* * *
Разбирает Трофимов дело по обвинению кучера Ежова в неосторожной езде.
— Ну что, Ежов, виноваты? — спрашивает судья.
Чтобы придать себе некоторое значение, Ежов торжественно заявляет:
— Господин судья, я кучер санкт-петербургского обер-полицеймейстера.
— Очень приятно познакомиться, а я— мировой судья 13-го участка.
* * *
Александр Иванович собирался выйти из канцелярии в камеру и начать разбор дела, как к нему подскакивает какой-то частный поверенный.
— Господин судья, будьте так добры: разберите дело Подметкина и Оглоблевой первым!..
— Что ж это вы так торопитесь?
— Ах, да это такое несчастное дело!.. Я не рад, что и взялся-то за него… То одна сторона откладывает, то другая… Семь месяцев тянется, а все не может разрешиться.
— Какой же вы, однако, нетерпеливый!.. Ну, отчего бы не подождать еще два месяца?..
— Зачем-с? — удивленно вытягивает физиономию адвокат.
— А затем, что девять месяцев — как раз срок правильного разрешения от бремени.
* * *
Швейцар тульского поземельного банка Дмитриев взыскивал с подрядчика Вейера 18 рублей убытков. Обстоятельство дела заключалось в том, что рабочие Вейера несли однажды по лестнице, ведущей в тульский банк, большой деревянный ящик с различными механическими предметами. Швейцар, растворив широкие двери роскошной парадной лестницы, впустил рабочих с ящиком через парадный вход. Но тут случилась маленькая неприятность. Не успели рабочие взобраться на первую площадку, тяжелый ящик выпал у них из рук и разбил мраморную плиту лестницы. Хозяин дома Лихачев вычел из жалованья швейцара 18 рублей за порчу лестницы. Требование это со стороны домовладельца мотивировано было тем, что швейцар не должен был пускать рабочих через парадный ход с тяжеловесной ношей. Вследствие этого вычета Дмитриев предъявил иск к Вейеру как к лицу, нанимавшему рабочих, не умеющих исполнять порученное им дело.
* * *
При разборе дела Трофимов спрашивает истца:
— Директору банка о вычете из своего жалованья вы не говорили?
— Говорил-с, только они этого во внимание не принимают. Нам, говорят, не из чего платить убытки за других.
— Да ведь ящик-то для них несли?
— Для них, а все же они на себя не принимают убытка…
— Вы сколько получаете жалованья?
— Восемь рублей.
— Немного! Ну а директор банка сколько получает?
— Да сказывают, будто двенадцать тысяч в год.
— Да, вы намного меньше его получаете, и за это придется платить вам.
— Нельзя ли как-нибудь, господин судья…
— Нельзя-с, — перебивает его Трофимов, — я не виноват, что вы не директор банка.
— А как насчет Вейера?
— Э, голубчик, банковским директорам и веера не нужно, потому что их совесть не требует того, чтобы ее прикрывали.
* * *
Какая-то невзрачная личность обвиняла какого-то господина Каплуна в оскорблении.
— Сильно Каплун вас обидел? — спрашивает Трофимов у обвинителя.
— Страсть как! А самое главное — совсем понапрасну… Уж вы его, господин судья, по закону…
— Не беспокойтесь, — говорит мировой, — этот Каплун запоет у меня петухом!
И затем за неявкою ответчика постановил заочный приговор, которым присудил Каплуна к аресту.
* * *
Разбиралось такое дело.
В дождливую погоду какой-то господин в чиновничьей фуражке кричал изо всех сил кондуктору дилижанса:
— Стой! Стой!
Дремавший в это время на козлах своей пролетки извозчик тоже крикнул с очевидной насмешкой:
— Остановись, курятник! Прими к себе мокрую курицу!
Чиновник обиделся, ударил извозчика палкой по спине и привлек его еще к суду за оскорбление.
Трофимов спрашивает чиновника:
— Вы за что, собственно, обиделись на извозчика?
— За его фразу «мокрая курица».
— Первая половина этой фразы совершенно правильна: тогда был проливной дождь, а у вас в руках была палка, а не зонтик. Следовательно, вы были мокры. За слово «курица» я бы, пожалуй, его наказал, но так как вы дрались на улице совсем не как мокрая курица, а как разъяренный петух, то я его наказанию за это не подвергаю, а вас штрафую на три рубля за драку в публичном месте.
* * *
Александр Иванович вообще недолюбливал «ходатаев», которые в его камере всегда нехорошо себя чувствовали. Правое дело в 13-м участке выигрывалось и без «аблокатов», а в неправом они были лишние, потому что на чуткого и дальновидного судью никакие искусные казуисты не могли действовать.
Какой-то, например, ходатай неотвязно пристает к Трофимову с требованием отвода, очевидно, не понимая юридического смысла последнего. Трофимов не выдержал:
— Вы, господин, верно, из кавалеристов будете?
— Что вы хотите этим сказать, господин судья?
— Да то, что вы, очевидно, судебный отвод смешиваете с отводом… лошадей с водопоя?
* * *
К числу остроумных приговоров Трофимова принадлежит и следующий.
