— Не идет, сволочь.
— Может, скоро придет.
— А! Этот подлец решил отказаться от постоянного жилья. Да мне не из-за брюк обидно. Костюм человек как-нибудь да раздобудет, а вот честь. Турецкий Султан украл мои брюки. Я со многими мерзавцами знаком — и с тобою мы друзья — но ни разу еще так не разочаровывался… Чертовски обидно.
— Ну, а что нам теперь делать? — спросил я.
— Не горюй, старина, — ответил мой друг. Он продолжал сидеть, напоминая какой-то странный гибрид индейского вождя и кухонного стола. — В конце концов, жизнь продолжается и не вечно я буду сидеть здесь, завернувшись в эту скатерть. За городом в пустой цистерне живут мои старые друзья. Ты отправишься к ним и принесешь мне какие-нибудь штаны.
— Но, может, Султан все-таки вернется…
— Нет. Я навеки потерял брюки и хорошего друга. Брюк мне жалко. Я их всего семь лет носил. Ну, да все равно — не одежда красит человека. Похожу в чем-нибудь похуже.
Если бы вы видели брюки Чурбана Хопкинса, то подняли бы сейчас шляпу перед непритязательностью этого человека.
— Но… если бы ты занял мне свои брюки, — сказал Хопкинс, — я бы через полчаса вернулся с одеждой.
Мне эта идея не понравилась.
— Слушай… я предпочел бы, чтобы у меня остался и друг, и брюки…
— Короче говоря, ты не доверяешь мне? — сказал он с холодной, режущей, как нож, насмешкой. — Именно ты, с которым я отсидел два года в Синг-Синге? Тот, с которым я делил горький хлеб неволи.
— Чурбан, мне самому больно, но не могу я вот так сидеть голым, завернувшись в скатерть…
Послышался топот ног по сходням, и на палубе появился босой парнишка с конвертом в руке.
— Меня один сумасшедший прислал, — сказал парнишка. — На него все глаза пялят, потому что он одет в какую-то слоновью шкуру до колен… Полиция даже народ начала разгонять, чтоб за ним не бегал…
По этому описанию я сразу узнал Турецкого Султана в штанах Хопкинса.
— Что он просил сказать?
— Он велел мне идти с ним в лавку старьевщика и там обменял свои штаны на красные, мусульманские шаровары.
Чурбан так и подпрыгнул.
— Что?!
— Да. Он их обменял. Сначала сказал, что заплатит за товары, а, когда надел их, сильно поругался с продавцом и не дал денег… Потом он написал эту записку и сказал, чтобы я отнес ее сюда и вы мне тогда дадите пять франков и еще выпивкой угостите…
Мы его наскоро угостили пинком в зад, а потом распечатали конверт.
Вот что писал Турецкий Султан: «Ребяты!
Ничего не поделаиш. Пришлос вас обмануть. Все одно с баржы нада смыватса. Потому тут нечысто. В трюм принесли большой яшчик. Я думал может там есть чего украст. Они ушли а я посматрел: что там. В яшчике лежит труп. Плохое дело. Смывайтес! и Вы тоже. Из за полиции. Очень извиняюс. И желаю удачи.
Туррок.»
Паршивая ситуация. Оказывается, в трюме лежит труп.
— Шпарь бегом, — сказал Чурбан. — Если через час не вернешься, я прыгну в воду, а там уж лучше утонуть, чем на берег без штанов выбраться.
Вообще-то, учитывая отчаянное положение, в котором оказался Турецкий Султан, поведение его понять можно, но все равно с его стороны было подлостью оставить нас с трупом.
— Иду…
— Дойдешь до авеню Маршала Жофра, а оттуда надо по шоссе добраться до кладбища. За ним будут цистерны.
— Ясно.
— Возле почты стоянка машин — если б угнать какую-нибудь, получилось бы быстрее всего.
Я возмущенно ответил:
— Что? В день Марты?!
— Да, верно. Ты же на этом чокнутый… Ладно, как хочешь, только поспеши.
Я бегом сбежал по сходням.
Глава вторая
ЧУРБАН ХОПКИНС ПОЛУЧАЕТ ШТАНЫ, ДЕЛО ОТ ЭТОГО, ОДНАКО, ЛЕГЧЕ НЕ СТАНОВИТСЯ. ПРЕДЛОЖЕННАЯ КВАСТИЧЕМ ПОМОЩЬ ТРЕБУЕТ ВРЕМЕНИ, А ТЕМ ВРЕМЕНЕМ ТРУП ИСЧЕЗАЕТ.
Среди стоявших за кладбищем цистерн я довольно быстро нашел жилище моих друзей. Они — Альфонс Ничейный и два его постоянных компаньона — были как раз дома. Об Альфонсе Ничейном достаточно сказать, что выслан на вечные времена он был уже из любой страны земного шара, так что давно уже мог пребывать на нашей планете только подпольно. Главным образом — ночью. Если верить Чурбану, он был датчанином, один гватемальский торговец наркотиками клялся, что это испанец, а сам Альфонс гордо утверждал, что он — «человек без родины», потому что пришел на свет в какой-то туземной деревушке неподалеку от Коломбо, а родители его не были внесены в списки граждан какого бы то ни было государства.
Крестили его на армянском пароходе, но само-то это государство успело к этому времени исчезнуть. По мнению полицейских экспертов, его в целях исправления вообще следовало бы убрать на какую-нибудь другую планету.
Парень он был красивый, с немного девичьим лицом. Очень изящный, с благородной внешностью и по-настоящему воспитанный.
