Дерево рядом внезапно плюнуло клоком мха. Уставившись на него в недоумении, Хатин увидела, что из ствола торчит острый камень. Должно быть, вылетел у нее из-за спины, просвистев радом с головой, да с такой силой, что смог пробить кору… и теперь отовсюду доносился свист, а к ней, покачиваясь и подскакивая, шло нечто о двух головах разной величины.
Хатин поначалу остолбенела, но через миг очнулась и принялась срывать с левой руки повязку, морщась и смаргивая слезы. Даже в темноте она не могла вынести вида окровавленных линий, оставленных ножом старого жреца. Засыпанной в надрезы янтарной пылью на коже Хатин было выведено крыло бабочки. Крепко зажмурившись, Хатин выставила руку меткой кверху и предъявила ее залитым лунным светом джунглям.
Что-то мягко ударило в голову, и Хатин, распахнув глаза, отпрянула. Рядом болталась сплетенная из лиан веревка, вдоль которой с равными промежутками имелись петельки.
Двухголовое чудовище приблизилось, и дрожащие клочки лунного света выхватили из тьмы юношу верхом на эпиорнисе в наморднике. Он указал на веревку, а потом ткнул вверх большим пальцем.
Хатин вернула припарку на место, осторожно вдела ногу в нижнюю петлю и начала подниматься.
Глава 15. За боль – «Возмездие»
Хатин раздвигала широкие листья папоротника, которые затем смыкались, скрывая землю. Сквозь невесомый мир тихо покачивающихся ветвей она попала в густое облако остроконечных листьев, скользящих по коже. Проникая сквозь кроны деревьев, лунные лучики дробились на частички, зеленые, как глаза у кошки.
Наконец Хатин нащупала конец веревки, привязанный к ветке, на которой лежала грубо сколоченная из досок площадка. Хатин осторожно выбралась на нее, и от страха высоты у нее закололо в коленках.
Там, где ветка соединялась со стволом, ее окутывал сгусток тени величиной с крупную хижину: листья, палки, лоза. Хатин направилась к ней, но тут из тьмы вышла худая фигура и взяла ее за руки.
Это был юноша, не старше двадцати: лицо – гладкое, как зыбучий песок, а брови – словно ленты черного бархата. Хатин дрожала, пока он рассматривал татуировку при свете фонаря. Затем он коротко кивнул, а когда взглянул на нее, то выражение его лица уже было не таким пугающим.
– Сегодня сделала?
Хатин кивнула.
– Хорошая работа, – с необычной мягкостью произнес он. – Надо будет еще листьев приложить, не то к утру опухнет до размеров кокоса. Плясунья!
Последнее слово он произнес громче остальных, и на какой-то миг Хатин даже решила, что это приказ. Но почти сразу сообразила, что юноша обращается назад.
Огромный узел, сплетенный из зелени, задрожал с ближайшего к ней бока. Затем лозы раздвинулись, как занавеси, и наружу вышла женщина. Из-под обрамленной черными перьями бархатной шапочки свисало множество блестящих черных косичек. Росту в ней было больше шести футов, плечи широкие, конечности мощные, но двигалась она легко и с мужской непринужденностью. С ног до головы она была одета, как одна из племени горького плода, нижняя губа окрашена соком ягод, чтобы придать видимость полноты; на плечах легкими штрихами того же сока нарисованы «жилы». Предплечья скрывались под вдовьими лентами.
Одевалась и выглядела она не как хитроплетунья, но ведь это «Возмездие», а в «Возмездие» принимали только хитроплетов. Похоже, это была еще одна соплеменница, приложившая немало усилий, чтобы скрыть свое происхождение.
Женщина подошла ближе и взглянула на Хатин сверху вниз. Имя Плясунья ей как-то не подходило. Скорее «Та, что убивает ударом или взглядом». Никак не Плясунья.
– Ради кого ты здесь? – спросила женщина на хитроплетском таким глубоким голосом, что Хатин ощутила его даже подошвами ног. Ошеломленная, она едва не назвала имя Феррота, но поняла, что имеет в виду Плясунья. «Ради кого ты здесь?» Разум Хатин заполнили призраки, и девочка раскрыла пересохший рот, готовая перечислить каждого поименно.
– Ради всех, – ответила она наконец.
Плясунья некоторое время внимательно смотрела на нее, а после очень медленно кивнула, словно такой ответ ей приходилось слышать ежедневно. Потом она присела.
– Расскажи, – велела женщина, и Хатин рассказала, слыша, как ее голос превратился в ущемленный, лишенный чувств поток слов, перечисление немыслимых событий. Все это время она следила за выражением лица женщины, пытаясь понять, не говорит ли она лишнее, высматривая свойственные хитроплетам напряжение или блеск в глазах, как бы сообщающие: осторожно, а то ведь не знаешь, кто нас услышит. Однако женщина продолжала кивать и слушать, лишь медленно моргая время от времени.
Лишь окончив свой рассказ, Хатин ощутила сокрушительный стыд. Старый жрец был прав. И что ей, такой маленькой и хрупкой, вдруг взбрело в голову предстать перед великаншей, требуя прав мстителя?
– Я… я не знала, как мне быть, – добавила после долгой паузы Хатин. – Выбора не оставалось.
Плясунья медленно вздохнула и так же медленно покивала головой.
