ебя так будят, это значит только одно — нужно срочно надевать бронежилет. Либо нужно заступать на пост, либо…
— К нам подошел танк, — сообщил мне кто-то в полумраке чистилища. — Не наш.
Я взял автомат, лежащую на столе гранату и начал ждать. Танк… Танку мы бы вряд ли смогли что-то противопоставить, несмотря на бравые обещания кавказцев. В принципе, я с некоторой апатией приготовился умереть на этой заброшенной промзоне и думал о том, как бы полезнее использовать лежащую в нагрудном подсумке РГД-5.
Но танк так и не приехал. По словам старшего в отряде, это вообще был не танк, а «бэха» (БМП), однако до нас она так и не добралась — рычащий двигатель спустя какое-то время начал удаляться от наших позиций.
А вот с подсумком под гранату приключилась интересная история. Еще до того, как я использовал его по назначению, ко мне подошел один из горцев, с очень неприятным выражением лица рассматривая мои развешанные по броне подсумки.
— Что у тебя здесь?
— Аптечка.
— А переложить есть куда?
— Нет.
— А сюда? — тыкает пальцем в подсумок под гранату.
— Не поместится, маленький.
— Э, видишь, под гранату ничего не имею? — поинтересовался горец, указывая пальцем на свою разгрузку.
— Не, мне самому пригодится, — отрезал я, проходя мимо попрошайки дальше по окопу.
Вслед мне прозвучало, что подсумок может мне вообще не пригодиться, но прогноз, как я уже сказал, не сбылся. Следующие сутки я провел с гранатой с разжатыми усиками на груди, и она, возможно, немного ослабляла мои страдания от изжоги. Злобные фрукты с тротилом внутри здесь вообще редкость, их почти никому не выдают, поэтому приобретение однозначно скрасило мое времяпрепровождение.
Вернемся к теме горцев, один из которых потерпел неудачу при попытке отработать подсумок у новичка. Нельзя сказать, что они все были крайне для меня неприятны. С одним из них, учившимся в Москве экс-полицейским, мы быстро нашли общий язык, еще с несколькими неплохо пообщались, молодого и неопытного бойца они понемногу поддерживали. Однако в целом дистанция между русскими, которые находились в меньшинстве, и приезжими с Кавказа добровольцами была крайне ощутима.
Особенно меня насмешил рассказ одного из сильно выпивших горцев, который я выслушал уже по приезде на базу. Ранее уже упоминалось, пить на территории части строжайше воспрещалось, но это не помешало им устроить грандиозную вечеринку в казарме с танцами и использованием блютуз-колонки.
— Есть один парень, который к нам вхож… — заговорил оратор, но быстро понял, что начал немного не с того, — просто парень, который знаком с нами. Так вот, он к нам пьяный зашел и спросил, почему мы к вам относимся как к людям второго сорта. Я как [ударил] ему по щам! Мы же все равны тут!
Про «равны» уже упоминал экс-полицейский, рассказывавший о том, как его земляки отказываются выполнять обязательные работы в армии.
— Обязательно откажутся. Только среди равных могут… — объяснил он, тоже, наверное, не придавая особого значения своим словам.
И, несмотря на то, что к новичкам ни у кого не было каких-либо вопросов и придирок, нахождение в таком окружении сильно давило на мозг. По словам Димы, больше всего он устал даже не от войны, а от столь занимательного соседства.
Войны в какой-то момент мне начало даже недоставать. Я стоял на посту у пулемета, а простреливаемый район нежным светом заливала полная луна. Пулеметы я очень люблю, поэтому возможность поработать из ПК по идущим в наступление украинцам меня чертовски тешила. Сильнее желания прижать к плечу двумя руками тяжелый приклад и спустить курок было только желание покурить, хотя я на посту себе такого стараюсь не позволять. Особенно если учесть, что по нам время от времени работал снайпер.
Неподалеку от меня в ночь как раз вглядывался Дима, с которым мы и обсудили этот насущный вопрос.
— Да покурил бы, что. Главное, огонек руками закрывать.
Привычка прятать горящую сигарету от возможного наблюдателя у меня уже давно появилась, однако в столь щекотливой ситуации наслаждаться никотином мне еще не доводилось.
— А что, курили тут так уже?
— Курили…
Особый интерес в данном случае представляло сладкое чувство нарушения запрета. Схожие переживания испытывает мальчишка, когда снимает на улице навязанную матерью шапку, но здесь в качестве мамы, как бы это ни было парадоксально, выступал снайпер ВСУ. Склонившись за мешками с песком, я осторожно затягивался, а сигарета предательски освещала квадратный метр кирпичной стены передо мной. Однако этот сеанс никакого удовольствия мне не доставил. Изжога отвлекала от табака. Опять же, наступления я так и не дождался, поэтому доставшийся мне пулемет не испытал моих прикосновений.
Не испытала прикосновений и растяжка, натянутая поперек окопа. Раньше по нему ходили наши, поэтому мне он представлялся безопасным. Мы с напарником сунулись в поисках мешков, которые можно засыпать песком и обложить наши немногочисленные укрепления. Дима вышел вперед и продвигался, высматривая наживу. Мы достаточно быстро двигались вперед, даже не взяв с собой автоматы (и зря, потому что в конечном итоге виляющий окоп упирается в украинские позиции), но внезапно он остановился.
