со здоровьем обращайтесь по номеру 111. Если вам нужно срочно попасть к врачу общей практики, служба постарается вам с этим помочь. Если вы хотите пригласить медсестру или срочно вызвать на дом терапевта в нерабочее время, служба 111 это организует». Это так обнадеживало!
Моя мама перенесла три операции по устранению трех не связанных друг с другом раковых опухолей, и мои коллеги были готовы сделать для нее все, что было в их силах.
В полдень профессор хирургии набирает 111, и тут начинается непередаваемо глупый диалог. Оператор произносит по инструкции: «Вам нужна скорая помощь?» Я четко ей объясняю, что моя любимая мать умирает и что я хотел бы облегчить одышку и беспокойство, которые она испытывает. Я говорю, что она нуждается во внимании любезного врача общей практики, которого я хотел бы вызвать на дом. После этого мне задают множество абсолютно неуместных вопросов о том, дышит ли она, есть ли у нее кровотечение и о множестве других вещей, которые не имеют никакого отношения к сложившейся ситуации. Я становлюсь более напористым. Я врач. Я знаю, что нужно пациенту. Мне не требуются советы человека, который, возможно, еще на прошлой неделе работал продавцом в универсаме. Оператор сбита с толку, поскольку не имеет права отклоняться от протокола. Она говорит, что ее руководитель мне перезвонит. Это напомнило мне о моих приключениях в Китае в 1978 году, но даже так называемые босоногие врачи были лучше!
В 2003 году с врачей Национальной службы здравоохранения сняли ответственность за работу с пациентами вне рабочего времени и в выходные. Это время превратилось русскую рулетку для пациентов.
Я держал свою мать за руку, периодически измеряя ее неуверенный пульс. Из-за недостатка кислорода в ее сильном сердце началась быстрая фибрилляция предсердий. Я все еще сжимал телефон в кулаке. Когда он зазвонил, мама вздрогнула, закашляла, а затем из ее носа вытекла струйка окрашенной кровью жидкости. Нелепый диалог вновь повторился, и мне задали те же абсурдные вопросы. Я еще раз повторил, что не хочу, чтобы скорая помощь забирала мою мать в больницу. Наш разговор зашел в тупик. Ситуация усугублялась, и я понял, что помощи ждать неоткуда.
«Я попрошу нашего врача [сидящего в коллцентре и распределяющего звонки] позвонить вам по этому номеру», – в конце концов сказала мне растерянная женщина.
Еще через некоторое время мне позвонил врач, и я не оставил ему сомнений ни в природе ситуации, ни в том, что должно было произойти. Даже он сначала попытался меня переубедить, но затем согласился направить к нам врача общей практики, единственного на всю округу. Я просто хотел, чтобы моей бедной матери вкололи немного морфина. Тем временем медсестра Сара пыталась облегчить ее страдания, увлажняя губы и прикладывая холодное полотенце ко лбу. Затем тяжелое, но регулярное дыхание сменилось прерывистыми и нерегулярными дыхательными движениями, которые врачи называют дыханием Чейна-Стокса. Я понял, что ей больше не нужен врач. Прибыла божественная помощь. Ее пульс был слабым и медленным. Глаза сначала закатились, а затем закрылись. Дыхание становилось все более прерывистым, пока в итоге не прекратилось. Я посмотрел на своего растерянного отца и констатировал очевидное. Она ушла.
Мне не нужно объяснять, каково это – потерять мать, но для нее смерть стала большим облегчением. Облегчением, которое – в 2016 году! – она не могла получить от медиков. Думаю, что я больше желал прихода того врача, чем моя мать. Мне хотелось знать, что я сделал все возможное, чтобы помочь ей, когда пришло время. Система, в которой я проработал более сорока лет без единого больничного, подвела меня как раз в тот момент, когда моя семья особенно нуждалась в ней. Мне становилось от этого все более горько.
Очень приятная женщина-терапевт пришла в 16:30, спустя десять минут после смерти и четыре с половиной часа после моего обращения за помощью. Она искренне огорчилась и описала всю систему как хаос. Она никак не могла прийти к нам раньше. Это было ярким свидетельством краха Национальной службы здравоохранения. Тот факт, что в нашей семье было полно врачей, не имел никакого значения. Никто нам не помог. Моя мать мирно умерла дома в окружении семьи. Если бы она жила в доме престарелых, скорая помощь доставила бы ее в отделение неотложной помощи, где она умерла бы на каталке в оживленном больничном коридоре.
Вызвав терапевта для матери, я дождался его уже после еесмерти.
Июнь 2016-го. Я находился в больнице ранним вечером, когда мне позвонила моя дочь-юрист Джемма, явно встревоженная. Мою полуторагодовалую внучку постоянно рвало, и она становилась все более апатичной и вялой. Когда дочь позвонила педиатру, ей сказали, что прием окончен, и отправили за советом в аптеку. Там девушка-фармацевт побоялась давать рекомендации по лечению обезвоженного ребенка и предложила позвонить 111. В процессе разговора Джемма поняла, что не доверяет тому, с кем говорит, и решила связаться со мной в Оксфорде.
