Номерок блатной, три семерочки,
Едет-едет фраерок, ксивы-корочки…
Автоматы были направлены в серое небо, я пытался согреть руки, зажав их под коленями, и думал о том, что по возвращении с войны такое бы послушал снова. Судя по всему, предвкушал будущую ностальгию по поездкам на отмеченном буквой Z военном транспорте.
Это может показаться странным, но я ощущал близость с людьми, оказавшимися со мной в одном грузовике. Они были куда ближе дезертиров, куда роднее многих, оставшихся в России. С некоторыми из присутствующих мы пили водку, с некоторыми жили в одном кубрике, а некоторых я даже не знал, как зовут. Различия во взглядах, предпочтениях и вкусах не играют никакой роли, когда вы вместе отправляетесь на линию соприкосновения. Все это представляется такой мелочью, о которой даже не хочется задумываться.
Часть 3. Религия и война
«Ничто так не объединяет людей, как религия и война», — неоднократно говорил один из моих сослуживцев. Вот с ним меня точно ничего не могло объединить, уж больно мы не сходились характерами — наглый, агрессивный и несколько раз контуженый ветеран очень любил барагозить и орать без веской причины, чем вызывал жгучее желание выбить ему зубы прикладом автомата. Однако выражение мне понравилось, и некое зерно истины в нем определенно есть.
Впервые я ощутил, что крепко повязан с окружающими меня людьми, во время одного из построений. Тогда вперед вышел один из солдат, невысокий и полноватый чернявый мужичок, чтобы прочитать молитву. Мы молились за здравие и за упокой наших братьев, вместе крестились, вместе проговаривали одни и те же простые слова. Они незримыми нитями стягивали нас, всех тех, кто стоял тогда на плацу. А стояли люди очень разные.
Большую часть из них составляли шахтеры, сидевшие и сидевшие шахтеры. «Глубинный народ», как любят говорить обитатели столиц. Здесь, на территории бывшей Украины, действительно обычная русская глубинка, пусть и отличающаяся от регионов России говором и набором забавных слов, которые не услышать в других областях.
Из общего правила были и исключения — преподаватель танцев, медик, работник кондитерской фабрики, строитель, алкоголик, дальнобойщик… Среди них есть и местные, и прибывшие из России добровольцы. Но почти все они вполне попадали под определение «глубинного народа» и зачастую отбывали наказание в местах не столь отдаленных. Я успел хорошо узнать их за то время, пока грелся с этими людьми у одной печки, спал на одной лежанке еще с тремя-четырьмя бойцами, делил с ними еду и ел из одной посуды. Неоднократно в голову приходила мысль о том, что отсидка меня, в общем-то, не особо пугает, раз довелось уже находиться в крайне стесненных условиях в суровом мужском коллективе.
Мат, разговоры о конспирологических теориях, беседы о пребывании в местах лишения свободы, невеликая эрудированность и общая неосведомленность в политических вопросах, конечно, могут смутить во время общения. Но, несмотря на все, это честные, смелые и в чем-то прекрасные люди. Многим из них я, не моргнув глазом, доверю свою жизнь, да и уже, считай, доверил.
Начало войны поставило жесткий водораздел для всех. Приятели, с которыми я пил в модных питерских барах, оказались по одну сторону, мы — по другую. Богема, менеджеры, модные ребята на хороших машинах, кричащие «Нет войне», студенты остались где-то далеко. Мягкие, слабые, трусливые и нежные люди, чей радужный мирок посыпался, когда жизнь оказалась страшнее, чем они предполагали, были позади.
Когда я говорю «мы», я говорю о тех, кто идет со мной через горнило войны. Тех, кто молится за нас, находясь в тылу. И произнося это «мы», я презираю тех, кто со снобизмом и апломбом говорит о «глубинном народе». Любая русская элита вырастет из него, новые поколения нашей нации уйдут корнями в них — в шахтеров, рабочих, бывших сидельцев, действующих солдат, не боящихся идти через грязь навстречу чему-то великому.
«Номерок блатной, три семерочки…» — повторяет хрипловатый голос из дешевого динамика, пока «Урал», трясясь и воя, летит в сторону передовой. Мы едем в нем, и мы вместе.
Они
У ларька с шаурмой, стоящего неподалеку от трамвайной остановки, толпились люди. Здесь продают весьма неплохой (и недорогой, по российским меркам) фастфуд, поэтому я прихожу на эту точку уже не в первый раз.
В Донецке шаурма везде готовится на углях, чего я нигде не замечал в других городах России. Огромный вертел со свининой медленно проворачивается над мангалом, а ты, изнывая, наблюдаешь за тем, как сочные куски шашлыка срезают и заворачивают в лаваш вместе с овощами и соусом.
Теперь мой взгляд зацепился за небольшую наклейку, на которой был изображен молодой парень с какими-то типично русскими Ф.И.О.
«Наш сотрудник, погибший, защищая родную землю», — гласила надпись на плакатике. Завершали картину несколько дежурных фраз про вечную память и гордость.
Если присмотреться внимательнее, то можно заметить, что наклейка немного потрепана. Ее явно чем-то царапали — или ключами, или другими подручными средствами. И я бы не сказал, что сильно этому удивлен, — за время пребывания в Донецке я понял, что даже спустя восемь лет здесь достаточно «патриотов Украины».
