Лицо у дерева было длиннее бессонной ночи и горше потревоженных грез. Глаза матово поблескивали безумием. Даже улыбка была не настоящей улыбкой, а просто прорезью, инкрустированной металлом и самоцветами.
– Все, что от тебя требуется, – на грубом подобии языка знати говорило дерево-Джимболи, – это лишь принести мне птичку. Птичку в клетке. Иначе…
Из переплетения лозы показалась худая смуглая рука. Она сжимала горшок в виде пузатого сановника. Урну с прахом – с погоста, где покоились предки градоначальника.
Глава 34. Зуб за зуб
Хатин резко вынырнула из состояния, в котором разум все воспринимал, как сон, и поняла, что видит: Джимболи шла за ними след в след, таясь по канавам, выжидая момента, чтобы поговорить с градоначальником, пока «Возмездие» не слышит. Она могла сдать их на первом дорожном посту, но испугалась, наверное, что в суматохе Риттербит может выпорхнуть из клетки.
Гвардейцы застыли в неуверенности, глядя на хозяина. Градоначальник же замер, вскинув руку, словно бы веля им стоять, да так и забыл опустить ее. Плясунья затаилась во тьме, хмуро наблюдая за странной беседой, и тут Хатин вспомнила, что Плясунья не понимает языка знати.
– Надеюсь, вы не думаете на меня сейчас напасть, – продолжило дерево-Джимболи; ее лицо возвышалось над землей где-то в двенадцати футах. – Кажется, это, – она повертела горшок в руке и сердито посмотрела на него, – пятнадцатый герцог Седролло.
– …Прославленный победитель в битве Польманнокского ордена серебряного зайца и вице-адмирал Рейнхаллоуского экспедиционного…
– Правда? Ну что ж, если твои гвардейцы приблизятся к этому дереву, то вице-адмирал научится летать. С ветром и на спинах жуков отправится познавать мир. Его проглотят росянки и втопчут в землю сапоги солдат. К тому же в лесу укрыто еще немало твоих предков. На некоторых горшках уже и крышек-то нет. Без меня ты ни за что их не отыщешь, а тем временем их распробует на вкус какая-нибудь обезьяна-паук.
– Угм-гмк-хрмп, – посерев, выдавил из себя градоначальник.
– Девчонка сейчас спит. Отправь кого-нибудь, пусть оглушит ее, а клетку принесет мне. И ты снова воссоединишься с семьей.
– Я… – Дрожа, градоначальник смотрел на горшочек, который в руке Джимболи опасно наклонился, так что его крышка чуть-чуть съехала. – Я же дал… я дал ей слово…
Сосуд перевернулся. Крышка упала, и вслед за ней посыпался мелкий порошок, припорошив листья и зашуршав по папоротнику. Губернатор отчаянно взвыл и бросился вперед, выпростав сложенные чашечкой ладони. Упал на колени, глядя на пальцы в серых хлопьях; лицо его сделалось совершенно бесцветным, и казалось, он сам вот-вот рассыплется в прах.
– Итак. – Из-под лозы снова показалась жилистая смуглая рука. На сей раз она сжимала горшок чуть большего размера. – Шестнадцатый герцог Седролло…
– Стой! – Хатин так и не сдержалась. Сжимая в руке клетку с Риттербитом, она выбежала в круг света. – Послушайте! Господин, в этих горшках ваших предков нет! В них уже давно нет человеческого праха!
– К-кы-как? Но где же…
– Не слушайте ее! – завопила Джимболи. – Хватайте! Отнимите птицу!
– О, кто-нибудь, принесите ему флягу воды! Он весь побелел… – Хатин опустилась на колени рядом с градоначальником. – Это так, господин. Весь пепел украли много лет назад и… сделали из него краску… – Слишком поздно Хатин покаялась, что едет по скользкому склону правды. – И вместо него, мм, в урны подсыпали пепел животных. Овец. И коз.
