Каждое движение отдавало страшной болью, больно было приподняться, больно было сместить ноги и свесить их вниз. Даже перемещение с каталки на кровать давалось с трудом, чего уже говорить о куда более сложных манипуляциях, на которые я решился от безысходности. Прямо возле кровати стояло кресло-каталка, однако добирался до нее я минут пять, не меньше. Подкатил к себе рукой и начал процесс переползания, борясь с желанием плюнуть на все и вернуться на кровать. Нет, позволить себе подобного я не мог.
Но вот, я уже в кресле. Больно, неприятно. Кровь приливала к срезу того, что называли «культей» — очень мерзким и отталкивающим словом. Еще тяжелее было услышать в свой адрес слово «ампутант», которое тоже раздражало и вызывало желание запустить в говорившего это медика чем-то со стоящего неподалеку стола. Однако сил на это, конечно, не было.
Последние волевые и физические ресурсы, которых, как мне казалось, у меня и не было, я израсходовал на кресло-коляску. В полумраке, без линз, я проезжал по коридору мимо дверей с еле различимыми надписями и пытался найти табличку, гласящую, что за ней скрывается туалет.
Она здесь — за одной из пластиковых дверей уборная. Я понимал, что мне еще долго будет больно и неудобно, по крайней мере до тех пор, пока я не окажусь опять в кровати. Однако не представлял, что будет так больно.
Дверь не была предназначена для колясочников. Она просто была уже, чем кресло-каталка, поэтому я не мог подъехать к бывшему неподалеку туалету при всем желании. Эта мысль долго пыталась уложиться в моей голове, но когда осознание пришло, из глаз просто брызнули слезы — слезы обиды, ненависти, непонимания этого всего. Обиды на все окружающее меня. Без всхлипов, без дерганий, слезы просто обильно текли по щекам и капали на засаленный зеленый тельник, в котором я был последние несколько дней. Обидно, да. Но слезами этому точно не поможешь.
Я поехал обратно, пытаясь вытереть лицо так, чтобы не было видно, что я только что выделял жидкости из не предназначенных для этого отверстий. Сестринская… Закрыто. Дежурная… Да, можно попробовать. Заспанная женщина на мой вполне логичный вопрос, как вообще в моем положении можно попасть к унитазу, сказала, что мне нужно найти клизменную — там есть все необходимое и дверь несколько шире. Благодаря этой информации минут через двадцать я снова оказался в кровати, полностью выдохшийся и забывшийся тревожным сном.
Следующий день начался также с ожидания. От завтрака я отказался, посмотрел новости и продолжил ждать. Спросил у родителей, где они, — мать и отец уже прибыли в город и ждали Алину. Объяснил им, где я и в каком отделении меня найти, но лежал как на иголках. Шевелиться было нельзя, но минуты снова удлинялись. Теперь это было похоже на ожидание еды из микроволновки, когда вы крайне голодны и с интересом наблюдаете за таймером, который все стремится замереть на том же месте, чтобы не отдать вам долгожданный обед.
Но вот в коридоре, лицом к которому я лежал, мелькнула хрупкая фигура в белом, не по размеру халате, накинутом на плечи. Еще до ее появления я услышал звонкий высокий голос, который разлился внутри меня долгожданным теплом. Вошли фигуры отца и матери, а вместе с ними вошла и она — моя долгожданная, единственная и неповторимая. Мой единственный действующий обезбол.
На лицах родителей отразился трагизм, и им сейчас будто было куда тяжелее, чем мне. Видеть своего сына калекой, перемотанным окровавленными бинтами, после многих месяцев с последней встречи. Это страшно, тяжело, я это прекрасно понимал, но я был рад видеть их, а также наконец прикоснуться к столь дорогим рукам. Увидеть взволнованный взгляд, но на радостном, таком красивом лице. Она рада была меня видеть — пусть даже таким, пусть даже калекой, но живым и вернувшимся. Я понимал, что у нас все будет хорошо. По ней, по той радости, что наша встреча дарит нам обоим.
Я был счастлив. Боль пусть никуда и не делась, но она была уже совершенно не важна. Здесь грозы только свинцовые.
Недавно у меня возникла идея написать несколько слов о военной романтике. О том, как война видится за тысячи километров от нее, и о том, что начинаешь чувствовать, находясь на линии соприкосновения с противником, о том, чего ты ждешь, к чему готовишься и с чем затем сталкиваешься на самом деле.
Впервые выдвигаясь из Санкт-Петербурга в сторону Ростова, я скачал себе на телефон несколько книг. Это были произведения Достоевского, до которых я на тот момент не добрался, и «В стальных грозах» Юнгера. Юнгера среди сознательных русских людей в целом любят, но я был от него достаточно далек, никогда у меня не было особой тяги к тяжелому германскому милитаризму. Но мой интерес еще до войны немного подстегнула публикация Илона Маска, после которой спрос на «Стальные грозы» вырос в разы, а выдвижение на СВО в марте 2022-го года подтолкнуло меня к мысли, что читать все-таки нужно.
