Медленно, на ощупь, понемногу продвигаясь… Вот, я обоснуюсь здесь, на полу. Какой-то шкаф, что-то большое, но на полу перед ним есть достаточно места. Прилетит, скорее всего, не в эту стену, при этом она цельная, без окон и несущая. Не стена, а мечта. Главное, чтобы не рухнула на меня от прилета чего-нибудь крупнокалиберного, а то все ее плюсы сразу превратятся в минусы.
— Ищите место пониже и от окон подальше, — посоветовал я, растягиваясь на полу. Почему-то в голове крутилось осознание того факта, что наши групповые забеги не остались незамеченными, и поэтому совсем скоро начнется какое-то веселье. ОстротА, довольная нашим времяпрепровождением, останавливаться не будет.
— Мы вот тут, тут вроде диван какой-то или кушетка, — отозвались из темноты.
Сейчас со мной был один из старых «вагнеров», что не вылазил с передовой в разных странах мира, и два необстрелянных бойца — пожилой, но здоровый, ворчливый и агрессивный Феникс и крайне разговорчивый и чрезмерно активный Тесьма. Тесьму даже в темноте нельзя было бы с кем-нибудь перепутать, он говорил, почти не переставая. Помню, как мы ехали с полигона, и я, чрезвычайно утомленный, пытался уснуть. Не получалось из-за шума — быстрый, высоковатый голос Тесьмы перебивал рев от ветхого грузовика ГАЗ, на котором мы ехали, и спать было совершенно невозможно. Я тогда проклинал вообще все на свете, однако признавал, что этот боец был, в общем-то, славным, адекватным и идейным человеком. Помню, записывал его на телефон, когда он решил прочитать в честь дня рождения своего малолетнего сына небольшую речь. Слова про то, что он хочет, чтобы сын вырос таким же бойцом и так же сражался за святой русский народ, я потом еще неоднократно слушал, сохранив видео на мобильнике. Из этого боевого выхода, первого в своей жизни, Тесьма уже не вернется.
Они копошились где-то в темноте, пока я пытался как можно уютнее разместиться на полу. Благодаря покрывающему меня от бедер до затылка кевлару лежать было не холодно, но и удобным такое положение не назвать. Да и вообще, амуниция — это такая штука, что у тебя либо есть броня, либо тебе удобно. Иного выбора нет. Тем более это все не предназначено для того, чтобы расслабляться, лежа на полу, и прочих гедонистических практик.
— Может, туда?
— Нет, там стена.
— А тут куча мусора какого-то.
И свист. Свист, который нельзя перепутать вообще ни с чем, — приближающейся мины, которая вот уже преодолела вершину своей траектории и теперь падает почти отвесно вниз, прямо тебе на голову. Падает, рассекая воздух острым носиком взрывателя и хвостовиком, гудит и оповещает о своем приближении.
Очередной, уже который за последние сутки, взрыв. Где-то недалеко, но на самом деле это еще не повод для беспокойства — целей только на нашей улице, как мы выяснили, было достаточно. Стреляй почти по любому дому, кого-нибудь да зацепишь. Возможно, что начали работать и по нашим двум укрытиям, а может быть, и нет. Тем временем мои размышления были прерваны диалогом между коллегами, которые обсуждали примерно то же самое.
— Нас заметили, скорее всего, — раздался голос Феникса.
— Да какая разница, нас или не нас. Могут стрелять и не по нам, а попасть сюда. Или стрелять сюда, и не попасть. Правды мы все равно никогда не узнаем, да и без толку это все.
— Граф воюет давно, привык уже ко всему, ему вообще пофиг, — с толикой уважения в голосе сказал Тесьма из темноты.
Мне даже стало немного неловко из-за этого комментария. Мне не то чтобы пофиг, думаю, нет на свете людей, которые были бы абсолютно равнодушны к своей скорой гибели. Однако при этом я прекрасно понимал, что волноваться из-за того, что нас обстреливают, не стоит. Можно посмеяться, пошутить, покурить, но точно стоит избегать самонакручивания и дополнительного расшатывания нервной системы. Лучше в очередной раз занять мозг расчетом вероятностей.
Пока я ерзал на полу и думал о том, как хорошо может защитить нависающая надо мной стена от попадания мины калибра 82 миллиметра, случайно задел головой что-то металлическое. Металлическая коробка. Большая. Сейф? Я даже не стал задумываться по поводу того, что делать сейфу в не очень богатом дачном домике. Сейф так сейф, меня вполне все устраивает.
Еще немного переместив свое непомерно тяжелое из-за пушки, автомата и брони туловище, я засунул голову в металлическую коробку. Вот, теперь хорошо. Даже если стена обрушится, голову и шею не раздавит. Еще на пару процентов поднял свои шансы на возвращение с этих боевых. Только вот запах… Запах мне что-то напоминал, и я не мог понять, что именно. Тянуло какой-то гарью, железом, чем-то еще, чем-то знакомым. Подгоревшей едой, что ли?
Судя по всему, тот металлический короб, где я решил спрятать голову, был вовсе не сейфом, а обычной газовой духовкой. Не очень большой духовкой, где с трудом помещалась моя защищенная кевларовым шлемом голова.
