Дворецкий пошел было, но князь снова его остановил:
— Погоди, на поднос поставь кубок позолоченный с крышкой, высыпь в него червонцы и подай мне.
Между тем Ягужинский продолжает еще униженней льстить князю. Старик снова зовет к себе дворецкого.
— Да поставь, — приказывает он, — на подносе еще чару золотую.
Дворецкий точно исполнил приказания. Князь берет поднос, подзывает к своему креслу Ягужинского и говорит:
— За то, что ты, друг мой, так умен, возьми это себе и с моей легкой руки разживайся, да и вперед не переставай почитать людей старых и заслуженных.
Ягужинский с низкими поклонами отказывается принять подарок.
— Ваше сиятельство, вы приводите меня в замешательство такой неслыханной милостью. Я боюсь и ваше сиятельство оскорбить отказом, и государя прогневить принятием такого драгоценного и незаслуженного подарка.
— Возьми, возьми, друг мой, и ничего не бойся, как только я начну выходить, пойду к государю и скажу, что я тебя принудил взять этот подарок.
Возвратись к государю, Ягужинский показал полученные им от старого князя подарки и передал свою с ним беседу. Петр долго хохотал над суетностью таких стариков, зараженных боярскою спесью.
— Не говорил ли я, — заметил он Ягужинскому, — что ты получишь хороший подарок?!
* * *
Петр Великий был неутомимым тружеником, который для отдыха только переменял занятия, часто переходил от напряженной умственной работы к занятию ремеслами— токарным, резным и пр. До сих пор сохранилось много произведений его токарного станка, в котором он достиг замечательного совершенства. Работая, Петр не любил, чтобы ему мешали. Однажды он приказал часовому никого не допускать к своей особе, а сам принялся за токарную работу. Приехал любимец государя князь Меншиков.
— Здесь государь? — спрашивает часового.
— Здесь, только пускать никого не приказано.
— Ну, меня можно.
— Не приказано, не пущу, — твердит солдат.
— Да знаешь ли ты, кто я?
— Знаю, а все-таки не пущу.
— Я имею до государя важное дело.
— Не могу пустить — не приказано.
— Ах ты, грубиян! Я велю тебя сейчас сменить и жестоко наказать! — вскричал князь в запальчивости.
— После ты волен со мною сделать что хочешь, но и тому, кто меня сменит, я передам приказ государя.
Меншиков в досаде оттолкнул часового и силой хотел отворить дверь, но часовой в эту минуту приставил штык к груди князя и грозно крикнул:
— Отойди от двери — или я тебя заколю!
Царь, услышав происходивший шум, открыл дверь и, увидев штык часового, направленный прямо в грудь князя, поспешно спросил:
— Это что такое?
Взбешенный Меншиков жаловался, что его чуть было не закололи.
— За что хотел ты убить князя? — обратился Петр к солдату.
— Государь, я получил от тебя приказ никого не допускать, а он, не слушая твоего приказа, хотел войти силой и даже меня от двери оттолкнул, мне только и оставалось, что колоть.
Государь, выслушав обе стороны, улыбнулся.
— Данилыч, — сказал он, обращаясь к Меншикову, — он лучше знает свою должность, чем ты. Мне было бы жаль, если бы он тебя заколол… А тебе спасибо, — продолжал царь, милостиво кивнув часовому, — жалую тебе в награду пять рублей.
* * *
Однажды зимою, это было 16 декабря 1723 года, Петру Великому донесли, что один из плотников, некий Таврило Смирной, нашел на берегах Невы, выше Охтинских слобод, против Александро-Невского монастыря, самородную краску. Государь, узнав об этом, немедленно отправился на означенное место, чтобы лично убедиться в справедливости сообщенного известия. Оказалось, что Смирной действительно нашел самородную краску, вполне пригодную для флота.
Государь похвалил Смирного, подарил ему полтину и приказал ему добывать эту краску в свою пользу.
Прошла зима, весна, и наступило лето. В один прекрасный день Петр Великий, переправляясь через Неву на Охту, увидал посреди реки плавающего человека.
Царя это обстоятельство весьма заинтересовало, так как в то время людей, привыкших к воде, было очень мало.
Поэтому государь немедленно направил свою верейку к пловцу, чтобы ближе разглядеть смельчака. Но каково же было удивление Петра, когда он в пловце узнал Гаврилу Смирного, у которого все тело было вымазано густой темной краской.
— Куда это ты, Гаврило, плывешь? И почему ты весь в краске испачкан?
— Прости, царь-батюшка, это я краску пробую, — ответил Гаврило. — Ежели Нева не смоет ее с меня, стало быть, краска добрая.
Государь весело рассмеялся, но, смекнув в то же время, что Гаврило неспроста пустился вплавь, спросил его:
— Ну, а как же твои дела идут с краской? Этого только и ожидал Смирной.
— Ах, царь-батюшка, ожидают меня и краску мою, всяк, кто хочет, берет! — воскликнул Гаврило и поплыл к берегу.
В тот же день Петр Великий издал следующий указ: «Охтянину Гавриле Смирному добывать найденную им краску преимущественно для продажи и продавать беспошлинно, а посторонним никому в оных местах краски не брать; буде же из охтинских плотников, кто пожелает оную краску, то дозволить им это с тем, однако, чтобы изыскателю Смирному брать с них за этот труд по нескольку денег с пуда».
