Что это было когда-то! Никогда не разделяя его взглядов, имея смутное представление о целях, нынешний посетитель не мог не подпасть под обаяние главного русского мартиниста. Как все вокруг него кипело, какой наплыв был на лекциях, как он стремительно устраивал все, за что брался, не шевельнув для этого и пальцем! Все осуществлялось само, стоило кивком указать направление. Разумеется, все это были вещи прикладные: с постановкой масштабных целей всегда было туго. Морбус, напротив, не принимал всерьез геополитику и не желал тратить сил на нейтрализацию исторических врагов Отечества, вяло отбояриваясь соображениями о высших совершенствах, на которые он якобы нацелен. Вся ошибка была в ориентации на лживую, вырождающуюся Францию, которая по крайней развращенности не могла быть для небесной России ни полновесным врагом, ни серьезным союзником. Все, кто поставил на Францию, проиграли. Тот же Генон уже проклял ее. В жизни нужно избрать либо надежного друга, либо, что даже важней, серьезного врага — и враг вытянет, дотащит тебя до собственного масштаба; у Морбуса было все — талант, сила, дар привлекать сердца, — но не было цели, и оттого они никогда не могли толком понять друг друга. Теперь было самое время — теперь или никогда.
— Прошу, — сказал Морбус, указывая на резной стул. Может, на этом самом посетитель сидел в тринадцатом, будучи, в сущности, совершенным еще неофитом, недавно из провинции, неловко излагая уже великие, но толком тогда не оформленные идеи.
— Я позволю себе без предисловий, Григорий Ахиллович, — сказал посетитель. — Не время сейчас вспоминать, кто прав и что там было. Сейчас, мне кажется, все уцелевшие силы нужно объединить для решающего рывка.
Морбус молчал — не поощряюще, не заинтересованно, почти равнодушно, как если бы слушал птичек. Приятно, но сообщить дельного не могут.
— В силу разных обстоятельств, — баском продолжал посетитель, — произошло то, чего все мы чаяли. Случилось полное уничтожение прежнего порядка, и возможно построение нового. Вы прекрасно знаете, что всех их сил хватило исключительно на разрушение. На большее они не способны, да для большего и не нужны. Теперь от нас зависит — либо бросить все силы на решающий рывок, либо ждать, пока из получившейся бифуркации само собой отстроится дурное подобие прежнего. История нам не простит. Хотя, собственно, что история? Нам могут не простить другие инстанции, куда более значительные, и о них вы опять-таки осведомлены лучше меня…
Ни слова.
— О том, какая могла бы быть эта новая небесная империя, мы, думаю, можем договориться, собравшись. Если бы для начала вы привлекли наиболее влиятельные силы, которыми располагаете… Ваше слово, вы знаете, для них приказ. Я со своей стороны обязуюсь привлечь Рурига. Руриг многое постиг на Востоке. В частности, по окрестностям Тибета и даже, смею сказать, глубже. Он умеет теперь очень, очень многое, весьма серьезное… Когда-то, вы помните, он постигал славянство через варяжество, но это была как бы одна половина. Теперь он открыл другую, парадоксально сохранившуюся в Индии. Единение северного мужества с индийской мудростью поможет наконец опрокинуть женственную иудейскую религию в самом опасном ее изводе.
Про женственную религию был пассаж из самого Морбуса, посвятившего христианскому искусу отдельную лекцию. Дамы покидали ее в крайнем негодовании.
Морбус отвернулся и посмотрел в занавешенное окно, как бы прозревая Индию.
— Со своей стороны я также мог бы… есть люди в Америке, есть в Германии, — заторопился гость. — Я полагаю, что сегодня стратегический союз с Германией на американские деньги есть первостепенная, дежурная необходимость. Там поднимается исключительно плодотворная волна. Вспомните, именно Германия есть тот исторический союзник, который… о котором… Вы лучше меня знаете, — это был спасительный прием, все время позволяющий видеть в Морбусе как бы союзника, — всегда, когда у России намечалось сближение с Германией, тут влезала Англия. Она и сейчас влезет, я уверен. А между тем совместно с тевтонцами мы могли бы сейчас… то новое человечество, в котором осуществится титаническая эра… Вспомните, ведь, собственно, и Папюс… Именно сейчас… то абсолютное единение оккультных сил, о котором мечтали, начиная с Новикова, с Тутолмина, три века… Позорно будет, если именно сейчас, когда главная работа сделана за нас и, так сказать, ходом вещей… когда уже заложены основы… — Он сбивался: какие еще нужны аргументы?! — И, разумеется, Германия: сейчас — для ограниченного, конечно, круга, — возможно пробить выезды, под гарантии возвращения, возможны поездки и вообще, так сказать, полномочия. Я располагаю… вы понимаете, конечно, что только вам… но вообще я заручился поддержкой на уровнях довольно высоких. Там есть люди, понимающие, что они уперлись в предел, что им элементарно нечего делать, что никаким марксизмом это болото не высушишь и работать никого не заставишь. Нужны стимулы. И потому вполне естественно обращение к нам, в частности, покорный ваш слуга… я не могу вам назвать конкретные имена, но поверьте, что достаточно серьезно…
— С этим приезжали уже, — сказал Морбус тускло. — Мне сообщили, прибыл человек из Москвы, тоже с полномочиями.
