Мальчик быстро рос, и гитара становилась всё меньше и меньше – когда каждый день вместе, этого не замечаешь. И вот однажды он прибежал домой возбужденный и счастливый. В руке он держал длинный черный чемодан. Даже не сняв пальто, он раскрыл чемодан, и оттуда ощерилась, сверкая чёрным лаком и хромом, электрогитара. Электрогитара была плоская, с острыми рогами и напоминала то ли космический истребитель, то ли хищную рыбу.
Мальчик осторожно вынул электрогитару из чехла, тихонько побренькал по струнам – сверкающая гадина отвечала ему шёпотом, ничего не было слышно, и гитара даже успела подумать, – надо же, всё в красоту ушло! Но мальчик размотал какой-то провод, воткнул его в тумбочку, стоявшую в углу, на тумбочке загорелась красная лампочка, и вдруг комната наполнилась невероятными, оглушительными звуками! Электрогитара ревела самолётом, пела скрипкой, звенела колоколами! Конечно, звуки издавала не она, а тумбочка с красной лампочкой – она называлась «усилитель», но вид у этой самодовольной дуры был такой, как будто усилитель тут вообще ни при чём. Мальчик не выпускал её из рук несколько дней.
Гитара очень расстроилась. Когда гитару перестают брать в руки, она всегда расстраивается. Нет, мальчик ещё вспоминал про неё, настраивал, рассеянно брал несколько аккордов и ставил в угол. И гитара снова расстраивалась. А потом мальчик со своей электрической подругой стал надолго исчезать из дома, это называлось «гастроли». Что оставалось делать? Считать дни.
Однажды после гастролей у мальчика собрались гости – такое теперь часто случалось. Мальчик был уже совсем не мальчик – мальчиком он оставался только для гитары, пылившейся в углу. Она сильно постарела, лак на её деке пошел мелкими трещинками, время для неё остановилось. Гости, как обычно, пили вино, громко разговаривали.
Гитара не прислушивалась к их разговорам – выпив, гости всегда говорили одновременно, и что-то понять всё равно было невозможно. Вдруг чья-то рука взяла гитару за гриф, вытащила на свет. Незнакомый парень сдул с неё пыль, пощипал расстроенные струны. «Да забирай на здоровье!» – услышала она голос мальчика. А потом она ехала на заднем сиденье в тёмной машине неизвестно к кому неизвестно куда. «Ну и пусть!» – думала гитара. А что она могла ещё думать?
В новом доме гитару повесили на стену – слева и справа от неё висели то ли фотографии, то ли картины в рамах – попробуйте, вися на стене, разглядеть, что там висит справа и слева от вас. Поверьте мне, это совершенно невозможно. Играть на гитаре никто не собирался. Иногда уборщица, наводя порядок в доме, отряхивала её палочкой с пушистыми перьями на конце. Это было щекотно, но не более того. Теперь гитара почти всё время спала – происходящее вокруг ей было неинтересно. Просыпалась она только когда новый хозяин, пробегая мимо, наугад проводил пальцами по её струнам. От этого она всегда вздрагивала, а потом засыпала вновь. Что ей тогда снилось? И сколько прошло лет – двадцать, тридцать? Мы не знаем.
«Да не может быть! Ты шутишь? Это действительно она? Да, смотри-ка, это она…» Гитара с трудом открыла глаза – на неё смотрел её мальчик. Лицо его покрылось морщинами, волосы поседели, но гитара узнала бы его из тысячи седых мужчин. Рядом с ним стояла немолодая красивая женщина и держала за руку – а вот она держала за руку того самого мальчика, который много лет назад увидел гитару в музыкальном магазине. Сзади довольно улыбался хозяин дома.
«Можно?» И гитара почувствовала, как знакомые руки снимают её со стены, осторожно подтягивают колки, как родные пальцы касаются струн.
И она запела в ответ.
Глафира
Глафира была необычной машиной. Нет, она была очень дорогой машиной самой-самой последней модели – обычную машину Глафирой не назовут: всё больше Лены, Зины, Вали. Глафира стояла не где-нибудь на улице, а в главном зале роскошного автомагазина, и видела, как в витрине справа от неё светится и мигает рекламный щит с её, Глафириным, изображением почти в натуральную величину. Глафира ждала своего принца.
Принц Глафире сразу понравился: он без всяких разговоров сел в салон, подвигал туда-сюда кресло, обтянутое кремовой кожей, потрогал руль, зачем-то включил радио, сказал: «Тэ-экс», – вышел и направился в сторону кассы. Он не задавал лишних вопросов менеджеру по продажам, который стоял, услужливо склонясь, у капота, и не торговался. «Настоящий принц!» – решила Глафира.
Никогда ещё Глафире не было так хорошо. Хотя где ей могло быть хорошо? На заводе, где её собирали, свинчивали, красили и сушили? Или на тестовом стенде, где её трясли, дёргали и вообще пытались сделать больно? Ей не было так хорошо даже в магазине, хотя многие считают, что ожидание счастья приятней самого счастья. Принц (его звали Альберт) водил машину превосходно: быстро, но мягко, и они оба получали одинаковое удовольствие от езды. Жила Глафира в тёплом чистом гараже, и каждое утро её мыл молчаливый человек с неприметным лицом в чёрном комбинезоне. Ездили они в основном по банкам – красивым высоким зданиям, где на стоянках рядом с Глафирой ждали своих хозяев такие же дорогие ухоженные машины – Альбины, Снежаны, Виолетты.
