Комплексы вращают землю. Человек был слаб и беззуб, но закомплексовал и придумал копье. Он плохо плавал — и изобрел корабль. Его рука не могла далеко бросить копье — и он изобрел лук. Слепые придумали очки, чахлые — атлетическую гимнастику.
Комплексы. Человек делает все, чтобы избавиться от них. Он не понимает, что преодолев свои комплексы, он будет несчастлив. Стесняясь бедности, он предпочитает разбогатеть, и его жизнь превращается в средство накопления денег. Великий Бисмарк всю свою жизнь страдал от кошмара коалиций и все свои силы тратил на то, чтобы преодолеть этот кошмар. Когда же он достиг своей цели и избавился от гнетущего его комплекса, оказалось, что он никому не нужен. Девственник пытается преодолеть свой страх перед женщиной. Но после первой любовной ночи он убеждается, что лишился, может быть, самого сладкого — предвкушения женщины. Чего лишается девственница, мы умолчим. Хотя это тоже комплекс.
Человек, лишенный комплексов — сверхчеловек. Он велик, но несчастен. Ибо не обладает умом Ницше и сердцем Христа. Христос комплексовал за всех нас, и в этом его величие. Он был тленом, вознесшимся на небо. Он не был сверхчеловеком, ибо был богом, и поэтому сверхлюди так невзлюбили его. А еще он был человеком — homo sum — слабым человеком.
Белокурая бестия. Сверхчеловек. Полное отсутствие закомплексованности. Сильные руки, могучая грудь, уверенный взгляд… Он привлекал многих. Огромный белокурый мужественный твердолицый гигант. Как атлант. Как обитатель Валгаллы. Он был призван спасти несчастный закомплексованный мир. Но его не хватило даже на отпечаток ступни на бетоне истории. Ибо нога тоже плоскостопа. Он растворился в кристально чистом Космосе.
«Я люблю того, кто живет, чтобы познать, и кто хочет познать для того».
«Я люблю тех, которые не ищут за звездами причины, чтобы погибнуть и стать жертвою, но которые отдают себя в жертву земле, чтобы земля когда-нибудь сделалась землею сверхчеловека». — Так говорил Заратустра.
Люди любят вас, ибо вы такие, какими хотят быть они, пытающиеся изжить свои комплексы. Они могут не сознаваться себе в этом, но они хотят. Они хотят стать титанами и покорить мир. Чем? Силой? Это признак самого сильного комплекса — душевной слабости. Любовью? Но мы любим других за их слабости и недостатки. Ибо сами слабы. Разумом? Разум поглощает все без остатка, превращая нас в сплошной комплекс. Гений велик лишь в одном — в своем знании, в остальном это самое неприспособленное существо. Моцарт тушил окурки в вине и рассеянно пожимал графиням прекрасные ручки. Эдисон забывал свое имя. Достоевский видел мир в призме сумасшедшего дома.
Дракон пожирает сверхчеловека. Тот доходит до того, что начинает бояться своей собственной тени. Ему кажется, что она крадет его движения, и он начинает прятаться от солнца. Он комплексует зимой лед и надевает подбитые подковками сапоги. Лязг! Лязг! Колонны штурмовиков, комплексующих перед богатством плутократов. Каменные души людей, пытающихся спрятать мокрые от ночных слез подушки. Мокрый лай автоматов, скрывающих дрожь в руках.
«Чтобы у сверхчеловека не было недостатка в своем драконе, сверхдраконе, достойном его, для этого должно еще много горячего солнца пылать над первобытным лесом!» — Так говорил Заратустра.
Человек пытался доказать, что он лучше, чем на самом деле. Он лез в горы, он спускался в морские глубины, он крушил черепа, он пытался лечить души.
Любовь он считал ядом, а яд средством избавления от своих комплексов. Умер Моцарт, и Сальери показалось, что он счастлив. Но вскоре он начал сохнуть от черной скуки. Ему некому было завидовать!
Ненависть стала пчелиным ядом, а пчелиное жало оказалось прекрасным средством от радикулита. Сотни погибших пчел — вот цена разогнувшейся спины. И в ту же ночь раскомплексовавшийся счастливчик умирает от блудливого сладострастия. Кого не убил меч, тот подавится ложкой манной каши!
Человек, комплексовавший перед красным от пьянства носом. Он бросил пить — и жизнь задавила его самосвалом рутинности. Дионис не прощает измены!
Можно было бы говорить долго. Можно перечислять сотни греческих, римских, индоиранских, христианских, мусульманских, буддистских и других божеств, тысячи политиков, полководцев, художников, писателей, врачей, ассенизаторов и операторов машинного доения. Но это тоже комплекс. Комплекс боязни показаться невеждой. Будьте с ним счастливы, но не вымещайте его на других. На их плечи давят свои комплексы, и не надо обременять людей комплексом их незнания, лишним комплексом. Радуйтесь своим комплексам и не отыгрывайтесь ими на других людях. Это нехорошо. Это не сделает вас счастливым. Держите их при себе, и они сыпанут перцу в вашу кровь. Ведь даже Ницше комплексовал от его недостатка. Нет комплексов лишь у Смерти и Вечности. Но даже Смерть иногда смазывает свои гремящие кости теплым человеческим жиром.