Ножом, однако, редко кто умел пользоваться так, как он, и один капрал в Суэце после полученного несколько лет назад удара до сих пор так дергает плечом, что о нем даже писали в специальном медицинском журнале.
Альфонс и два его товарища устроились в цистерне совсем по-домашнему. Перед отъездом бродячего цирка они, не пожалев трудов, но зато с малыми затратами приобрели занавес и покрыли им холодные камни. Спали все трое на раме от грузовика.
— Что нового, Копыто?
— Чурбан Хопкинс сидит на барже, завернутый до пят в скатерть, и очень ждет вас.
Я рассказал ему нашу грустную историю. Альфонс негромко чертыхнулся. Его товарищи выругались громко. Попался бы им только сейчас Турецкий Султан!
— Дайте поскорее какую-нибудь одежку, — поторопил я.
— Ты что? Может, мы похожи на кинозвезд? У кого это из нас водится лишняя одежда?
— Но ведь нельзя же, чтобы Хопкинс так и состарился, завернутый в скатерть!
— Этого и мы не хотим. Придется костюм у кого-нибудь позаимствовать.
— Ребята! — заметил я. — Надо будет сделать это по-честному, потому что сегодня именины моей матери.
— Ладно! Подпоим кого-нибудь, — сказал один из постоянных компаньонов Альфонса, а другой возразил, что дешевле обойдется хорошенько стукнуть этого кого-нибудь.
На том и остановились.
К счастью, в бараке рабочих, ремонтировавших дорогу, нам удалось без всякого насилия обзавестись промасленным, дырявым халатом. На время сойдет и он.
Мы поспешили к барже. Был уже поздний вечер, что-то около одиннадцати. На набережной не было ни души.
— Которая из них? — спросил Альфонс, показывая на стоящие у причала баржи.
— Вон та, в тени… За угольщиком.
— Стойте здесь, — приказал он своим компаньонам. — Если что будет неладно, дадите знак. А ты пойдешь покажешь дорогу.
Подойдя к сходням, я пронзительно свистнул. Тишина… Заснул он, что ли, от расстройства чувств? На том месте, где мы с Хопкинсом ждали возвращения Турка, лежала брошенная на палубу скатерть.
— Наверное, ушел вниз, чтобы не сидеть тут одному голым. На берег нагишом он не отправился — не такой это человек.
— Что верно, то верно. Хопкинс за своей внешностью следит. Спустимся, стало быть, в трюм. Может, он нашел покрывало получше и завалился спать.
Люк мы нашли без особого труда — оттуда так несло запахом соленой рыбы. Фонарик Альфонса осветил гнилые доски обшивки трюма.
— Вон и ящик стоит, — сказал я. — Тот, в котором будто бы лежит труп.
— Ну и что?
— А кто знает — нет ли чего при покойнике?
— Исключено.
— Почему?
— Потому что, как только ты ушел, Чурбан немедленно поспешил в трюм, чтобы взглянуть на покойника. Либо там ничего не было, либо Хопкинс переоделся и ушел.
— Вряд ли, — заметил я.
— Почему?
— Потому что, если бы там была какая-нибудь одежда, Турецкий Султан не стал бы ждать нас, завернувшись в скатерть.
— Верно.
— Все равно, взглянем.
Мы, спотыкаясь, спустились вниз. Альфонс светил фонариком, а я прихватил ломик, но это оказалось лишним — крышка ящика не была закрыта.
Альфонс направил луч фонарика внутрь ящика, вскрикнул и выпустил фонарик из рук.
Я почувствовал, что у меня ум за разум заходит…
В ящике лежал Чурбан Хопкинс!
Мертвый!
— Каррамба! — выругался Альфонс. Выругался от волнения почти шепотом, но вы бы ошиблись, попытавшись сделать выводы о его происхождении по вырвавшемуся у него проклятию. Он редко дважды подряд ругался на одном и том же языке. Если судить по репертуару ругательств, его можно было бы отнести к любой нации земного шара. Впрочем, сильно сомневаюсь, что они стали бы оспаривать Альфонса друг у друга.
— Ты, — прошептал он. — Копыто!.. Что… что ты скажешь?
Я не знал, что сказать. Просто стоял, словно окаменев. Господи… Бедняга… Чурбан, добрый, старый товарищ…
Альфонс поднял фонарик. Одежды на трупе не было. Все было в крови, но рана не была видна. Только когда мы перевернули Хопкинса, выяснилось, что он получил пулю в затылок.
— Мы найдем, кто это сделал, — сказал я.
— Правильно…
— И расплатимся за Хопкинса сполна.
— Даже, если понадобится, с процентами…
Мы стояли понурившись. Мало на свете таких веселых, добрых, настоящих парней, каким был Чурбан Хопкинс.
— А теперь… прежде всего похороним беднягу как следует, по-матросски.
— Тихо! — сказал Альфонс, хватая меня за руку. Что-то двигалось в темноте, но не похоже было, что это крыса бегает по доскам трюма.
— Посвети…
Альфонс направил луч фонарика в угол и…
Прыжок… Какая-то тень бросилась к трапу.
Мы бросились вслед за ней. Альфонс, столкнувшись со мною, упал, и нас окружила кромешная темнота. Загремели ступеньки трапа, но прежде чем беглец успел добраться до люка, я схватил его за лодыжку. Мы покатились вниз, и тут мне удалось вслепую хорошенько влепить ему кулаком.
Я — человек набожный, но о моем левом прямом с уважением отзываются самые видавшие виды парни…
— Посвети! — пропыхтел я.
Вспыхнул свет — и я остолбенел даже больше, чем несколько минут назад.