— Они б еще черепа с костями нарисовали… — Ксю, как и остальным, эти хоромы показались чересчур мрачными. Всего света тут — одна лампочка под высоким потолком, всей мебели — длинная лавка без спинки перед столом в центре комнаты. Паркет на полу вспучился от сырости, по нему то и дело пробегали мохнатые многоножки.
За обшарпанным столом сидел лысый в военной форме. Видно было, что форма для него — не повседневная одежда, но признак воинского сословия: ни соринки, ни пылинки, все отглажено. Даже капитанские погоны присутствовали на положенном БУСВом месте. Этому местному начальнику было хорошо за полтинник, на лысине блестели капли пота, седые усы топорщились.
Чистильщиков усадили на лавку. На стол перед капитаном легла деревянная доска, выкрашенная в черный. На доске что-то было накарябано мелом, по всему — этакий аналог сопроводительного документа, на каждого голодранца бумаги не напасешься.
— Угу, — буркнул вояка, после чего из конвоя остались лишь трое, а прочие удалились, стараясь потише громыхать ботинками. — Так, значицца, что тут у нас?.. — Из ящика стола вояка достал очки с толстенными линзами, нацепил их на нос и занялся каракулями на черной доске. — Острог-на-колесах? А чего вас так мало? — От удивления он снял оптику и, прищурившись, обвел чистильщиков суровым, осуждающим взглядом. Так он небось и на жену смотрел, и на соседей — профессиональная привычка.
На кого-то такие взгляды действуют, но только не на тертых жизнью вольников.
Гурбан поднял руку, привлекая к себе внимание:
— У меня, капитан, для тебя две новости. Одна хорошая, другая плохая.
— Что?! Кто разрешил пасть открывать?!
— Тогда сначала хорошую. Калуги больше нет, капитан. — Гурбан замолчал, давая москвичу время осознать услышанное, проникнуться важностью полученной информации.
Москва чуть ли не с самого начала Псидемии враждовала с Калугой. Точнее, калужские изрядно портили кровь обитателям Московского острога. Они грабили автокараваны и совершали налеты на острог, не гнушаясь даже дырявить Стену взрывами и брать заложников. Так что новость была действительно ух и ах.
Капитан проникался пару минут минимум, а то и больше — это тоже профессиональное, ничего не поделаешь. Он морщил лоб, пыхтел и оглаживал усы, проявляя тем самым побочные действия активной умственной деятельности. Наконец он достиг консенсуса с самим собой, мимика нормализовалась, дыхание восстановилось.
— Калуги, значицца, больше нету. А куда делась? Была и сплыла?
— Не совсем так. — Гурбан сделал вид, что не заметил издевательского тона собеседника. — Калуга пала под натиском превосходящих сил зомбаков. Я и мои люди лично тому свидетели.
Морщины вновь изрезали лоб вояки.
— Лично, значицца. Ну, после дирижабля этого я во все что угодно поверить готов…
— Дирижабль? — насторожился Гурбан. — Он прилетел уже, да?
— Еще как прилетел, пол-Москвы закоптил… Говоришь, Калуга пала, и это самое, значицца, вы сами видали… А какая плохая? Новость-то, а?
— И Острога-на-колесах больше нет.
— Тоже пал? Превосходящие силы зомбаков?
— Никак нет. Калужские бандиты. Засада, штурм… Короче, каюк острогу.
— Да, дела… А вы сами, значицца, не калужские?
— Из-под Харькова. Я Гурбан. Мож, слыхал о таком, а, капитан?
— Значицца, далеко вас занесло. А ты в этой кодле за главного. — Вояка задумчиво обвел чистильщиков взглядом. — Запру-ка я вас на пару суток до выяснения. Уж больно рожи мне ваши не нравятся. Прикатили на паровозе без острога, без товара. Сдается мне, что вы сами бандиты калужские. Или того хуже — террористы из Питера… Так что в темную вас, молодые люди! Я вас, с-сук, на чистую воду выведу! И не таких раскалывал!
Гурбан сжал кулаки. Фаза зарычал. Ксю сплюнула перед собой. Доктор скрестил руки на груди, а Мясник потянулся к карману, в котором он хранил скальпель.
Конвойные угрожающе повели стволами автоматов. Если что, без промедления и с удовольствием откроют огонь. Чем больше народу они тут сейчас положат, тем меньше головной боли им потом. В идеале всех перестрелять — тогда охранять некого будет.
— Погоди, капитан, не так быстро. — В карантин зашел седой мужчина в хорошем пальто и отличной меховой шапке. Солнцезащитные очки закрывали пол-лица. — Это наши клиенты.
Сказав это, мужчина в хорошем пальто покинул помещение, давая понять, что его слово здесь — закон. И все бы ничего, подумаешь, еще один бюрократ желает лично допросить прибывших, но очки с зеркальными линзами смутили Гурбана. Ну, очки — и что? Мало ли безделиц сохранилось с прежних времен, когда запросто тратились ресурсы на всякую ерунду?..
— Не люблю я этих эсбэошников. — Капитан скривился. — Пришел тут, раскомандовался…
— Эсбэошники? — Гурбан торопливо прикидывал, как быть в данной ситуации. Он вспомнил: точно такие же очки носил Равиль, когда они столкнулись лицом к лицу в Орле.
Капитан, жалея, что сболтнул лишнего, все-таки ответил:
— Служба безопасности острога, или СБО. Значицца, говнюки редкостные. Подчиняются непосредственно Совету, корчат из себя борцов со слизнями, а заодно с внутренними и внешними врагами. Во все дырки, значицца, затычки! Я шпионов ловлю, а они их себе забирают!..