Сначала я обращал внимание на взгляды, которые бросают на меня прохожие. Иногда ко мне подходили на улице, чтобы пожать руку, иногда предлагали пройти вперед в очереди в аптеку. А иногда на человека «в горке» и с российским флагом на плече косились с выражением брезгливости на лице. Поначалу я думал, что мне кажется, однако затем жизнь все расставила на свои места.
Хорошим полем для социологических исследований оказались, как бы то ни было удивительно, сайты знакомств. Прибывшие на войну из России добровольцы первым делом бросились знакомиться с местными девушками и порой сталкивались с очень интересной реакцией аборигенок. Общение с ними походило на прогулку по минному полю — со стороны кажется, что все нормально (и по большей части так оно и есть), ты общаешься с десятками адекватных и лояльных дам, пока в один прекрасный момент ты не наступишь туда, куда не следовало бы наступать. И тебе не встретится «Она».
Баба, которая пожелает тебе уехать обратно на двухсотом мерседесе. Или назовет насильником. Или… Впрочем, подобных историй слишком много, хотя информацию я собирал у очень небольшой группы людей. Можете себе представить? В Донецке есть, по самым скромным меркам, тысячи женщин, желающих смерти русским солдатам. Выборка так себе, так как была проведена только среди пользователей сомнительных приложений (там все-таки не цвет нации собирается), но общее впечатление крайне удручающее.
Даже здесь, в русском Донецке, под обстрелами ВСУ, люди умудряются быть украинцами! Что уж говорить про территории, которые были и остаются под контролем Киева. Знакомство с девушкой из ранее крайне прорусских Славянска и Харькова — это гарантированный «подрыв». Думаю, там сейчас почти нет людей, что ждут русскую армию и желают нашим солдатам победы.
Но я пишу это не для того, чтобы поныть о пропаганде, не способной создать минимально харизматичный образ нашего государства. Благо и без меня есть много желающих порассуждать на эту тему. Скорее, хочу создать в голове читателя максимально точный образ «их», находящихся по ту сторону фронта. Помочь понять врага и, возможно, сбить розовые очки.
Теперь — время для небольшого экскурса в мою биографию. В детстве я часто летом ездил на территорию т. н. Украины — в Очаков, Одессу, Николаев. Мы с родителями останавливались в гостях у дальних родственников, которые и привили мне украинофобию в достаточно раннем возрасте. Они, русские жители Украины, западенцев крайне не любили за навязываемую политику украинского национализма, проамериканизм и, разумеется, оголтелую ненависть к нам. С тех пор я прекрасно знал, что на востоке Украины все говорят на русском, а мову и украинскую нацию буквально собирали на коленке последние десятки лет.
Недавно стало известно, что симпатии и антипатии тех, кто учил меня недолюбливать западенцев, уже давно изменились. Теперь они звонят моей бабушке, чтобы высказаться о российской агрессии, звучит и много других неприятных вещей. А я здесь, в Донецке, сражаюсь против западников и украинского национализма в целом.
У меня нет никакой злобы ни на них, ни на тех, кто сидит в окопах напротив. Почти каждый думает, что его взгляды, настроения, идентичность и лояльность — это сугубо его выбор. А я прекрасно понимаю, что это не так, и конфликт на Украине это очень хорошо показал. Те, кто родились на Украине и сейчас оказались в России, поддерживают спецоперацию. Те, кто живет сейчас там, за лентой, ненавидят РФ из последних сил. Рассказывали также о случаях, когда поехавшие из Донецка в Киев люди меняли свои убеждения, становясь на сторону щеневмерликов. Лучше всего это продемонстрировала история одной симпатичной девушки, анкету которой мне показали сослуживцы: «Вернулась из Киева на родину, сепаратистов и рашистов просьба не беспокоить».
Но полностью градус творящегося в головах можно понять по другой истории, которую мне передали из вторых уст. Родившаяся в Донецке девушка уехала, чтобы вступить в ряды ВСУ. Знаете, где она была? В подземельях «Азовстали». Выходила на связь, чтобы сообщить об этом знакомым в Донецке. Ее родители здесь, ее бывший муж воюет в рядах армии ДНР, а она, с большой долей вероятности, навсегда осталась в мрачных катакомбах завода, под завалами от попаданий российских снарядов.
Можно ли винить именно ее? Не думаю. Просто в какой-то момент украинская пропаганда оказалась куда лучше и доходчивее, чем вялая многонационалочка, смешанная с разговорами про Великую Отечественную войну.
И неспособность наших элит воспроизводить новые смыслы стоила жизни смелой девушки, которая вполне могла быть русской, а стала частью украинской политической нации.
Новорожденной, агрессивной, антирусской. И безумно самоуверенной. Один из добровольцев услышал в свой адрес, что должен ехать домой, «пока ему есть, куда ехать». То есть пока мы думаем, сможет ли ВС РФ перемолоть ВСУ, украинцы уже вовсю бомбят российские города в своих влажных фантазиях. Причем находясь в Донецке, по центру которого не так давно прилетало кассетной «Точка-У».