— То все было не то, — быстро заговорил гость, — тот человек представляет совершенно не те силы, и это, словом, неважно. Я не знаю, что он такое, но знаю, что за ним никого нет, а те, кто есть, сугубо временные люди…
— А я знаю, что он такое, — тем же слегка надтреснутым голосом сказал Морбус. — Он был бы мелким бесом, будь в нем хоть что-то бесовское, но он банальный шулер, которого я выкинул, как щенка, в шестнадцатом году. И если там, в Москве, поставили на такого, — что же я могу думать про их намерения?
Он посмотрел на посетителя в упор огромными и как бы все увеличивающимися глазами. Глаза заполнили комнату. Посетитель вспомнил некоторые свои ощущения тринадцатилетней давности и поперхнулся.
— Я еще раз вам повторяю, — сказал он, смешавшись.
— Да и не в том дело, — сказал старик, отворачиваясь. Гость прокашлялся. Сразу стало легче дышать. — Не в том дело, не в том… Не в том дело.
И то, как он это повторял, показывало, как он стар. Ему было триста, пятьсот лет, может быть, и больше. Сколько бы ему ни было, он умирал.
— Случилась вещь, одна такая вещь, — проговорил он, вцепляясь в подлокотники. Пальцы его, кажется, еще удлинились за эти годы. — Как бы сделана дырка, и в нее как бы улетел воздух. Или ушла вода, в которой лежали камушки, и стало видно, что это просто камни. Какой же теперь оккультизм, помилуйте. Ведь сказано: герметизм. Отсюда, собственно, и Гермес. Гермес герметический. Разрушено, да, и очень хорошо, но тут вдруг оказалось, что только в этом разрушенном что-то и могло существовать. Теперь же, как хотите, ничего не получится. Тогда была луна — и это была Луна, а сегодня я смотрю на луну и вижу небесное тело. Этому всему можно бы обоснование, и я когда-то займусь, возможно, но сейчас трудно заставить себя написать хоть слово… Ведь мы не знаем, что такое эфир. Эфир есть безусловно материя, посредством которой осуществляется связь. Все, что я мог, а вы знаете, я мог, — все это благодаря только тому, что эту связь, этот эфир, я ощущал физически. Теперь же я ощущаю дыру, а эфир улетел. И потому никакого герметизма быть сейчас не может, а ваш план, извините, я не улавливаю, ибо все это вне сферы моих интересов… совершенно вне сферы…
— Григорий Ахиллович, — с почти нежной, искусственной укоризной проговорил человек в тиковом костюме. — Время ли сейчас разбираться, куда улетел эфир? Сейчас время величайшего тектонического сдвига. Прежний порядок рухнул, а новый только и можно выстроить на мистических основаниях. Ведь это наш единственный шанс низринуть… вы сами знаете, что низринуть. Иудейская религия и так отсекла человечество от хтонического знания, великие маги две тысячи лет провели в подполье, тайны запечатаны — и вот наконец, кто бы подумал, они сами ЕГО опрокинули! Неужели нам не воспользоваться, не заложить фундамент нового Египта?
Морбус молчал, но, слава Богу, и не глядел больше в упор.
— У меня ученица сплыла, — сказал он после паузы. — Сейчас многие из молодых — знаете, странно… Я все думал: что они будут делать? Но оказалось, что есть вот такой выход, и я сам бы сделал это теперь при первой возможности. Однако прав оказался Эпиктет — тут нужна девственность.
— Не понял? — не понял гость.
— Девственность, — повторил Морбус, не поворачивая головы. — Я не послушался в свое время, да и странно было жить монахом… Теперь для меня этот выход закрыт, а как бы хорошо.
— Но как то есть сплыла? — переспросил посетитель.
— При известных обстоятельствах, я говорил вам, — с легкой скукой, точно ребенку, пояснил Морбус, — возможен такой выход — разумеется, для способных… Такой выход на тонкий план, когда вы делаетесь частью избранной вами стихии. У нее, собственно, и выбора не было — она оказалась в воде. Это может быть земля, воздух, может быть, при особой удаче, эфир… Это не так трудно делается, нужно только врага убить. Причем не просто убить! — Тут в его голосе появился проблеск интереса, и ожило лицо, задвигались морщины. — Не просто убить, но как бы раскатать, размыть до уровня частиц, чтобы на внешнем плане это выглядело — ну, просто уже как месиво… Я всегда говорил ей: оставьте это до крайнего случая. Но тут, видно, припала последняя крайность. Она просто размазала его. Ну, а уж после этого — хочешь или не хочешь, но тебя втягивает стихия. Потому что это не тот уже уровень, чтобы оставаться здесь.
Он с ума сошел, понял посетитель. Совершенно и безнадежно сошел с ума. Впрочем, мало ли таких в нынешнее-то время?
— Нет, нет, — сказал Морбус. — Все не то. Но вам это, знаете, безнадежно… Вам это пересказывать — все равно что мне про козни Англии.
Посетитель опять закашлялся.
— Я теперь совсем не знаю, что делать, — беспомощно проговорил Морбус. — Вот бегает этот… соблазняет простые души, сшибает денежку по мелочи… Что же? Разве я буду останавливать его? Нет, пускай. Сейчас-то он, может быть, такой и нужен. Беда в том, что я совсем не вижу будущего. Я не понимаю уже теперь, от кого добро, от кого зло и что будет в дальнейшем. Просто серая завеса, сквозь которую можно плыть бесконечно, и никакого нет обещания, что в дальнейшем будет иное. А если кто-то примет знание через него, то и в этом нет худого. Не все ли равно, от кого принимать з