Меня как детского хирурга насторожили некоторые слова. Апатичность и вялость ребенка обычно свидетельствуют о низком уровне сахара в крови и непосредственной опасности, поэтому я велел Джемме незамедлительно ехать в детское отделение неотложной помощи Адденбрукской больницы (Addenbrooke’s Hospital) в Кембридже. Я сам позвонил туда, надеясь, что их примут, как только они приедут.
Я заверил Джемму, что она не единственная, кто не последовал предписанному процессу, потому что многие умные пациенты предпочитали не звонить 111. Председатель Комитета врачей общей практики Британской медицинской ассоциации назвал 111 «зоной бедствия» из-за большого числа неверно обработанных звонков. Я почувствовал облегчение, когда добрая медсестра из Адденбрука с радостью ответила на мой звонок. Затем я отправился по страшным трассам М40, М25 и А1 к своей старой больнице в разгар часа пик. Немногие вещи пугают больше, чем экстренная ситуация в собственной семье. Когда я приехал, малышке поставили капельницы с глюкозой, чтобы восполнить недостаток жидкости. Теперь все понимали, что она в безопасности: прекрасная больница, прекрасные врачи и медсестры. Проблема состояла только в том, чтобы попасть туда.
Дети в норме должны быть активными и любопытными. Апатичность и вялость могут говорить о серьезных проблемах.
В течение того же года мне еще раз срочно позвонили из Эссекса. По пути из школы Джемма увидела, как пожилая женщина споткнулась на проезжей части и сильно ударилась об асфальт лицом. Джемма остановила автомобиль так, чтобы защитить женщину от других машин. Покрытая ссадинами и синяками, жертва испытывала сильную боль. Было похоже, что у нее к тому же сломана ключица. Джемма осталась на обочине и попросила другого прохожего привести мужа женщины, который принес с собой раскладной стул и сел рядом со своей лежащей на земле супругой. Это была странная сцена, но никто не чувствовал в себе уверенности перенести неподвижную женщину. Очевидно, что нужно было вызвать скорую помощь, что Джемма и сделала.
Отделение неотложной помощи переполнено, поскольку никого из новых пациентов не кладут в палаты. Палаты переполнены, потому что нет возможности направить пациентов в общественную больницу.
Моя дочь снова столкнулась с рядом вопросов, необходимых для установления очередности оказания медицинской помощи: «Она дышит? У нее кровотечение? Видна ли головка ребенка? Простите, не тот опросник». Я шучу, конечно, но после вопросов, большинство из которых были абсолютно бессмысленными, оператор сказал, что скорая помощь приедет, но ожидание может занять до четырех часов. Все оказалось не так плохо: всего три часа сорок минут. Пока моя дочь сидела и утешала пожилую пару, кто-то другой направлял машины в объезд человеческой преграды.
Проезжавшие мимо пожарные остановились и спросили, что произошло. Они сказали что-то вроде: «Не вините скорую помощь. Их автомобили стоят у больницы и ждут, когда их освободят. Отделение неотложной помощи переполнено, поскольку никого из новых пациентов не кладут в палаты. Палаты переполнены, потому что нет возможности направить пациентов в общественную больницу. Четверть коек занята людьми, которым вообще необязательно там находиться, но они нигде больше не могут получить помощь».
Моя дочь поблагодарила их за информацию, и они поехали дальше. Пожилая дама успела переохладиться к тому моменту, как добралась до Адденбрукской больницы, которая находилась всего в десяти километрах.
Что общего у Альберта Эйнштейна и нашей драгоценной Национальной службы здравоохранения? Ответ: в свое время они были великолепны, но оба умерли от того, что легко можно было вылечить. Причиной смерти Эйнштейна стала аневризма аорты, которую он упорно отказывался устранять хирургическим путем, – типичные упрямство и сопротивление переменам, которые трудно понять. Национальную службу здравоохранения убил принцип «бесплатно для всех в пункте доставки», которому сложно следовать, потому что население стареет, но при этом только часть из нас платит налоги, чтобы финансировать оказание медицинских услуг. Кроме того, бесплатная медицинская помощь давно превратилась в туристическую индустрию.
Национальная служба здравоохранения 2018 года изменилась до неузнаваемости по сравнению с 1948-м, годом своего основания. Современная медицина опирается на тысячи лекарств и постоянно усложняющиеся технологии, которые со временем становятся все дороже. Моя специальность кардинально изменилась с тех пор, как я пришел в Оксфорд в 1986 году. Многие операции по лечению ишемической болезни сердца были вытеснены стентированием коронарных артерий, которое мы проводим под местной анестезией, причем зачастую пациентам даже не приходится ради этого ложиться в больницу. Проведенная во время сердечного приступа, эта процедура восстанавливает приток крови к умирающей мышце и позволяет сохранить значительную ее часть. Некоторые из спасенных пациентов продолжают страдать сердечной недостаточностью, но им вскоре можно делать инъекцию стволовых клеток через катетер. Хотя результаты катетеризации лишь немногим превосходят результаты аортокоронарного шунтирования, немногие предпочли бы тридцатисантиметровый разрез вдоль всей грудины и еще один на руке или ноге, необходимый для забора трансплантата.