– Да. Выбора совсем не осталось, я вижу. На этом острове, может, и есть кто, у кого прав на отмщение больше, чем у тебя, но я таких не встречала. – Хатин захлестнуло волной облегчения, а Плясунья тем временем встала. – Надо бы рассказать обо всем Ферроту.
– Он… он жив? Он здесь?
Плясунья кивнула.
– Его родные точно не уцелели?
Хатин закусила губу.
– Я так не думаю. Мать точно мертва, я уверена. Младший брат был на пляже… оттуда вряд ли кто-то сумел сбежать.
– Верно. Верно. – Плясунья снова вздохнула. Глядя, как она разворачивается, Хатин представила, могучего и величественного кита на волнах. Плясунья скрылась за стеной ползучих растений, и на какое-то время Хатин осталась одна.
Когда покров растений снова расступился, наружу показался мужчина – на первый взгляд совершенно чужой. Хатин запомнила Феррота высокой и мускулистой копией младшего брата Лоана, который еще и смеялся громче и заливистей, а когда злился, то скулы у него бугрились желваками.
Сейчас перед ней стоял юноша с худыми, истощенными конечностями в тонкой паутине шрамов. Волосы отросли, а желваки теперь вздымались постоянно и беспокойно. В глазах его читалось нечто напоминающее ужас. Феррот не вернулся домой, потому что никакого Феррота больше не было.
Зато глаза его были совсем как у Лоана, и Хатин вдруг показалось, что вся деревня Плетеных Зверей восстала из мертвых и корит ее за то, что она не сумела спасти их.
– Мне ужасно жаль, – только и сумела вымолвить она. Феррот исчез за пеленою слез, листья и лозы зашуршали, когда он кинулся к Хатин. Ее обхватили и подняли, сдавили так сильно, что стало трудно дышать.
– Сестренка, – повторял он снова и снова. – Сестренка. Мы доберемся, доберемся, доберемся до них до всех…
– Да! – Хатин хваталась за него, словно утопающий. – Да, доберемся, доберемся…
Прошло минут десять, прежде чем они смогли заговорить о чем-то другом. Затем Феррот бережно поставил Хатин на ноги и отвел к занавесям из ползучих растений, из-за которого вышел. Последовав за ним, Хатин расслышала ворчливое жужжание, разглядела темные живые бусины, злобно кружащие в воздухе. Среди плотного узла лиан, палок и грунтовой штукатурки виднелись серые наросты вроде крапчатых урн.
– Осиные гнезда, – пояснил Феррот. – Горожане близко к ним не подходят. На нижних ветках ульев еще больше, и жужжание скрадывает звуки наших голосов – если говорить шепотом.
– А они вас не жалят?
– Еще как! – ответил Феррот, удивленный вопросом.
Позади занавесей располагалось некое подобие круглой комнаты. Пол – смесь высохшей лозы, циновок, спрессованной соломы и досок. Вдоль стен на широких оловянных блюдцах стояли маленькие фонарики. Выпрямившись, Хатин увидела перед собой собрание людей, и Феррот покровительственно опустил руку ей на плечо.
В кресле-качалке из дерева винно-красного цвета сидела Плясунья и попыхивала трубкой. Ее окружали угловатые пылкие лица, мерцание самоцветов в зубах, звучали, переплетаясь, горячие шепотки на хитроплетском. Темнота пропахла маслом светильников, едким душком древесного сока, гниющими кожаными ботинками, плесенью… и чем-то неописуемо свойственным хитроплетам…
– А вот и она, – сказала Плясунья. Должно быть, она имела в виду ее историю. – Эта женщина вызвалась починить огромную прореху в ткани мироздания. Уступите ей место. – Стройный мужчина с длинными зубами и острыми, как лезвия, скулами, убрал в сторону мачете, которые чистил, дабы освободить место на циновке. На плечи Хатин накинули легкий плед, а в руки дали кружку чего-то горячего и сладкого.
Феррот, нежно стиснув ей плечи, как будто хотел удержать на месте, зашептал на ухо:
– Вон там Мармар – он убил человека при помощи граната. А там – Лоулосс, она делает вот это. – Он указал на стены, и Хатин разглядела развешанные на них лица – все величиной со сливу, вырезанные из дерева. – Это изображения наших врагов, с их помощью мы выслеживаем людей. А встретил тебя Джейз. – Юноша с бархатными черными бровями, который проверял метку на руке Хатин. – Джейз однажды расправился с целой бандой контрабандистов, вооруженный одной только ракушкой.
Джейз широко улыбнулся и поднял руки, показывая, чем окончилась схватка: зеркальные татуировки в виде крылышек на обоих предплечьях; завершенная бабочка, гармоничное мироздание.
Феррот перечислил с десяток имен мужчин и женщин, собравшихся в логове, с гордостью перечисляя их подвиги, словно некие титулы, а в ответ покрытые необычными шрамами и рисунками лица озарялись улыбками хитроплетов – с усилием, словно мускулы отвыкли от этого. Хатин ощутила, как по телу украдкой расплывается тепло. Все тут было в диковинку и настораживало, и в то же время она словно вернулась домой.
Наконец слово взяла Плясунья.
– Прости, Хатин, в ином случае я бы не стала просить тебя пересказать свою историю, пока ты не будешь готова. Однако твой рассказ включает и смерть Реглана Скейна… а это касается всего «Возмездия».