Градоначальник чуть слышно заскулил и обернулся на зеленое безумие джунглей. Увидел там призрачный пейзаж, заслоненный горами дорогого бархата, зубочисток, гребней и бумажных денег, меж которых бродили духи коз и овец, тихо и смущенно блея и мекая, скользя копытами в потоках мыла из бараньего сала.
– Овец? – тихо-тихо, сдавленно переспросил он. – Коз? – добавил и завалился набок, булькая и задыхаясь.
– Дура! – заскрежетало дерево-Джимболи. – Какой нам теперь обеим прок от него? Молодец, растоптала его жизнь! Ну, надеюсь, он сдохнет от этого!
– Прошу вас, господин… – Хатин бережно положила руку на плечо губернатору. – Все ведь… – Все ведь не так плохо?
– Все эти годы я… и вот я… – Он все еще задыхался. – Я теперь… сирота. Совсем… один. Я… я… я… свободен. – Он приподнялся на локте и взглянул на руки, так словно они перешли наконец в его собственность. – Я… волен делать все, что угодно. Могу покинуть Город Зависти! Разбить очки и бежать босиком прочь, сделаться… сделаться… башмачником! Могу… взять в жены домоправительницу! У меня же есть домоправительница? Все время занят был, даже и не знал! Зато теперь могу нанять домоправительницу! И жениться на ней!
Он кое-как поднялся на ноги и побрел, глядя перед собой дикими глазами, вероятно, искать себе спутницу жизни.
Привлеченные криками, сбежались еще люди, а стражники словно опомнились и принялись за столб из лозы. Лицо Джимболи скрылось в листьях, и вниз по стволу прокатилась волна. У его подножия разошлись кусты папоротника, и в сторону джунглей устремилась жилистая фигура.
– Задержите ее! – закричала на хитроплетском Ха-тин. – Она знает, кто мы! Она знает Арилоу!
Из тьмы вслед Джимболи бросилась Плясунья. Она промчалась мимо стражников, которым хватило ума убраться с дороги.
Хатин подхватила фонарь и, не давая себе времени на раздумья, тоже бросилась в чащу. Она, спотыкаясь, неслась вперед, с фонарем в одной руке и клеткой с Риттербитом в другой, а по лицу ее секли крупные листья. Кругом мелькали, точно светляки-переростки, еще фонари. Наконец исполинские жуки собрались в одном месте, освещая дюжину мрачных лиц. Джимболи упустили.
– Далеко не уйдет, – сказал Джейз. – Не может. – Указал на клетку, в которой Риттербит так отчаянно трепетал крыльями, что, казалось, вот-вот перебьет прутья. – Глаза нам слепит свет пламени, и нужно время, пока тьма их очистит, и можно будет надеяться разглядеть Джимболи.
– Времени у нас нет, – сказал Феррот, переводя дух. – Нет времени рыскать по джунглям в поисках зубодерши.
– Значит… значит, мне уже пора лезть на гору, да? – запинаясь, проговорила Хатин. – Если пойду в обход, через чащу, держась подальше от дорог и Фермы, Джим-боли последует за мной. Не сможет убежать и предупредить кого-нибудь, что мы здесь, или помешать вам. Я увлеку ее за собой и разговорю владыку Копьеглава, как и хотела, когда окажусь на вершине.
– Я могу пойти вместо нее, – тут же вызвался Феррот. – Не обязательно идти Хатин. Возьму и птицу, и подарок для владыки…
– Скорбелла выбрала посланником Хатин, – вмешалась Плясунья. – Но… ты можешь отправиться с ней, Феррот. Проводи ее на вершину и сообщи нам, если владыка Копьеглав удостоил Хатин приема.
В отличие от Камнелома, Копьеглав не был безумен и огнем не плевался, не обладал пустынной красотой Скорбеллы и величием усеянного камнями Повелителя Облаков. Копьеглав носил накидку джунглей, как взлохмаченную волчью шкуру. Он щетинился, точно раненый зверь. Голову его заслоняло облако гнева, и сквозь него он ничего не видел.
