Слушатель: Я – студент Архитектурного университета, я архитектор будущий. Как вы относитесь к сегодняшним архитекторам, дизайнерам? Для вас это красота, то, чем они занимаются?
А. МАКАРЕВИЧ: Я очень люблю архитектуру вообще и архитекторов. Это замечательные люди. Я думаю, что, вот если бы мне сейчас там было 19 лет и я бы заканчивал Архитектурный институт, я бы, наверное, из профессии не ушёл, потому что сегодня гораздо больше возможностей. Когда учились мы, был ужасный контраст между тем, что нам рассказывали, и тем, что люди делали. У нас была потрясающая библиотека, где были все современные архитектурные журналы мира. И нам говорили: «Идите, смотрите, срисовывайте, читайте, возьмите кальку и копируйте». А потом ты заканчивал институт с очень смелым каким-то проектом, попадал в строительную контору типа Моспроекта и тебе говорили: «Значит, вот так, есть шаг колонн 6 на 6, 9 на 9 и 12 на 12. И вперёд».
Я работал в институте «Гипротеатр» семь лет. Это, в общем, было престижное место – они проектировали театры, клубы. Я туда пришёл, они проектировали драмтеатр в Новгороде. Я там поработал семь лет и ушёл, а они ещё проектировали драмтеатр в Новгороде. То есть работа над театром продолжалась лет пятнадцать. Это чудовищно.
Я вообще нетерпеливый человек, я считаю, что жизнь слишком коротка, чтобы вот так вот над чем-то засиживаться.
Сейчас всё по-другому. Сейчас огромное количество материалов, технических возможностей, заказчиков, кстати говоря. Так что сегодня быть архитектором интересно.
Слушатель: А что-то из современного, может быть? Что-то из… Ну, памятниками не назовешь, но, тем не менее, из произведений современной архитектуры вас впечатлило за последнее время, я имею в виду в России? Ну, может быть, за её пределами?
А. МАКАРЕВИЧ: Было построено несколько красивых спортивных сооружений в Казани, но это вещи специфические достаточно. Сочинская вот эта штука огромная, где происходило открытие, она производит впечатление, когда не на фотографии. Я был на открытии живьём. Это мощнейшая такая вещь, очень лихо нарисованная и очень технологичная.
Но вообще, обезличивается архитектура современная, наверное, за счёт глобализации. Меня совершенно потряс Шанхай, потому что это какой-то XXII век. Это такие гигантские здания, их такое количество. И непонятно, как это сделано. Но их проектируют американские и европейские архитекторы, строят их китайцы.
Манхэттен на глазах из суперсовременного архитектурного сооружения превратился в ретропамятник, потому что всем этим небоскрёбам уже 50, 60, 70 лет. И они такие трогательные, ретрушные.
А рядом строят новые небоскрёбы. Они красивые, но они уже никакие. Вот у них запаха не останется этого, который есть у тех, у старых. Они унифицированные.
Слушатель: Скажите, пожалуйста, мне очень близко то, что вы говорили о красоте, о современном искусстве, о мафиях, которые существуют в галерее, в совете галерейщиков. Мне сразу вспомнился Бродский, который говорил, что банды современных архитекторов опустошают старинные города успешнее, чем люфтваффе, да?
Но не кажется ли вам, нет ли у вас тревоги насчёт того, что современное искусство, которое, согласитесь, достаточно агрессивно распространяет себя вокруг, что оно в конце концов заполонит всё и убьёт в человечестве вообще всякое воспоминание о той красоте, о которой вы говорили?
А. МАКАРЕВИЧ: Оно не заполонит по той причине, что продолжает оставаться элитарным. Чтобы быть дорогим, надо быть элитарным. То есть всё-таки эти огромные деньги и эти имена крутятся в довольно тонком слое коллекционеров, музеев и галеристов.
Коврик с лебедями всегда останется – он никуда не денется. А что касается городов… как сказал Корбюзье, дом – это машина для жилья. Город – это большая машина для жилья. И он всё равно не вечен. Пока люди в нём живут, он будет меняться. Мы можем бороться за то, чтобы вот это прекрасное здание сохранили, а это, так и быть, сломали. Но что-то всё равно будут ломать, иначе каждый город на каждом отрезке истории придётся превращать в музей. Это было бы здорово, но это невозможно.
Слушатель: Меня зовут Ирина, я как раз тот родитель, который много чего не знает сам и пытается вместе со своим ребёнком чему-то научиться, научить этому его.
Проблема такая. Вот смотрите, человек любит ходить в Эрмитаж, смотреть что-то, видеть, слушать. Но когда мы приступаем к рисунку, он может две недели подряд рисовать фиолетово-жёлтую грушу, и всё. И дальше с этого места не сдвинуть. Точно так же, как и с музыкой: человек начинает учить гамму, и дальше ему скучно – и он не хочет.
