Ну, они и не такое видали.
В общем, после долгих раздумий Новый год решил не наступать. Взять и отменить наступление. Отложить до лучших времён. Ну раз он не в силах справиться со своей главной задачей. Он бродил вечерами по центральным улицам Москвы – вроде всё, как перед любым Новым годом: дурацкая иллюминация, бесконечные пробки, очереди и толкотня в магазинах, всеобщее возбуждение, которое могло показаться радостным, но он заглядывал в людей и видел, что почти все они стали внутри маленькими, злыми, озабоченными и колючими – и пытаются этим весёлым возбуждением спастись от собственных мыслей. Возбуждение у них получалось легко, а вот веселье выходило ненастоящим, как у плохого массовика-затейника. Может быть, Новый год видел это лучше, чем сами люди. Люди, как правило, ни черта не видят. И смотреть на это было тяжело.
Неизвестно, каким образом информация о решении Нового года просочилась наружу – он ни с кем не разговаривал на эту тему, да и с кем ему разговаривать вообще? Но сегодняшний уровень распространения информации таков, что и говорить-то ни с кем не надо: подумал – и раз! Все уже обсуждают. А иногда даже не подумал, собирался только, а они уже написали, причём совсем не то, что ты собирался подумать.
Газета «КоммерсантЪ» украсила первую страницу хлестким заголовком «С отступающим вас!», по экранам телевизоров понеслись всевозможные ток-шоу – от «Новый год: быть или не быть?» до «Новый год – ещё один друг хунты». Утром тридцать первого декабря Новому году позвонили из администрации Президента и мягко, но убедительно попросили не раскачивать лодку. Несколько оробев (у него и телефона-то не было!), Новый год пробормотал, что обещает подумать, понимая, что врёт: решение уже было принято.
А вечером тридцать первого на улицах стало пусто. Вообще-то в это время на улицах тридцать первого всегда становилось пусто, но сегодня было пусто как-то по-особенному – нехорошо. Люди по привычке собрались дома, накрыли столы, даже на всякий случай заготовили шампанское, включили телевизоры, где уже началась развеселая дребедень… Кое-где за столами уже налили по первой и теперь растерянно поглядывали друг на друга – за что пьём? Провожать старый? А уйдёт, нет?
Новый год уже давно свернул с Тверской и шёл теперь по каким-то старым переулкам – здесь было совсем тихо и безлюдно. Вдруг до него донеслось тихое всхлипывание – маленькая девочка сидела на скамейке у подъезда и почти беззвучно плакала. На ней была вязаная шапка с кошачьими ушками, лицо она спрятала в воротнике шубки и была похожа на замерзшего зверька семейства кошачьих. «Ты что плачешь? Что случилось?» – спросил Новый год, присев рядом. «Мама… говорит… Нового года не будет… а мне Дед Мороз обещал мобилку… розовую…» – с трудом разобрал он сквозь всхлипывания и сопли. Пару минут он ещё сидел неподвижно, напитываясь безутешным девочкиным горем, затем вздохнул, зачем-то потрепал её за кошачье ухо, встал и твердым шагом двинулся в сторону центра – наступать.
О красоте
Открытая лекция «О красоте», Санкт-Петербург, 7 ноября 2014 года. Стенограмма
А. МАКАРЕВИЧ: Давайте мы сделаем так. Я вообще-то не настоящий лектор. Но вопрос этот меня очень давно интересовал и интересует. Тем более потому, что я занимаюсь не только музыкой, но ещё графикой. А ещё иногда пишу стихи и какие-то книжки. В общем, всё это к предмету имеет отношение самое непосредственное.
Я много раз убеждался, что бессмысленные споры возникают оттого, что люди изначально не определились в понятиях. Вот если среди вас есть кто-то, кто коротко и чётко скажет мне, что такое красота, я ему буду аплодировать стоя. Есть такой человек?
Слушательница: Есть!
А. МАКАРЕВИЧ: Нет, ну правда? Скажите.
Слушательница: Красота, по-моему, это…
А. МАКАРЕВИЧ: Тихо!
Слушательница: Что-то естественное, что заложено в человеке.
А. МАКАРЕВИЧ: Естественное…
Слушательница: Что заложено в человека Богом.
А. МАКАРЕВИЧ: Но в человеке много чего заложено, вы знаете.
Слушательница: Богом. Душа, наверное. Что-то божественное.
А. МАКАРЕВИЧ: На самом деле, вы попали, с моей точки зрения, почти в десятку, потому что моё определение – недалеко от вашего ушло.
Я сначала полез в словари. И совершенно поразился, потому что в самых известных словарях это слово отсутствует вообще. Хотя оно вообще-то часто употребляемое, скажем так.
Например, у Даля слова «красота» нет. У него есть «краса». Но краса – это понятно. Краса девичья, краса женская. То есть такое, узконаправленное.
У Ожегова красота – это то, что производит художественное впечатление. Глубоко копнул Ожегов, объяснил всё что мог.
Самое смешное в Большом энциклопедическом словаре. Оказывается, красота – это квантовое число, характеризующее андроны. Сохраняется в сильном электромагнитном поле и не сохраняется в слабом. То есть это какое-то десятое специальное значение слова «красота» в энциклопедическом словаре есть. А вот общепринятого – нету.
