путники разделились. Тасуэи, Хети и Анхере направились к храму Хут-ка-Птах, а Геродот вместе с карийцами двинулся на постоялый двор для чужеземцев в квартале Мехаттауи — «Весы обеих земель».
Тележку с сундуком катил Настес. Сыновья привычно поглядывали по сторонам. Секиры карийцам пришлось оставить на нуггаре, чтобы не привлекать внимание персидской стражи. Они решили забрать оружие на следующий день, обернув его холстиной.
Тасуэи и Геродот договорились держать связь через бакет, которую жрица будет ежедневно отправлять на подворье с запиской. Однако Анхере объявилась уже вечером.
На глиняном черепке, который она вручила галикарнасцу, значилось только имя: «Яхмос». Рабыня сообщила, что хозяйка велела передать на словах следующее: когда солнце сядет, возле статуи фараона Аменемхета галикарнасца будет ждать уаб храма Птаха.
Памятник находится справа от восточных ворот Белой крепости. Жрец сам подойдет к Геродоту, который должен повязать голову голубым траурным платком.
Потом она протянула кольцо: тонкий золотой ободок был увенчан изображением скарабея из темного кальцита.
— Зачем оно мне? — удивился Геродот.
— Хозяйка сказала, что кольцо предупредит тебя об опасности... Если священный жук хепри засветился, значит, Анубис смотрит на тебя... Скорее уходи из этого места, иначе заболеешь.
Гранитный Аменемхет Третий сидел на походном троне с опущенными на бедра руками. Лицо фараона выражало царственное высокомерие. Концы парадного платка-клафта прикрывали его широкие плечи и грудь.
Солнце спряталось за башней с фаравахаром, отчего черная статуя почти растворилась в сползающем со стены мраке. Не успел Геродот подумать, что вряд ли уаб в сумерках сможет рассмотреть цвет его тении, как ему на плечо легла ладонь.
Жрец оказался невысокого роста, но плотного телосложения.
Смерив галикарнасца подозрительным взглядом, он спросил:
— Геродот?
— А ты Яхмос?
Египтянин кивнул.
Потом выдохнул в лицо чесночным запахом:
— Это тебя надо провести в шетаит?
— Да.
— Зачем?
Геродот ответил не сразу. Он не знал, что именно сказала уабу Тасуэи. Но на барисе он выразился ясно: нужно вернуть небриду. Если жрец за деньги готов стать соучастником преступления, то имеет право знать, с какой целью оно совершается.
— Там хранится священная оленья шкура, которую носил бог эллинов Дионис... Реликвия была украдена персами во время сражения в Дельте... Мне поручили найти ее и привезти в Афины.
Яхмос разочарованно вздохнул, казалось, он надеялся на другой ответ:
— Все верно... Воровство... Хотя если бы это была святыня египтян, например, имиут Осириса или усех Хатхор, я бы ни за что не согласился... После такой пакости лучше вообще не жить...
Потом выпалил:
— Один талант!
Геродот кивнул, стараясь не показывать радость, потому что названная уабом сумма оказалась для него вполне подъемной:
— Афинские драхмы устроят?
— Серебро? — удивился уаб.
— Да.
— Еще как! — согласился Яхмос. — Тогда так... Шетаит расположен возле Меридова озера.
— Озера? — переспросил Геродот. — Не в храме Птаха?
— Нет, — отрезал уаб.
Потом все-таки объяснил:
— У Осириса в Мемфисе недостаточно адептов, чтобы на их пожертвования можно было содержать отдельную усыпальницу. Без зерна или скота нельзя сделать ремонт, организовать праздник, достать масло для курильниц, смолу для факелов... А в храме Хут-ка-Птах закрома круглый год забиты пшеницей. Коров и овец столько, что после прогона стада или отары пойменные луга стоят голые как после налета саранчи... Поэтому жреческая коллегия Мемфиса передала шетаит в управление нашему храму. Долина Та-Ше на восток от Меридова озера тоже приписана к храму... Мы в шетаит перенесли часть свитков из храмовой крипты. Думаю, что твоя реликвия находится именно там...
Прочитав на лице галикарнасца недоверчивое выражение, он добавил:
— Сам понимаешь, хранить ее рядом с атрибутами Птаха было бы святотатством... Ты бы стал хранить анх Ра или уадж Исиды в храме Зевса?
Геродот отрицательно мотнул головой. Такое было трудно себе даже представить.
— Вот и мы не можем, — усмехнулся Яхмос. — Зато у нашего Осириса и вашего Диониса много общего — оба бога любили выпить. В общем так... Снаружи я тебя в шетаит провести не смогу. Возле входа всегда трутся нищие, калеки, всякий сброд, который сразу распознает в тебе чужестранца... Ночью они вповалку спят на ступенях святилища. Не приведи Птах вмешаются маджаи — все, мы пропали... Поэтому проберемся изнутри. Шетаит соединяется подземным проходом с мастабами ремесленников и торговцев. Пройдем по нему до усыпальницы. Я тебе покажу, где искать реликвию, а ты уже сам на месте разберешься... Но вот как ее вынести, скажу честно: не знаю.
Уаб развел руками.
Геродот задумался. Да и было над чем поломать голову, потому что предстоящее похищение обрастало непредвиденными помехами и осложнениями. Однако решимость спасти реликвию от этого не угасала.
Галикарнасец тряхнул головой — как-нибудь с помощью Зевса Карийского он с задачей справится.
В голосе зазвучал металл:
— Хорошо... Я понял.
— Тогда завтра на рассвете встречаемся здесь. Мне надо будет в шетаит отвезти масло для светильников, так что я приеду на повозке. Тебе повезло: старший уаб умер, а я временно его замещаю, поэтому все ключи у меня. Да... Не забудь взять серебро.