Вечерами Альберт с Глафирой отправлялись в очередной ресторан. Иногда по дороге они заезжали за девушками. Девушки не нравились Глафире: все они были какие-то одинаковые, расфуфыренные, длинные и дохлые. Они зазывно хохотали, очень хотели понравиться Альберту и от них невыносимо разило духами. Они искололи своими острыми шпильками весь Глафирин коврик. Одна из них, хохоча, уронила тюбик губной помады под сиденье. Мстительная Глафира закатила помаду в самый дальний угол, чтобы ни за что не достать. Там она и осталсь – навсегда.
Раз в четыре месяца Альберт привозил Глафиру в специальный центр, где ей устраивали внимательный осмотр: подтягивали все гаечки (было щекотно и немножко больно), меняли старое масло на новое (а вот это было очень приятно), натирали её специальным воском и полировали. И когда Глафира медленно выезжала из ворот центра, сверкая всеми своими боками, стоящие в очереди машины провожали её завистливыми фарами.
Шли годы. Это такая обязательная фраза, если ты рассказываешь историю. На самом деле прошло всего два года. Какое там прошло – пролетело! Счастье умеет торопить время. И однажды Глафира увидела, что Альберт притормозил у того самого салона, где они познакомились два года назад, и внимательно рассматривает витрину. В витрине уже не было плаката с Глафириным портретом – там стояла новая машина. Она была очень похожа на Глафиру – и осанкой, и разрезом глаз, и даже цветом – просто она была моложе. Она была настолько невозможно молода, что Глафира зажмурилась от горя. Её возлюбленный, её принц, совершенно не стесняясь её, таращился на эту юную красавицу, и Глафира видела, как она ему нравится! Это был конец.
Два дня Глафира не находила себе места. Нет, она продолжала вести себя безупречно – воспитание не позволяло закатить Альберту истерику. Но жить так больше было нельзя. И к концу второго дня Глафира решила: лучше покончить со всем разом – и с собой, и с ним. И по дороге домой она, выбрав на асфальте ямку побольше, специально въехала в неё колесом и изо всех сил рванула руль вправо. «Прощай, жизнь!» – успела подумать она, как и положено думать в таких случаях.
Конечно, ничего у неё не получилось – как ни верти, а машинами управляют люди. Альберт даже не понял, что произошло: руль чуть-чуть вильнул в сторону, ямка и ямка. Он вообще в это время думал совершенно о другом.
А ещё через пару дней он привёз Глафиру в тот самый салон, где когда-то началась их любовь, выгреб бумажки из бардачка, забрал из багажника спортивную сумку и ушёл, не попрощавшись. Глафира, по счастью, стояла спиной к двери и не видела, как он выезжал из магазина на молодой красотке, и эту дуру распирало от радости.
А потом Глафиру вымыли снаружи и изнутри, наклеили на лобовое стекло листок с ценой и выкатили во двор, где уже стояли такие же, с бумажками на лбу, брошенные Анжелики и Снежаны, хмурые и не склонные заводить беседу.
А ещё через три дня Глафиру купил лысоватый полненький человек. Звали его Николай Иванович, и он совсем не был похож ни на Альберта, ни на принца вообще. Прошло несколько дней, и Глафира убедила себя, что Николай Иванович – тоже, скорее всего, принц, просто не такой явный. Иначе ведь и быть не может, верно?
А ещё через неделю она поняла, что он ей почти нравится.
Сказка про деревянную палочку
Знаете, как называется завод, где делают всякого рода палочки? Палочковый завод! Нет, конечно, в каких-нибудь серьёзных документах он числится как «Деревообрабатывающий комбинат номер такой-то дробь такая-то по изготовлению палок и палочек для нужд населения», но кто же так говорит? Так вот, дело было на палочковом заводе.
Множество палок и палочек собралось на складе готовой продукции. Все они были новенькие, пахнущие кто свежим деревом, кто лаком, и всем им не терпелось познакомиться друг с другом. «Мы – палочки для еды! – кричали палочки для еды. – Мы всегда вдвоем – одна и другая! Нас повезут в китайский ресторан! А может быть, даже в японский!»
«А мы – барабанные палочки! – кричали барабанные палочки. – Нас тоже всегда две – для правой и для левой руки! Нами будут выбивать дробь по тугой барабанной коже, под эту дробь станут маршировать роты, поднимать знамёна и расстреливать врагов!»
«А нас вообще сто штук! – кричали счётные палочки. – Мы будем учить детей считать! Да, мы маленькие, одинаковые и по отдельности никому не нужные, зато вместе делаем важное общее дело!»
И только одна палочка молчала. Именно потому, что была одна. Сначала она даже думала, что произошла какая-то ошибка, и вот сейчас принесут и положат рядом вторую такую же, и сразу станет ясно, для чего их произвели на свет, но ничего такого не происходило. Тогда палочка внимательно осмотрела себя и пришла к выводу, что выглядит она довольно неважно – тоненькая, хлипкая, некрашеная. Что такой можно делать? Кому она такая нужна?