приказу отца дополнительно было приспособлено также восемь весел, по четыре с каждой стороны.
По мере того как казавшееся поначалу совершенно невозможным дело начало сбываться, недовольные постепенно замолкли и тоже принялись работать с тем же воодушевлением, что и остальные.
В конце июля можно было уже приступать к конопатке судна, а затем и к спуску его на воду.
Для конопатки судна было полно пакли и прочего лоскутья, но смолы, необходимой для последующей просмолки пазов, совершенно не хватало.
После нескольких дней бурных дебатов Григорий Самойлов (один из бывших недовольных) предложил отцу оригинальный способ, который был немедленно испробован: из разобранного такелажа нашелся один неиспользованный просмоленный якорный канат. Его разрубили на короткие куски, длиной примерно в один фут, и раздергали на отдельные пряди. Ими наполнили большой медный котел, закрытый крышкой, а в середине крышки проделали отверстие. Затем закопали в землю деревянный сосуд, тоже с крышкой и дыркой посередине, а затем положили медный котел на деревянный вверх дном так, что крышка пришлась на крышку, а отверстие одного пришлось против отверстия другого. Все это сооружение было обложено землей. Дно котла выступало теперь наружу и возвышалось над землей больше чем на половину, а кругом него развели огонь со всех сторон. От жары смола из канатов вытапливалась и стекала из котла в деревянный сосуд.
Лорка только подивился изобретательному способу сбора.
— Голь на выдумки хитра! — подмигнул ему Самойлов, очень довольный тем, что его выдумка пришлась к делу — ведь после высказываемого им недовольства многие принялись его сторониться.
Таким образом, необходимое количество смолы для просмолки подводкой части было собрано. Пазы, находившиеся ниже ватерлинии, смазали топленым салом морской коровы.
Дополнительно была построена еще одна небольшая шлюпка. На «Святом Петре» было два запасных якорных штока из березового дерева. Половину одного штока в свое время употребили на топорища, а остальные три полуштока распилили на доски, толщиной в три четверти и полдюйма. Из них построили шлюпку, которая могла поднять от восьми до десяти человек.
По мере того как корабль рос, отец все более оставлял на Савву плотницкие работы, а сам руководил сборкой такелажа, а также бочек для воды, обручи на которых, будучи деревянными, по большей части развалились, а без запасов пресной воды в море, как известно, ни один моряк не выйдет. Тут смекалку проявил Овцын, предложив вместо обручей использовать стропы, то есть крепко связанные полосы канатов.
Бочки получились чрезвычайно прочные и крепкие — их наполняли водой раз за разом, но ни одна из них и не думала давать течь.
Овцын и его команда с помощью самодельного гарпуна добила еще двух коров, мясо которых засолили для плавания и получилось ничуть не хуже отменной солонины.
К концу июля судно было совершенно готово, и оставалось только сделать помост, на котором предстояло спустить его на воду. Эта работа, — увы! — отняла много времени, так как помост из-за большой отмели, прилегавшей к берегу, пришлось делать длиной свыше двадцати пяти сажен, а из-за высокого прилива заложить судно в непосредственной близости от берега было опасно. Но в момент закладки перспектива построить справный корабль казалась такой далекой, что о трудностях спуска его на воду никто и не подумал.
Только 10 августа к концу дня, при полном приливе, моряки наконец спустили судно на воду. Как и при закладке судна, в тот же вечер было устроено угощение, однако половина команды, несмотря на соблазн, все же отказалась ради того, чтобы установить мачту, и крепила такелаж, пользуясь редким штилем. Да и остальные пировали недолго, присоединяясь к товарищам.
Немедленно же приступили к погрузке на борт воды, всего провианта и багажа. За несколько дней на борт было доставлено поднятых из трюмов «Святого Петра» сто восемьдесят семь болванок железа, два домкрата и несколько сот пушечных ядер. Между тем судно было оснащено, поставлены паруса, подвешен руль, и все было подготовлено к выходу в открытое море.
13 августа новый «Святой Петр», по оснащению более всего похожий на гукор, поднял якорь. Затем в ход были пущены весла, чтобы потихоньку отгрести от берега и нигде не напороться на риф. Отойдя примерно на две немецкие мили и на безопасную глубину, гукор попал в полосу легкого попутного ветра.
— Поднять паруса! — раздался с носа голос отца.
— Поднять паруса! — эхом откликнулся боцман Иванов.
Новое судно прекрасно держалось на воде и оказалось довольно ходким. Обогнув остров Беринга, корабль взял курс на запад. Настроение у всех было приподнятое.
Под утро Лорке приснилась мать, — такой, какой она стояла на берегу — маленькой, хрупкой, с молитвенно сложенными руками. Небо над ней было свинцово-серым, зеленовато-прозрачные волны тихо накатывались на пустой берег…
Сон был коротким и ярким, как вспышка. В сердце Лорки поселилась неясная тревога — казалось, глаза матери предупреждают его о чем-то.
Предчувствие оказалось верным — вскоре поднялся сильный противный ветер южных и западных румбов. Поначалу все не сразу осознали серьезность новой беды, — слишком удачливы были последние дни и слишком хотелось всем верить в то, что все их беды вот-вот закончатся.