— Дальше не пойдем, тут растяжка, — объяснил он.
Как выяснилось, один из горцев натянул проволоку где-то на уровне паха, создав достаточно заметную ловушку. За это можно сказать ему спасибо — даже не знаю, успел бы я отреагировать на шипение запала, идя в нескольких метрах позади братки. У Димы же шансов было еще меньше. Вот за что я точно не благодарен, так за то, что про заминированный окоп нас никто не предупредил.
Вязкие и липкие трое суток наконец подошли к концу, но нас все не забирали. Сигареты закончились, запасы воды тоже были истощены до предела, а новостей о смене до сих пор не было. Мы заступали на пост, стояли в карауле, понемногу начинало вечереть, а это значит, что обстрел с противоположной стороны мог начаться в любую минуту. А это означало новую задержку — какая может быть пересменка, когда идет бой…
Но спустя несколько часов я и Дима уже были в бане недорогой гостиницы, находящейся на окраине Донецка. Нас все-таки забрали, мы переоделись на базе и сразу же отбыли в город. Номеров не было, но и помещение бани в качестве временного пристанища нас вполне устраивало. На столе стояла початая бутылка весьма паршивой водки, но, что самое удивительное, изжоги это пойло у меня уже почти не вызывало.
Улыбнись, оккупант!
Стояла жара. Залитый солнцем тротуар вел меня мимо магазина детской одежды. Дальше — поворот налево, за угол невысокой кирпичной хрущевки. В ушах звенели меланхоличные аккорды «Летней печальки», она же «Summertime Sadness» в исполнении Death in Rome.
На душе — легкая тоска. На мне — комплект формы в камуфляже мультикам. На плече — шеврон в виде буквы Z, выкрашенный в цвета российского флага.
Еще один поворот за угол той же хрущевки, пробегаюсь взглядом по двору, вдоль фундамента здания, по припаркованным авто. Ничего подозрительного. Если повернуть налево еще два раза и подойти поближе к крыльцу главного входа, то на асфальте можно заметить блестящие осколки от выбитого стекла. Несколько недель назад, в День России, здесь, у здания Управления МВД произошел мощный взрыв. Тротилом начинили бетонную урну, разлетевшуюся десятками крупных осколков и оставившую вокруг огромное количество отметин.
Не повезло стоящему напротив нее клену — на коре дерева остались глубокие выбоины. Но досталось и прохожим — один из кусков бетона угодил в девочку-подростка, проходившую неподалеку. Уже почти месяц она находится в больнице.
Мелодия в наушниках меняется на «Nightcall» — Kavinsky. Неплохо. Казалось бы, гуляй, наслаждайся летом приветливого, почти приморского города. Но все это — обожженная стена Управления, хрустящие под ногами осколки, гривны в нагрудном кармане кителя — маленькими иголочками сидит в моем мозгу, напоминая, что нельзя терять бдительность.
Я заглядывал в глаза прохожим, пытаясь определить степень исходящей от них опасности, но они чаще всего переводили взгляд куда-то в сторону. Какой-то негативной реакции не было. Спокойно ходил «по форме» в магазины, на рынок, покупал шаверму. Впрочем, так везло не всем — сослуживцам, приехавшим сюда из ЛНР, один раз отказали в обслуживании в магазине. Однажды они стали свидетелями склоки на рынке. К продавцу, отгружавшему товар людям в форме, внезапно обратилась соседка по торговому месту.
— Вчера про русских говорил, что они эдакие, а сегодня им продаешь!
Продавец несколько смутился, но и только. Рассказывать луганчанам, что о них на самом деле думает, он не стал.
— Они все в глаза улыбаются, а на самом деле ненавидят, — заявил как-то также приехавший из Луганска сотрудник полиции.
Не знаю насчет ненависти, но на нескольких патриотов «ридной неньки» я наткнулся и среди коллаборантов. Работающие на новый режим женщины периодически начинали пересказывать классические штампы украинской пропаганды, а-ля «сами себя обстреливают». Одна из них рассказывала о том, что в России сплошь деревянные дома, и сетовала на то, что у нее не было выбора, кроме как начать работать на русских. Не было денег на выезд на подконтрольную ВСУ территорию. При этом она была крайне возмущена, когда наткнулась на канал, в котором ее сограждане обсуждают расправы над коллаборантами и желают им мучительной смерти. Удивительно, да? Украинствующая украинка, работающая на русских, сталкивается с украинской же реальностью лицом к лицу, и ей становится как-то тревожно и некомфортно. Даже не представляю всю феерическую гамму чувств, собравшихся в ее голове. С другой стороны, вообще не уверен, что она способна на глубокую рефлексию.
В целом же сигналов о том, что мне в городе не рады, было не так уж и много. В парикмахерской меня недорого и хорошо подстригли, в столовой, в которую я ходил каждый день, ничего ни подсыпали. Разве что на скамейке в парке как-то раз я обнаружил надписи «Z-негры» и «ЗСУ — наши захистники», оставленные каким-то подростком. Подобные надписи, конечно, не могли не вызывать улыбки. Если бы ВСУ также доблестно защищали Мелитополь, как Мариуполь, то город бы выглядел совсем иначе — вдоль дорог можно было бы наблюдать нестройные ряды деревянных крестов, а население бы было куда лояльней к русской армии. Впрочем, не стали защищать — и слава богу. Город сохранен.