На улице продолжался свист. Знаете, если мина проходит над головой, это сразу слышно. Звук не усиливается, снаряд просто проносится над тобой и летит куда-то дальше, мелькнув, свистнув на полсекунды и заставив нервы встрепенуться. Сейчас же что-то опять летело именно ко мне, именно туда, где я находился. За те же полсекунды звук резко усилился, стал злее и агрессивнее, а затем раздался… Шлепок с каким-то прихлюпыванием. Будто пудовая гиря с разлету упала в деревенский туалет, прямо в кучу чего-то весьма жидкого и отталкивающего.
Мина не взорвалась. Упала где-то тут, неподалеку, но взрыватель не сработал. Ну что же, значит, пока судьба мне благоволит, ОстротА только пошаливает — это была не моя мина и не мина для тех, кто сейчас находится со мной в одном укрытии. Упомянутый звук шлепка, изданный миной при вхождении в рыхлую и влажную землю, должен был быть куда тише, нежели грохот взрыва, поэтому для кого-то этот прилет вполне себе мог быть последним, а не стал. Хорошо-то как, благостно на душе от этого. Когда ты мог умереть, но не умер.
Да и в целом чувство благости, которое дарит тебе война, сложно с чем-то сравнить. Обычно мы живем жизнью, в которой от нас почти ничего не зависит — ходим в офис или на другую опостылевшую работу, на которой, если нас не будет, нас легко заменят на кого-нибудь еще. Может быть, что от этого станет даже лучше.
Современный человек в обычной жизни, во всяком случае, большинство, не может отвязаться от мысли, что он просто муравей среди таких же. Каждый убежден, что он особенный, неповторимый и самый-самый, но большие города (да и жизнь в целом) шепчут тебе на ухо, что нет, это все вовсе не так. Что останется от тебя, когда ты умрешь? Максимум квартира, в которую заедут твои внуки, поморщат нос от «бабкиного запаха» и начнут делать ремонт. Это тот максимум, который мы можем дать этому миру, будучи стандартным представителем рода человеческого.
Но все меняется, когда ты становишься солдатом. Знаете, у Гумилева даже был стих на эту тему: «…Cвято дело величавое войны, серафимы, ясны и крылаты, за плечами воинов видны». На войне человек становится вершителем судеб других людей, меняющим реальность и бытие прикосновением своих рук. Один твой боевой вылет, и человечество уже изменилось: у одного противника могли быть сотни, тысячи потомков — и детей, и внуков, и правнуков. Но их уже не будет, потому что в твои руки попало перо, которым пишется история человечества. Или те бойцы, которых завели в разрушенный дом. Их же уже могло не быть на свете. Если бы на наше скопление обратили внимание и «носатый» действительно закинул снаряд в тот обрушающийся домик, то к Творцу приблизился бы уже экипаж танка, стерший с лица земли и переписавший историю их семей, близких, городов и даже России.
Что мы, что наши противники — мы меняем мир, пишем его будущее. Может, многие не чувствуют этого, просто зарабатывая тем, что они умеют делать. Или просто получают удовольствие от происходящего, что тоже немаловажно. Но есть и те, кто понимает истинные масштабы и истинное влияние того, что происходит здесь, в разрушенных домах, погребах и окопах.
Хотя со стороны наше времяпрепровождение может показаться абсолютно бессмысленным. Что мы сейчас делаем? Просто ждем окончания обстрела, чтобы парни могли пойти дальше, к Угледару, и там приступить к охране позиций. Нас тем временем продолжают пытаться убить. Об этом напоминал не только работающий миномет, но и дрон, который пролетел вдоль улицы, очень невысоко и близко к нашим окнам. Совсем страх потеряли, черти, летают как у себя дома! Чувствуешь себя человеческим повстанцем во вселенной Терминатора, которая мне уже вспоминалась, прячущимся от восставших роботов. Нужно что-то с этим делать.
Я направил антидроновую пушку в окно, запустил ее и продолжил лежать, размышляя о чем-то высоком. Это, конечно, не принесет мне особого успеха и не приземлит десяток дронов, но и лишним не будет — какие-никакие, а помехи от этой шайтан-трубы исходят, пусть им сигнал подпортит, замажет качество передаваемого на пульт сигнала. Пусть пострадают.
Взрывов не было слышно уже несколько минут, и я решил отчитаться перед начальством о положении заступавших групп.
— Командир, я Граф. Парни размещены в нескольких домах вдоль первой улицы, пересидели обстрел. Ждем дальнейших распоряжений. Как принял?
— Граф, принял тебя. Мы неподалеку, скоро выдвинемся в вашем направлении. Встретишь нас? Прием.
— Встречу.
— Выдвигайся минут через пятнадцать.
Шипящая рация замолчала, а я был даже немного огорчен — через пятнадцать минут надо будет подниматься и опять пилить на улицу, а мне было хорошо и здесь. Картинкой можно было почти залюбоваться — на черном фоне выделялся только чуть более светлый оконный квадрат, куда был направлен ствол мерно жужжащей и отпугивающей всякую летающую нечисть пушки. Но сейчас даже любоваться не хотелось — все, что я делал, это время от времени поглядывал на часы и думал о том, как недолго мне еще осталось находиться в этом уютном гнездышке, за стенами которого летали и роились дроны, мины и прочие опасные для здоровья предметы.