— Надо бы шлюпку на борт поднять, — глядя на мутнеющую воду, Лорка все же рискнул сказать о своих опасениях Овцыну. Но тот лишь потрепал его по плечу:
— Да ты, братец, от моря отвык вовсе! Чуток всего покачает! А шлюпку поднять — осадить корабль изрядно, и ход его замедлить! Не стоит и думать!
Однако к обеду ветер усилился так, что шлюпку нельзя было поднять на борт при всем желании. Но, волочась по волнам за кораблем, она тоже сильно замедляла его ход. А потому с превеликим сожалением пришлось ее бросить, обрубив канат. Бедствия на этом не кончились: к обеду в трюме обнаружилась течь. Пришлось непрерывно работать одним насосом, а к вечеру в судне набралось столько воды, что были пущены в ход оба насоса; все же этого было недостаточно, и пришлось выкачивать воду ведрами через оба люка. Поскольку «Святой Петр» лишился шлюпки, спасения с корабля не было никакого, и вся команда работала как одержимая.
Несмотря на это, корабль продолжало затапливать. Капитан отдал приказ выбросить в море большую часть погруженных на судно пушечных ядер и картечи, а также часть багажа. Это немного повысило осадку и теперь, наконец, можно было начать поиски места течи, до того загроможденного грузом. Поочередно ныряя, Овцын и Алексей Иванов нашли течь. Оказалось, что вода проникла в судно через открытый паз, из которого конопатка была вымыта волной. Забив паз изнутри деревянными планками, удалось добиться того, чтобы вода хотя бы перестала подниматься. Однако одним насосом все равно приходилось работать, непрестанно сменяя друг друга.
— Долго так не продержимся, — сплюнув сквозь зубы, сказал мокрый до нитки Савва Стародубцев, пока Овцын и Иванов укрепляли паз. — Конопатка старая, ровно труха, новой взять неоткуда было, так что вот-вот вся изойдет.
И верно — Лорка видел, как в трюме тут и там стекают по доскам тонкие струйки воды. Вода в трюме стояла ему по горло.
«А шлюпку-то бросили! Коли ветер немедля не стихнет — развалимся же на части!»
К горлу подкатил комок.
— Не дрейфь, Лорка, — подмигнул ему Овцын. — Мы, русские люди, в огне не горим и в воде не тонем! Кто другой не поверит, а тебе ли не знать? Иди поспи еще.
Лорка побрел в кубрик. Однако заснуть не смог — лежал в темноте, с замиранием сердца слушая каждый скрип. Время тянулось бесконечно. Наконец Лорка все же провалился в забытье.
На этот раз ему приснился Эмемкут. Он стоял у большого костра рядом с Ханой, которая кричала страшно и гортанно и кидала в огонь искрящие коренья. Эмемкут повернулся к нему и сказал:
— Ты тоже глупый. Беда приходит — Кутку не просишь. Пришлось за тебя бабку просить. Бабка сердитая, огненных людей не любит. Но ты, говорит, внука ее, меня то есть, спас, и быть мне теперь большим шаманом. Потому костер развела, камлала, чтобы я к тебе по сонной тропе пришел, вразумил. А еще говорит, очень глупые огненные люди. В море вышли, ножи точили. Вот буря и поднялась. Теперь лахтаки[28] радуются, говорят, мы огненных людей в наше морское царство заберем, юрта у них хорошая, в ней жить будем.
— Мы утонем? — Лорка во сне не чувствовал никакого страха, одно только вязкое, тягучее любопытство.
Эмемкут махнул рукой:
— Сказал ведь — Кутку проси. Хорошо проси Кутку.
Лорка во сне вспомнил про амулет, потянулся нащупать его… и проснулся. Долго сидел в темноте. В кубрике никого не было. Страх душной волной захлестнул его: старую одежду-то он оставил на острове!
Какое-то время он сидел молча, судорожно сжимая и разжимая кулаки. Мыслей не было совсем. Почему-то он поверил всему, сказанному Эмемкутом во сне, — поверил, как в сказку, рассказанную матерью на ночь.
Он отчетливо увидел, точно с высоты птичьего полета, оставленные на острове, бесприютно холодные землянки, роющихся в кучах мусора обнаглевших песцов. Вот один из них шмыгнул в землянку, потащил из угла темную кучу старой одежды… Маленькая костяная фигурка тускло блеснула в лунном свете. Песец нагнулся над ней, оскалив острые зубки, но затем, не почуяв ничего для себя интересного, отошел, а гагара осталась лежать на земляном полу, глядя на Лорку круглым костяным глазом.
«Лети! — мысленно обратился к ней Лорка. — Не за себя прошу — за отца, за Овцына, за Стеллера, за всех! И пусть сейчас все боги, какие есть, увидят тех, кто помнит и думает о нас! Пусть увидят, как их на самом деле много!»
Лорка принялся вспоминать, представляя себе как можно отчетливей всех, кого оставил. Первой, конечно, мать — такой, какой она приснилась ему, стоя на берегу. Вот рядом с ней, размахивая кадилом, возник дородный отец Илларион. Из немыслимой дали тихонько поет молитву о странствующих в море Анна-Кристина Беринг, а с нею Антон и Аннушка, — еще не зная, что чаяния их напрасны… Худощавый, нервный Шпанберг, покусывая губу, смотрит в море, и в холодных голубых глазах его — тревога. Вот плечом к плечу поднимаются, сливаются в толпу какие-то вовсе