Ни одного слова не было сказано между Русием и Командором после возвращения «Марса» из Кемта. Они обменивались малозначительными фразами, но их серьезной дружбе и сотрудничеству, казалось, пришел конец. Русий делал то, что от него требовалось, но не шел на сближение с Командором. Тот тоже отчужденно держался в стороне от своего сына. Это заметили все атланты, но выводы делали очень немногие. Командор очень много работал: он проектировал, чертил, анализировал и при этом ухитрялся быть в курсе абсолютно всех дел. Его видели и на строительстве башен, и на канале, и в каменоломнях. Моряки рано утром встречали его лодку, плывущую с моря. Он был многолик и вездесущ. Марилы искренне верили, что он бог. Падая ниц, они целовали краешек плаща Великого Белого Титана. Он был всемогущ и великодушен. По мановению его руки сдвигались горы и начинали течь реки. Предсказание Командора сбывалось — марилы видели в нем бога не силы, а созидания, он на их глазах творил мир, и они были готовы идти за ним куда угодно.
После многих потрясений Командор впервые почувствовал себя спокойным. Он погряз в делах, и они отвратили его разум от размышлений о Вечности. В его жизни не стало тревог и лижущих нервы забот. Если перед ним и стояла проблема — это была его личная проблема, и она не имела большого значения. По крайней мере, так ему казалось.
Проблема была одна. Она выступала в облике Альны, той самой маленькой дикарки, что была приведена Тромосом в первую ночь на Атлантиде. Неуклюжий испуганный подросток превратился в очаровательную цветущую девушку. Ее черные глаза были глубоки как бездна, губы трепетали как весенний цветок, лицо было прекрасно, подобно улыбке богини, вышедшей из морской пены. Это было прекрасное очарование юности, которое бывает только один раз и безжалостно стирается Временем. Но это очаровательное создание имело сильный характер. Альна требовала любви, Командор же отказывал ей в этом. Богу не к лицу падать на колени пред смертной женщиной. К тому же он не верил в любовь женщины. Его могла и должна была любить лишь та, которую любит он. А этой девчонке просто льстило, что она была отдана богу, и она пыталась удовлетворить свое самолюбие. Командор с равнодушной улыбкой отвергал ее, она гордо вскидывала голову и уходила. Через какое-то время история повторялась. История любит повторяться.
Ловко повиснув на сильных руках над обрывом, Русий очутился в маленьком гроте, длинная кишка которого выводила прямо к морю. Русий любил это место. Здесь было дико и безлюдно. Лишь старый седой океан могуче бил пенными валами в обсосанные обломки скал. Русий приходил сюда отдохнуть, померяться силой со стихией. Его руки дробили соленые волны, наполовину выбрасывая из воды бронзовое от загара тело. Он играл со стихией. Океан целовал его своими солеными губами, а Русий шутливо отбивался от его дурашливых ласк. Нырнув, можно было поиграть с веселыми черными дельфинами и потрогать фантастическую шероховатость кораллов. Там таились грозные мурены, но они не трогали атланта. Они уважали силу и, извиваясь лентой плоского тела, уползали в расщелины. Вырвавшись на поверхность, Русий жадно хватал губами воздух и вновь уходил под воду. Там было тихо и спокойно. Океан смывал заботы и тяжесть лишних дум. Он навевал грусть и покой. Минуты расслабленного покоя, стоящие многих часов на суетливой земле. Сдавливает спазмом грудь — наверх!
А здесь, наверху, жарит спокойно-суетливое солнце, надрывно кричат чайки, издалека доносится мерный стук обтесывающих базальт топоров. Русий подплыл к берегу и отдал себя в распоряжение волны. Грозно пробурчав, она не очень вежливо вышвырнула атланта на чуть колкий песок. Русий выплюнул набившийся в рот сор, засмеялся и встал. Жизнь была прекрасна!
И в этот момент белая изящная рука нажала на спусковой крючок, и в душе Русия возникла волна беспричинного дикого ужаса…
Командор, покусывая карандаш, склонился над схемой. Дикая Земля навеяла на него какие-то патриархальные чувства, и он стал предпочитать компьютеру карандаш и бумагу. Перед ним лежал план гавани, Командор, сощурясь, наносил на него последние штрихи.
— Добавим еще один пирс для боевых кораблей, — промычал он себе под нос. — Так, хорошо! — Командор откинул голову и полюбовался на план издали. На бумаге все смотрелось замечательно. Каково будет в реальности? Сейчас он крикнет Эвксия, и завтра же первые глыбы упадут в море, разрезая его изящными дугами молов. И вдруг словно раскаленная черная молния пронзила мозг Командора. Опасность! Зрентшианцы мгновенно реагировали на опасность. Но она грозит не ему, а Русию! Волевой центр Командора уловил опасность, угрожающую его сыну. Дальше Командор разложил время. В его распоряжении было не более одной секунды. За это время он вряд ли мог успеть предупредить сына. Нужно было искать другое решение. И Командор нашел. Он закрыл глаза и послал импульс такой силы, что лишился сознания. Все силы его центра самосохранения ушли на помощь другому. Они ушли, чтобы защитить сына, и Командор обнажил свое сердце.
Огромная глыба, срезанная лучом бластера, громадно зависла над головой Русия. Но падала она слишком медленно, словно ее задерживало какое-то силовое поле. Русий не стал мешкать и, мощно оттолкнувшись, прыгнул в серую толщу океана. Через несколько мгновений он был вне опасности. Словно почувствовав это, силовое поле исчезло, и глыба сочно плюхнулась в воду, подняв сверкающие мириады брызг. Грохот ее падения сильно ударил по ушам, и Русий пробкой выскочил на поверхность.