Тем не менее каждый сам для себя может сказать: «Вот это красиво, а это не красиво». Тут начинаются споры. Страшно интересно. Есть ли объективное в этом море субъективного?
Если вы войдете в любую сувенирную лавку в любом городе мира, у вас возникнет ощущение, что вся продукция делается на одном заводе, независимо от того, Италия это, Китай, Рим или Лондон. Это всё сделано на одном уровне вкуса. И уровень этот чудовищно невысокий. Вот именно этот уровень вызывает большой общественный интерес и, соответственно, определяет потребление.
Конечно, мое собственное определение красоты очень субъективное. Вот девушка сказала почти слово в слово: красота – это присутствие божественного в человеческом. Если человек считает себя атеистом и понятие «божественное» его не устраивает, давайте заменим это, наверное, словом «природа», потому что я не видел некрасивой природы. Я не знаю ни одного живого существа, которое было бы некрасивым. Опять же, если очень субъективно, то, возможно, это гиена. Но кому-то она нравится. Ни одной некрасивой рыбы, ни одной некрасивой птицы, ни одного некрасивого дерева. Я не могу себе представить, что кто-то, глядя на закат над морем, скажет, что это некрасиво.
Мне кажется, что, рождаясь, человек гораздо более открыт к восприятию мира, чем спустя уже несколько лет. Он как антенна настроен на любую волну. И дальше родители, потому что, всё-таки, наверное, большую часть времени в этом возрасте ребенок проводит с родителями или должен проводить, во всяком случае, начинают ему объяснять устройство этого мира.
Девочка видит фей. Потом она рассказывает про фей маме, мама говорит: «Ты что, глупая, фей не существует». И девочка перестаёт их видеть.
Папа говорит мальчику: «Смотри, какие красивые картинки». А что он показывает в этот момент, мы не знаем. Это может быть детская книжка с прекрасными иллюстрациями Конашевича, а может быть что-то яркое и достаточно безобразное. Но именно в этот момент, от полутора до пяти лет, у человека формируется представление о мире вообще и о том, что такое красота в частности. Чем дальше, тем сложнее его переубедить. А лет после 12, я думаю, это и вовсе невозможно, потому что дверцы уже закрылись, эти файлы заполнены, и представление у него костенеет.
Это очень печально, потому что чаще всего бывает, что родителей-то в детстве никто толком не научил понимать и видеть красоту. У меня есть товарищ, мой ровесник, прекрасный конструктор. И он очень любит группу «Ласковый май». Когда я пытаюсь ему объяснить, что это, мягко говоря, неприлично, он отвечает: а мне нравится! И диалог заканчивается.
Мне страшно повезло, потому что мой отец был замечательным художником. Он не реализовался как художник – его, по-моему, это не очень волновало. Он был архитектором и работал архитектором, и преподавал основы проектирования. Но рисовал постоянно. А поскольку мы жили в квартирке тесной, мы с ним делили одну комнату: я там спал, а он там рисовал. И всё это происходило у меня на глазах. Это был прекрасный камертон вкуса. И он меня знакомил с тем, что такое искусство, очень ненавязчиво. Он садился рассматривать какой-то альбом, и мне становилось интересно. Я лез к нему на колени и начинал задавать вопросы.
Чуть позже, делая какой-то проект, он мне говорил: «Слушай, я не успеваю. Вот возьми кисточку, помоги мне здесь закрасить». Он меня так вводил в профессию. А мне это не приходило в голову. Я был уверен, что папе надо помочь: и вот таким образом я учился.
Отец не мог провести некрасивую линию – вот это удивительное дело. У него бы не получилось. Сейчас я знаю такого художника. Их немного на самом деле. Есть такой Саша Бродский, который учился со мной в Архитектурном. Он может быть каким угодно авангардистом, может заниматься сверхсовременным искусством, которое я не очень люблю (об этом мы поговорим позже), но он не может сделать некрасивую вещь. То есть какой-то ангел ему мешает сделать некрасиво.
Если попытаться разобраться, существует ли, всё-таки, что-то объективное в представлении красоты, конечно, мы упрёмся в золотое сечение. Это соотношение, которое было открыто еще Евклидом в Древней Греции. Но распространил его на искусство, пожалуй, Леонардо, потому что оказалось, что эта пропорция присутствует в природе, в живой жизни повсюду. Это соотношение единицы к 1,618. В принципе это бесконечная прогрессия, когда большой отрезок относится к малому так же, как сумма к большому.
И если взять любое великое произведение искусства, то там можно найти огромное количество этих золотых сечений. Я не думаю, что художники специально их вычисляли, эти вещи, с помощью линейки. Маловероятно. К тому же обратной силы эта штука, увы, не имеет. Ты можешь как угодно расчерчивать лист золотыми сечениями, искусства из этого не получится.
К тому же в искусстве современном часто сознательно идут на обратный эффект, когда хотят вызвать дискомфорт, привлечь внимание, создать какой-то диссонанс – соотношение сознательно нарушают. Но у кого-то это выглядит божественно, а у кого-то безобразно. И объяснить это невозможно.