Хатин несла фонарь, а иначе, без него, разве Джимболи ее разглядела бы? Плотный навес из зелени почти не пропускал света. Ферроту было велено держаться в тени, чтобы – если уж Джимболи нападет – застать ее врасплох. И пускай Хатин знала, что он где-то позади, повторяет ритм ее шагов, чтобы хруст веточек сливался у них под ногами. Феррот не выдал себя. Но, несмотря на его незримое присутствие, Хатин трудно было не ощущать одиночества; велико было искушение обернуться в поисках поддержки.
Поддержки? Но кто ей Феррот? Не старший брат. Он – лишь тень за спиной, во тьме, человек, чьи руки запачканы в крови, и которого она толком не знает.
Взгляд Хатин упал на клетку с Риттербитом, и на ее лице невольно расцвела теплая улыбка. Всякий раз, когда его хвостик-веер мелькал между прутьев, Хатин ощущала прилив нежности. В клетке, во тьме блеснул глаз-бусина, и ему ответила черная бусина в животе у Хатин. Похоже, Риттербит стал ей братиком.
Многие деревья мялись, как сырое тесто, в них зияли огромные дыры. Пролезая в одну из них, Хатин ногами ощутила, как задрожала земля, словно бок огромного зверя. Наверху то и дело кто-то испуганно проносился: то обезьяна с ветки на ветку, то птица – подобно камешку из пращи. Однако бежали не от нее, скорее торопились мимо – в сторону низины.
Хатин все шла и шла, и в груди сдавливало при виде редких обугленных стволов. Они походили на придворных, которые по неосторожности своей сказали что-то не то в присутствии владыки и отныне стояли будто в назидание всем окружающим: прочим деревьям да и самой Хатин.
Склон стал круче, путь – труднее, воздух – холоднее, и дышать им было тяжело. Навстречу сквозь деревья мягко стекали клубы тумана. Идет ли за нею Феррот? Хатин не смела обернуться.
Справа внезапно показалась затопленная туманом расселина. Деревья на краю опасно кренились и топорщили корни так, словно трещина только разверзлась и они хотели заглянуть вниз. Со дна доносилось неровное шипение и влажный, едкий запах опаленной зелени.
Хатин пошла по краю, но, ощутив, как земля под ногами вновь слегка дрогнула, чуть присела. Издали донесся звук, который для ушей потрясенной Хатин звучал так, будто кашлянуло огромное животное, и тут листья кругом задрожали, словно на них что-то просыпалось дождем. Сверху падали, скача легко, словно орехи, маленькие серые камешки размером с птичье яйцо. Они обожгли Хатин спину и шею, и она юркнула под одно из клонящихся к обрыву деревьев.
Владыка Копьеглав заметил ее. Не дал заговорить; не позволил даже приблизиться.
Справа, недалеко от расселины, дернулся и запрыгал под каменным дождем призрачный лес зубчатых серых папоротников и ветвей. И вот из этой взволнованной чащи выбежала вприпрыжку Джимболи. Ее бандана рдела, точно боевое знамя.
Когда зубодерша навалилась на Хатин, та выронила фонарь, и он отлетел в сторону, продолжая вкривь подсвечивать мир. Хатин едва успела высвободить руку и ухватиться за ближайшее дерево, чтобы не свалиться спиной вперед в пропасть. Между Хатин и долгим падением во тьму стояла теперь только хрупкая серая сеть из лозы, да и та уже трещала и поддавалась под ее весом и весом Джимболи. В лицо Хатин, давя, уперлась жилистая, сильная ладонь, другая вцепилась в ручку клетки. С силой, рожденной отчаянием, Хатин выдернула клетку и ударила ею Джимболи по лицу. Глаза у противницы затуманились.