На Николаевской улице имел мясную лавку купец Жуков. Однажды сидел Жуков у себя в лавке и за стаканом чая разговаривал с соседом своим, Иваном Чистовым. Договорились они до того, что поспорили, а поспоривши, повздорили до того горячо, что Жуков плюнул Чистову в физиономию, а Чистов, не желая, вероятно, оставаться в долгу перед Жуковым, плеснул ему в лицо целый стакан горячего чая. Оба приятеля почли себя оскорбленными и подали мировому судье каждый отдельную жалобу, обвиняя друг друга в оскорблении.
Разобрав дело, Трофимов сделал постановление.
«Принимая во внимание, что плевок, брошенный человеку в физиономию, выражает презрение к нему и, обесчещивая личность, приносит этому человеку более обиды, чем если опрокинуть на его физиономию целый кипящий самовар, и руководствуясь 119 ст. устава уголовного судопроизводства, определяю: Чистова и Жукова, по взаимности их оскорбления, считать по суду оправданными».
* * *
Какой-то субъект, обвинявшийся в уголовном проступке, замечает Трофимову с раскаянием в голосе:
— Ах, господин судья, господин судья! Поверите ли, в это подлое дело я попал против воли.
— Охотно верю, — отвечает в тон Трофимов, — и при этом я убежден, что вы и в тюрьму попадете против воли.
Только что Александр Иванович вызвал к судейскому столу спорящие стороны, на улице вдруг послышался грохот и звон колокольчика. Мчались пожарные.
Трофимов быстро поднялся с места и, направляясь к окну, сказал:
— Суд пошел смотреть на пожарных.
Прошло около минуты, кто-то из публики вслух высказался о неуместности подобного поступка со стороны судьи. Трофимов, продолжая глядеть в окно, крикнул сторожа, тоже весьма популярного благодаря Александру Ивановичу:
— Федор, скажи ты мне: я судья?
— Кх!.. Так точно, судья-с!
— Ну а как ты думаешь, человек я или нет?
— Известное дело, настоящий человек.
— Стало быть, мне могут быть присущи привычки и невинные капризы?
— Конечно, могут.
— Иди на место! А теперь суд возвращается к разбору дел! — торжественно произнес Александр Иванович, усаживаясь в кресло.
* * *
Судится содержатель съестной лавки за недозволенную продажу крепких напитков.
Обвиняемый говорит в свое оправдание, что водку он не продавал, а угощал ею своих знакомых посетителей в праздник в знак своего к ним расположения как к постоянным своим покупателям.
Свидетели дают показания в пользу торговца, делавшего им поблажки, то есть отпускавшего им водку в то время, когда погреба и кабаки были закрыты по случаю праздничного дня.
— Как же он угощал вас, — допытывался судья у свидетелей, — целую бутылку вам отдал во владение или угощал рюмками?
Сметливый свидетель ответил:
— Одним словом, задарма. Мы как пришли, значит, к нему да и говорим: «Потому как ты от нас много наживаешь, так за это самое ставь нам угощение». Он и поставил.
— А велика ли бутылка была?
— Обыкновенная — штоф.
— И что же? Поди, всю бутылку вы выпили?
— Зачем всю? Кто сколько мог: кто рюмку, кто две… по плепорции… Немного даже осталось, так, поменьше половины.
— А твердо помнишь, что осталось?
— Очень даже твердо.
Спрашивает Трофимов у другого свидетеля:
— Когда лавочник угощал тебя водкой, в бутылке что-нибудь оставалось?
— Оставалось…
Подтвердил это и третий.
— Ага! — воскликнул многозначительно Трофимов и сделал такую остроумную резолюцию: «Из свидетельских показаний ясно устанавливается факт, что содержатель съестной лавки занимался недозволенной продажей крепких напитков. Что он водку продавал, а не угощал ею, видно из того, что бутылка не была опорожнена до дна. Принимая во внимание, что русский человек, когда его угощают водкой, выпивает ее до последней капли, приговариваю мещанина Н. к штрафу» и т. д.
* * *
При поимке контрабанды у сухопутной таможни случилось быть князю Воронцову генерал-губернатору Новороссийского края, и помещику Т.
— Как эти дураки не могут изловчиться, — заметил Т., указывая на контрабандистов. — Нет ничего легче, как провести таможенных.
— Наоборот, нет ничего труднее, — поправил его управляющий таможней.
— Я провезу на десять тысяч рублей товара, и вы меня не поймаете, — сказал помещик. — Даже скажу вам, в какое именно время провезу.
— Каким образом? — недоверчиво спросил его Воронцов.
— А уж это мое дело!
— Я с вами какое угодно пари готов держать, что ровно ничего не провезете.
— А вот увидим!.. На пари согласен и я: ставлю свое имение, стоящее пятьдесят тысяч, — предложил помещик.
— Я отвечаю: сто тысяч рублей! — сказал Воронцов.
При свидетелях ударили по рукам. Управляющий таможней дивился смелости и риску Т. и предвещал ему верный проигрыш.
— Ну, так когда же вы провезете контрабанду? — спросил Воронцов, улыбаясь.
— Послезавтра, в двенадцать часов дня, — ответил спокойно помещик.
— А что вы повезете? — осведомился управляющий таможней.
— Блонды, кружева, бриллианты…