Но любое затишье рано или поздно будет прервано бурей, а любая тишина под Угледаром — свистом приближающейся мины. Воздух ревел, закручиваясь о хвостовик падающего из недр голубого неба снаряда, оповещая нас о приближающейся опасности.
— Ложись!
Землю тряхнуло, по ушам хлопнуло воздушной волной. Где-то очень недалеко. Судя по всему, наша маскировка в виде побитого жизнью камуфляжа была не так надежна, как предполагалось, — по дачам опять начал работать миномет. Снова нельзя сказать, по нам ли, но в этот раз мне почему-то казалось, что да, именно по нам. Две наши фигуры привлекли внимание со стороны какого-нибудь оператора БПЛА, и нас решили разобрать, не жалея снарядов калибра 120 миллиметров.
Мир вытянулся в узкий тоннель, ведущий от заборчика, под которым я залег, к очередному дачному домику. Тяжелая броня почти не ощущалась, автомат и пушка были забыты — главное, как можно скорее скрыться от осколков, которые вот-вот брызнут со всех сторон. Вот, успели. ОстротА с воем пронеслась мимо нас по улице, не успев схватить и впиться в тела острыми металлическими пальцами. Мы были быстрее, чем она. Мы успели упасть, перебежать и спрятаться… В крохотном деревянном домике. Там было, наверное, комнаты две — в одной остался Гиннес, а в другую ввалился я, опершись спиной на какой-то ветхий и заваленный мусором диван. Если представить, как осколки пробивают ту стену с окном, что выходит на улицу, то они скорее попадут в диван, чем в меня. Можно отдышаться после короткой перебежки, подуспокоиться и подумать о том, что делать дальше. А что делать дальше? Ждать. Ждать, пока стрелять прекратят, когда гипотетическая «птичка», которая за нами наблюдала, наконец посадит батареи и улетит. Видели ли они, куда мы скрылись? Если да и если стодвадцатка прилетит в этот дом, то нам будет очень паршиво. Он просто разлетится на щепки стен и обломки мебели, а нас либо порвет, либо раскидает вместе с диваном, холодильником и всем содержимым этого недоукрытия.
Кстати, холодильник. Но мое внимание привлек даже не он, а наклейки, которыми он был разукрашен. Обычные такие наклейки шириной сантиметра два и длиной четыре можно было найти под оберткой продающихся по рублю жвачек. Кто-то примерно моего возраста в детстве украшал родительскую или дедушкину дачу. Эти наклейки висели нестертыми десяток-другой лет, дача старела вместе со своими владельцами, что могли нет-нет да и глянуть на творчество потомка, оставшееся на холодильнике теплым напоминанием о его детских годах. А теперь на эти наклейки, на что-то детское, теплое и интимное, смотрит закованный в броню солдат, забежавший сюда, соревнуясь в скорости с охотящимся на него демоном. Это как-то слишком сюрреалистично, странно и неприятно — быть именно тем солдатом. Частью какого-то совсем другого мира, состоящего из смерти, боли и огня. Слишком взрослого мира, порочащего и убивающего чьи-то детские воспоминания.
Процесс ожидания прекращения обстрела представлялся мне долгим, размышлять о наклейках с героями боевиков и автомобилями я долго не мог, поэтому из одного из магазинных подсумков достал смартфон и включил камеру, направив ее на себя. Эти ролики сохранились, поэтому и содержимое записей можно рассказать с документальной точностью и абсолютно точно описать мой тогдашний внешний вид: глаза закрывают защитные очки, на голове — прикрытый выцветшим чехлом расцветки «мультикам» черный шлем, пыльные, серые усы и борода, а ниже — все тот же «мультикам», который закрывал сделанный из кевлара воротник. На груди торчали аварийные ножницы, аптечка и рация с короткой антеннкой, а плечо пересекал ремень от автомата.
Селфи под обстрелом
— Привет, Алишенька, — начал я надиктовывать обращенную к жене запись каким-то слишком возбужденным, воодушевленным, как мне показалось позже, голосом. Я предпринял несколько попыток записать ролик, но они постоянно прерывались взрывами, сотрясаниями и лезущей ко мне подружкой.
— Знаешь, я даже ревную, — скалилась на меня ОстротА, наблюдая за тем, как я пытаюсь записать весточку для любимой женщины, — или ей нужно ревновать? Она далеко, а ты здесь, со мной. Сколько можно бегать, милый? Просто иди ко мне, расслабься, будет не больно. Просто иди ко мне, и все это закончится.
Я не смотрел на ужимки старой, как мир, твари и продолжал записывать видео, стараясь сделать вид, что мы с Гиннесом здесь одни. Но это было сложно — ОстротА явно была не в себе, она свистела и плевалась снарядами с завидной частотой.
— Смотри мне, милый, я такая единоличница… Мне так не нравится, когда меня меняют на кого-то еще. Раз тебе со мной плохо, может, ускорить встречу с твоей ненаглядной, а? — Глаза богини сверкнули чем-то уж совершенно недобрым. Не игривостью, не похотью, а именно злобой и раздражением. Уголки губ опустились вниз, а тонкий язык несколько раз скользнул по острым зубам, как бы оценивая их остроту.
— Воздух!