Не знаю, что я собирался увидеть, но первые страницы меня разочаровали. Траншеи, прилетающие снаряды, мертвые французы… Похожее чувство я испытывал, знакомясь с «1984» Оруэлла. Русского, знакомого с историей своей страны, творчество Оруэлла впечатлить не может. Русского, сидящего в окопах гражданской войны 2022 года (напоминающей одновременно и чеченские войны, и Вторую мировую), не могут впечатлить «Стальные грозы», название которых дышит военным пафосом. Находясь в блиндаже, я переключился обратно на Федора Михайловича, а Юнгера дочитал уже гораздо позже, оказавшись в совершенно безвыходном положении.
Так что же видит воодушевленный романтик, прибывший на передовую? Какие выводы он делает?
Во-первых, война — это скучно. Художественные и документальные фильмы, игры и книги о войне должны заинтересовать читателя, а перед суровой реальностью такие цели не стоят. Штурмы, отражение атак, засады, наступления — именно так обычно представляют себе столкновения между государствами на поле боя. В реальности же все несколько иначе.
С того момента, когда я отбыл из Санкт-Петербурга, я только и делал, что ждал. Ждал, пока поезд прибудет в Ростов. Ждал, когда дадут пересечь границу. Ждал, пока меня запишут в отделение и отправят на передовую. На передовой, в окопе, я тоже ждал вражеской атаки и ждал, пока закончится боевое задание. После задания ждал, когда опять отправят на передовую. Можно сказать, что вся жизнь человека состоит из ожидания чего-либо и редких проблесков, моментов наслаждения и получения желаемого. Но на войне рутина давит сильнее всего.
Изначальное воодушевление от вида групп вооруженных солдат, от «Солнцепеков» с огромными литерами Z на борту, тяжело двигающихся куда-то вдоль дороги, от самого понимания того, что я теперь солдат-доброволец, быстро закончилось. В своем подразделении я увидел обычных мужиков-шахтеров, которых мобилизовали, нарядили в старый пиксель и отправили штурмовать Авдеевку, раздав автоматы, советские подсумки под четыре магазина, что вешаются на ремень. В комплект бойца также входили шприц, тройчатка (три стеклянные ампулы — с каким-то противошоковым препаратом, чем-то для замедления кровотечения и обезболом), а также жгут. Что такое «Промедол» или «Нефопам» в специальных тюбиках, здесь тогда еще никто не знал, а средство для сгущения крови, как позже выяснилось, помогало только при курсе от недели, поэтому в боевых условиях не могло быть применимо никак.
Я приехал со своим разгрузочным жилетом, в своей «горке», в своих берцах и с термобельем, что уже ставило меня в привилегированное положение по сравнению с остальными — воевать мне было куда удобнее, чем наряженным в пиксель донецким мобилизованным. От подразделения я получил только пару новых берцев, что были кем-то украдены в казарме, железную каску, с которыми воевали, кажется, еще наши прадеды, и автомат с большой упаковкой патронов на сто двадцать единиц. Магазина к автомату, правда, не нашлось — все разобрали.
Перед первым выездом на передовую
Я взял ствол, что был лет на двадцать старше меня, накинул на плечи рюкзак и пошел в сторону древнего ГАЗ-66, который уже был готов отвезти меня на первые в моей жизни «боевые». Что именно подразумевается под этим словом, я представлял смутно, еще меньше представления о происходящем давало слово «ротация», которое до марта 22-го никогда мне не встречалось.
Уже не помню, как именно мы ехали в сторону фронта, что начинался где-то в сорока минутах езды на грузовике от казармы, в пригороде Донецка, но вряд ли в том было что-то интересное — потому и не запомнилось. Но в какой-то момент древний ржавый автомобиль остановился, и одетые в самую дешевую пиксельную форму бойцы начали один за другим выпрыгивать на дорогу, выхватывая с собой советские вещмешки и выгружая дрова и сухпаек. Ни на одном из них не было бронежилета — здесь считалось, что сковывающая движения и дающая лишнюю нагрузку амуниция приведет к тому, что ты «умрешь уставшим». С другой стороны, их просто не было.
Да, это была середина марта 22-го. Стояла пасмурная погода, на улице был небольшой минус, поля вокруг были еще припорошены снегом. Трасса, на которой встал грузовик, здесь пролегала между двух холмов, поэтому этот участок был неплохо защищен от вражеского наблюдения и обстрела. Холмы заканчивались, и дорога выходила в поле. В разные стороны расходились обширные открытые пространства, изредка рассекаемые лесополосами, разбавленными какими-то деревушками, постройками и ставка ми. Ставки, как я выяснил позже, — это принятое в Донбассе наименование пруда, которое входило в местный, порою экстравагантный, лексикон. Здесь почти все говорили «хэ» вместо «гэ», «шокали», «трусить» вместо «трясти», «чи» вместо «или», и в разговоре периодически сквозило загадочное «по-над».
Путь нашего отряда как раз пролегал мимо одного из ставков. Трасса уходила куда-то вдаль, к горизонту, возле нее возвышалось огромное здание крытого рынка. С нее мы свернули и по грунтовой дороге двинулись куда-то вверх, оставив по левую руку несколько достаточно больших прудов. Я шел, накинув на голову каску, с рюкзаком на спине и с полными пачками полуторалитровых бутылок в каждой руке. Война с самого начала стала учить меня своей основной премудрости — переноске тяжестей на большие дистанции. Это главный навык, который нужно освоить, а вот умение обращаться с автоматом и тем более хорошо стрелять — это скорее нечто из разряда экзотики, которая мало кому действительно нужна.