Итак, СБО подчиняется Совету, а Московский совет под слизнями, и Равиль — посланник Совета. Так что очки — не совпадение. Эсбэошник не просто так нагрянул сюда. Интуиция, как ни жаль, не обманула Гурбана.
Скрипнула дверь. Это вернулся товарищ в пальто. Его сопровождали вооруженные бойцы в пятнистых бушлатах и шапках-ушанках с кокардами.
— Наденьте всем наручники, — распорядился эсбэошник. — Загрузите в наш автобус и везите в Спасскую башню. Там уже ждут.
Голос его звучал бесцветно. Никаких эмоций.
*
По дирижаблю шарашили из зенитных пулеметов. И довольно метко это делали, ибо в гондоле появились дыры, в которые запросто провалится нога, а то и голову просунуть можно. Над установкой, созданной Павлом Сташевым, клубился дым.
— Маркус, что за дела?! — У Данилы возникли опасения, что пуля, прошив пол, угодит ему… ну, туда, и Мариша его разлюбит.
Маркус сжал кулаки:
— Москвичи пароль сменили.
Динамики ожили, захрипели в агонии.
— …падаем!.. — послышалось из них, а потом они умерли окончательно.
Маркус протиснулся в щель между стеной и установкой, от дыма над которой у Дана слезились глаза и першило в горле. Очень скоро Маркус выбрался обратно со значительного вида рюкзаком в руках — такие же висели на стене в соседнем отсеке.
— Помоги надеть.
Данила помог.
— А что это?
— Очень нужная вещь. — Маркус прошел к двери, из-за которой явился Дан, и постучал.
— Бесполезно, я уже пробовал — не откроют.
Но Маркусу открыли. Японец открыл, то есть бурят. Прижав трость Равиля к боку локтем, он протянул свободную руку хозяину — мол, разрешите помочь.
— А это еще что за пугало, брат?
Мариша тоже во все глаза уставилась на Маркуса. Тем временем трое бойцов в костюмах, включая японца, тоже нацепили на себя рюкзаки. Четвертый их товарищ разлегся на полу, из-под него натекла алая лужа — московские зенитчики могут делать зарубку.
С грохотом в обшивке гондолы стало сразу на пять дыр больше. Ашот и Мариша непроизвольно пригнулись, хотя следовало поджать ноги — все пули угодили в пол.
— Разберись тут… — проскрипел Маркус японцу-буряту. — Он не должен достаться Совету. Встречаемся у меня.
Японец кивнул. Маркус обернулся к Дану:
— Извини, но я не могу иначе.
После чего подошел к люку, раздраил его — засвистел воздух — и с помощью японца нырнул в пустоту снаружи. За ним последовали двое в костюмах, они покинули гондолу элегантнее босса.
Данила застыл с открытым ртом: это ж массовое самоубийство! Но почему остался японец? Ему, потомственному камикадзе, самой судьбой назначено радостно лишить себя жизни при первом удобном случае, и особенно вслед за хозяином. И по фиг, что на самом деле он бурят.
Вот только трагизм момента вмиг развеялся, когда Ашот выглянул в открытый люк и радостно проревел:
— Парашютисты херовы! А я думаю, что это у них за рюкзаки?! И пилоты тоже прыгнули!
Вот оно как. Маркус покинул подбитый дирижабль, оставив пассажиров самостоятельно бороться за свои жизни. А еще он попросил японца с кем-то разобраться… У японца, кстати, есть парашют, и он зачем-то вытащил меч из трости Равиля и уставился на Дана.
— Эй, мужик, ты чего задумал, а? — Дану не понравился этот немигающий, змеиный взгляд. — Не надо меня гипнотизировать! И меч спрячь — порежешься!
Неужели Маркус приказал разобраться с Данилой?! Но как же так? Ведь он знаком с батей Дана, он же очень высокого мнения о Павле Сташеве!..
Метра три всего разделяли японца и Данилу. Еще шаг-другой — и можно рубить.
— Эй, японец, это какая-то ошибка! Твой хозяин помочь мне хотел! У него установка особая…
Краем глаза Дан видел, как Ашот согнал Маришу с топчана и попытался поднять мебель, чтобы швырнуть в японца — жаль, ножки были прикручены полу, летательный аппарат все-таки, тут любому предмету устойчивость нужна в зонах турбулентности.
И любому человеку тоже.
Дирижабль провалился в воздушную яму.
Японца, державшего меч перед собой двумя руками, швырнуло на Дана.
Тут бы доставщику и пришла смерть — клинок вспорол бы ему живот, проковыряв дыру в кишках и желудке, и кончик вышел бы со спины, оцарапав позвоночник. Он даже почувствовал, как раздвигается под натиском заточенной стали его плоть, как нервы сигнализируют в мозг о страшной боли… А в следующий миг его в обнимку с японцем приложило боком о стену, и что-то хрустнуло, Дана швырнуло на пол, сверху навалился японец, затем они откатились, оставляя за собой багровый след крови…
Чужой крови, не Дана.
Лезвие меча продырявило армейскую куртку в подмышке, но даже не коснулось тела доставщика. Зато при ударе о стену меч переломился пополам — все ж не самурайская катана, металл попроще. Дан рефлекторно прижал обломок локтем к боку, а потом, когда он упал, на этот обломок нанизало свалившегося сверху японца. У того округлились глаза, он уронил рукоять и, встав, шагнул к Дану, который уже тоже успел подняться.