Так вот, у меня вопрос. Я боюсь ребёнка сломать, уничтожить его внутреннюю мотивацию и интерес к музыке. Потому что я помню, когда меня в детстве, водили в музыкальную школу.
А. МАКАРЕВИЧ: Так и я помню – то же самое. Ужас.
Слушатель: Так вот мне интересно, как вы сохраняете свою внутреннюю мотивацию, как у вас происходит творчество? Есть ли у вас какой-то, так скажем, момент, когда вы понимаете, что нет сил, но нужно? И какое ваше отношение к тому, как нужно поступать в этой ситуации с детьми?
А. МАКАРЕВИЧ: Ломать никого не надо, ради бога. А совет здесь дать практически невозможно, потому что дети все очень разные. И даже в маленьком возрасте у них интерес к этому разный. Вот дочка моя младшая с удовольствием ходит в музыкальную школу. Для неё очень важно выступить на каком-то там конкурсе, сыграть лучше всех. Я никогда такими амбициями не обладал, а вот она готовится. И она с удовольствием играет по нотам. Я терпеть этого не мог. Вот в этом смысле мы с ней абсолютно разные.
Что касается рисования, как помочь ребёнку? Натолкнуться на то, что его заинтересует? Не знаю. Надо с ним общаться, задавать вопросы. В конце концов, не все должны вырасти художниками. Это совсем не обязательно.
При этом я убежден, что каждый человек в принципе в потенции умеет рисовать. Просто не все об этом догадываются.
Слушатель: Прошу прощения, Андрей Вадимович… Мне кажется, что самая большая проблема, когда ты что-то делаешь, начинаешь рисовать или играть музыку, ты пробуешь и понимаешь, что у тебя не получается, это отвратительно и продолжать нет сил просто, потому что это ужас какой-то.
А. МАКАРЕВИЧ: Ну, переключиться надо на денёк-другой, потом продолжить.
Слушатель: Большое спасибо за ваше творчество и за этот вечер. Мы уже начали разговор об архитектуре, и вы потихонечку начали приводить примеры того, что же для вас красота. Можно ли попросить вас привести хотя бы пять примеров таких явлений-камертонов из разных сфер искусства, которые вы считаете красивыми?
А. МАКАРЕВИЧ: Никому ничего не навязываю. Здание биржи у вас на стрелке. Художник Боттичелли. И как ни странно, рядом Модильяни. Вот я вижу у них что-то очень близкое. Андрей Рублёв. Ну, на самом деле, много можно имён перечислить, и это будет звучать достаточно банально, потому что, в общем, человечество, слава богу, как-то в общем и целом знает, что у него красиво, что нет, и здесь Америку открыть трудно.
Слушатель: У меня вопрос про то, что болит лично у меня. Я такой человек, апокалиптического склада сознания, и мне кажется, что жизнь страшна. Ну, слишком многое говорит о том, что мир, который прекрасен, может рухнуть. Стоит ли в нём искать сейчас красоту? Может быть, нам надо просто подумать о его спасении? То есть, условно говоря, мы на краю пропасти – до красоты ли? Вот, как-то так.
А. МАКАРЕВИЧ: Однажды Сергей Васильевич Рахманинов уже ближе к концу жизни в Америке вышел на концерт, сел к роялю, просидел несколько секунд, закрыл крышку рояля и ушёл. Концерт не состоялся. Был большой скандал.
На следующий день его атаковали журналисты. Все: «Что случилось, Сергей Васильевич?» Он сказал: «Знаете, я уже приготовился играть, а потом вдруг подумал: а стоит ли жить, если ты должен умереть?»
Понимаете, мир во многом такой, каким мы его хотим видеть, каким мы его себе представляем. Он и ужасен, он и прекрасен. Он содержит в себе все цвета спектра, ещё многое из того, чего мы не видим в силу своего несовершенства. Надо думать о хорошем.
Я абсолютно убеждён, что негативными мыслями мы отчасти программируем наше будущее. Когда я увидел по телевизору, как в эти близнецы американские врезается самолёт, первая мысль у меня была: «Ёлки-палки, как похоже на кино, которое мы видели сотни раз, вот эта военная фантастика». Понимаете, да? Мы все ужё смоделировали.
У меня есть неосуществимая мечта. Лучше всего, конечно, это сделать в Новый год. Там будут проблемы с часовыми поясами, но, в принципе, это можно решить. Хотелось бы, чтобы всё человечество, по возможности всё человечество одновременно, налили себе небольшую рюмочку того, кто что любит, подумали о хорошем. А ведь мы думаем об одном и том же хорошем – чтобы был мир, чтобы дети не болели, чтобы родители были живы, – и одновременно выпили. И я уверен, что мир вздрогнет и повернётся в лучшую сторону. Я бы очень хотел это осуществить.