Благодаря этому указу Гаврило Смирной вскоре сделался богачом.
* * *
Веселым и злым на язык был И. А. Балакирев. Он служил при Петре Первом, при Екатерине Первой был поручиком лейб-гвардии Преображенского полка, при Анне Иоанновне — придворным шутом. Вот несколько его шуток.
— Как ты, дурак, попал во дворец? — насмешливо спросил Балакирева один придворный.
— Да все через вас, умников, перелезал! — ответил Балакирев.
* * *
Приглашенный на обед к одному иностранцу, Балакирев увидел стол, заставленный множеством мисок с супами. Когда их начали поочередно подавать, Балакирев после первого снял галстук, после второго — кафтан, после третьего — парик, затем — жилет, башмаки. Дамы, не ожидая дальнейшего обнажения, поспешили удалиться. Хозяин дома с негодованием закричал Балакиреву:
— Что ты собираешься делать?
— Да ничего. Готовлюсь переплыть это страшное море супов.
* * *
Когда при дворе говорили, что народ очень ропщет на новые налоги, введенные Бироном, то Балакирев заметил:
— Нельзя на это сердиться: надобно же и народу иметь какое-нибудь утешение за свои деньги.
* * *
Страдающий зубной болью один придворный спросил Балакирева:
— Не знаешь ли ты, отчего у меня так немилосердно болят зубы?
— Оттого, — ответил Балакирев, — что ты непрестанно колотишь языком.
* * *
— Знаешь ли ты, Алексеич, — сказал однажды Балакирев Петру Первому в присутствии многочисленной царской свиты, — какая разница между колесом и стряпчим, то есть вечным приказным?
— Большая разница, — сказал, засмеявшись, государь, — но ежели ты знаешь какую-нибудь особенную, то скажи, и я буду ее знать.
— А вот видишь какая: одно — криво, а другое — кругло, однако это не диво, а то диво, что они, как два братца родные, друг на друга походят.
— Ты заврался, Балакирев, — сказал Петр, — никакого сходства между стряпчим и колесом быть не может.
— Есть, да и самое большое, — продолжал Балакирев.
— Какое же это?
— И то и другое надобно почаще смазывать…
* * *
Многие вельможи и придворные нередко жаловались Петру Первому на то, что Балакирев ездит во дворец, как и они, на паре лошадей и в одноколке, и просили его это обидное для них сравнение запретить. Петр пообещал выполнить их просьбу.
На другой день Балакирев подъехал ко дворцу в коляске, запряженной двумя козлами, и без доклада въехал в зал, где находилось множество вельмож. Петр посмеялся этой острой выходке Балакирева, однако в связи с тем, что козлы издавали неприятный запах, запретил ему в другой раз являться на козлах.
Спустя некоторое время, когда в приемной Петра было много придворных, Балакирев подъехал в тележке, в которой была запряжена его жена.
После этого Петр позволил Балакиреву ездить во дворец на паре лошадей и в одноколке.
* * *
Однажды Балакирев вез Петра Первого в одноколке. Вдруг лошадь остановилась посреди лужи для известной надобности. Балакирев хлестнул ее и пробормотал:
— Ну, точь-в-точь ты, Алексеич!
— Кто? — в изумлении переспросил Петр.
— Да вот эта кляча, как ты.
— Почему так? — вспыхнул Петр.
— Да так вот. Мало ли в этой луже дряни, а она еще добавляет. Мало ли у Меншикова всякого богатства, а ты все еще ему пичкаешь.
* * *
Однажды осенью в петергофском парке сидели на траве какие-то молоденькие дамы. Мимо проходил Балакирев, уже старик, седой как лунь.
— Видно, уж на горах снег выпал, — сказала одна из дам, смеясь над его седою головою.
— Конечно, — ответил Балакирев, — коровы уже спустились с гор на травку в долину.
* * *
На обеде у князя Меншикова хвалили обилие и достоинства подаваемых вин.
— У Данилыча во всякое время найдется много вин, чтобы виноватым быть, — сказал Балакирев.
* * *
Один придворный, задетый шутками Балакирева, в раздражении сказал ему:
— Тебе люди, как скоту какому-нибудь, дивятся.
— Неправда, — отвечал Балакирев. — Даже подобные тебе скоты удивляются мне, как человеку.
* * *
Раз Балакирев, упав в ноги царю, сказал:
— Воля твоя, Алексеич, мне прискучило быть придворным шутом. Перемени это звание на другое.
— Да какое же тебе дать звание? — спросил Петр. — Дурака? Ведь это, чай, будет хуже.
— Вестимо, хуже. Назови меня царем мух — и выдай мне указ за твоей царской подписью.
Петр исполнил просьбу Балакирева. Однажды в дворцовом застолье, на которое у царя собралось много вельмож, шут важно расхаживал с хлопушкой, которою он бил мух. Вдруг, подойдя к одному придворному, ведавшему дворцовым хозяйством и обкрадывавшему царскую казну, Балакирев изловчился и хлопнул по лысине казнокрада.
— Это что значит? — спросил Петр.