Где-то поблизости кружило нечто летающее и, скорее всего, вражеское. Не думаю, что морпехи в очередной раз решили рискнуть дроном и полетать над нами, смотря, по кому работает вражеский миномет. Так, если снять все-таки эту жужжащую мразь, то нам станет куда проще — враг ослепнет, а вместе с ним отступится и подбирающаяся к нам ОстротА, пальба прекратится.
Я пошел к входу, запустив пушку и опять направив ее куда-то в сторону, откуда исходил звук. Однако глазами нащупать «птичку» мне так и не удалось, а звук перебивался моим незадачливым орудием.
— Ближе сюда начал бить, — обратился я уже к Гиннесу, поняв, что каждый следующий разрыв дает мне по ушам чуть сильнее, чем предыдущий, — если сюда попадет, то сразу жопа. Предлагаю марш-бросок в сторону бункера по улице. Между залпами около минуты, за это время должны спрятаться в другом доме.
Уже не помню, что сказал напарник, но вроде бы каким-то образом выразил согласие. Да даже если бы и не выразил, оставаться дальше и ждать, пока миномет все-таки пристреляют, было делом глупым и неблагородным, а нормальный бункер мог гарантировать нам выживание даже в том случае, если криворукие украинские минометчики каким-то чудом несколько раз подряд попадут в дом, под которым мы засядем. Там ОстротА меня не достанет. В бункере я уверен.
Я приподнялся и начал ждать очередного разрыва, который послужит сигналом к началу следующей перебежки. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Еще раз и еще. Сколько можно уже ждать этого прилета? А вдруг это как раз тот, что в щепки разнесет наш домик?
Нет, не тот. Взрыв прогремел где-то рядом, но нас никак не зацепило — я даже не видел, где разорвалась мина, подняв вверх еще один фонтан земли и мусора. Скорее всего, где-то на участке за домом. Однако я в тот момент об этом не думал — я нес вперед себя броню, автомат, пушку, боекомплект и еще всякую мелочовку типа куртки и закрывающих лицо очков. Это странно, быть облаченным во всякую многослойную и зачастую увесистую амуницию и при этом пытаться выжать из себя максимальную скорость, однако такова доля современного солдата. Не думаю, что средневековым воинам в кольчугах и металлических шлемах было легче. Но с другой стороны, им не приходилось бегать от минометов.
Я несся вперед, пытаясь понять, каковы у меня шансы добежать вон до того достаточно крепенького домика. Может, там даже есть погреб… Но нет, нет у меня шансов — опять, в очередной раз, хвостовик мины с криком режет воздух. Пронзительно — ликующий крик ОстротЫ, почуявшей добычу и желающей как можно быстрее расправиться с ней, удовлетворить свою похоть и тягу к садизму, звучит именно так — как свист падающей мины, как рев приближающегося танкового снаряда, как грохот высвобождающейся из взрывчатки энергии.
— Ложись! — снова заорал я.
— Добегаешься, добегаешься, сволочь! Никому нельзя так со мной обращаться, понял меня? Понял?!
Истеричные женщины — это именно то, что отравляет существование большинства мужчин на белом свете, а в моем случае это даже и не женщина — нечто куда более опасное, страшное и властное.
Снова падение, снова взрыв и пробегающий мимо меня с провиантом Гиннес. И крайне неуместные разборки, когда я начал попрекать его невнимательностью и невыполнением команд, он огрызаться, и все это — во время очередного забега в сторону того дома, до которого мы не успели добраться во время предыдущего рывка.
Вот он. Не бункер, даже без погреба, но уже лучше, чем было — сквозь сбитую штукатурку проглядывали сложенные из шлакоблоков стены, укрытие было плюс-минус надежным. Но не бункер, не бункер… Если уж ОстротА заметила нас глазами оператора БПЛА, то они начнут пристреливаться уже по этому дому. Ничего хорошего нам это, конечно, не сулит. Но им может надоесть в любую минуту.
Разрыв, очень недалеко. Я лежал на полу в страшном напряжении, проводя эти никому не нужные, самоуспокоительные расчеты вероятности нашей гибели. Они и смех — все, что позволяет не сойти с ума. Когда вернемся в располагу, можно, например, снять ролик у сохранившегося книжного шкафа. Гиннес будет сидеть там в каком-нибудь свитере, похожем на гражданский, и под печальную музыку потягивать чашку чая, в то время как на заднем плане тоскливый голос будет вопрошать: «Тоска? Депрессия? Уныние и апатия? Служба в „Имперском легионе“ вернет вам вкус жизни!» Тем временем Гиннес встает, улыбается, подходя к окну, надевает каску, а за окном вместо привычного городского пейзажа — небольшой ад. Наверное, будет забавно, должно хорошо завируситься. Во всяком случае, у меня эта сценка вызвала нервный, обрывистый смешок.
Миномет опять начал бить точнее — следующий взрыв затолкнул в окна облака пыли, а это значит, что следующий прилет может поставить жирную точку на нашей с Гиннесом карьере добровольцев, наемников или международных преступников — формулировка очень зависит от того, по какую сторону баррикад будет находиться читающий. Забег по пересеченной, взорванной и обстреливаемой местности продолжился — мы снова выскочили на улицу и понеслись вперед, пытаясь на ходу прислушиваться к происходящему вокруг.