[70]. И со мной никто даже не хотел разговаривать. Тем более учитывая мой возраст – у меня не было никакого влияния.
– Но настоящая загадка заключалась в другом, верно? – сказала Кроче. Мужчина серьезно кивнул.
– Да. Личность потерпевшей. Не было никакой возможности узнать, кто она. Никто не приходил ее искать, никто не заявлял о ее пропаже, и никто в деревне или в соседних деревнях не узнал ее.
– Как такое возможно? – спросила Ева. – Сколько жителей было в Оруне?
– Меньше пяти тысяч.
– И никто из них никогда не видел девушку? Как это?
– Не знаю. Я задавал себе этот вопрос сорок один год и до сих пор не нашел правдоподобного ответа. Могу заверить вас, что мы обошли всех жителей, показывая фото девушки. Ничего. Журналист из Нуоро написал материал и по нашей просьбе составил обращение с фотографиями девушки. Никто не откликнулся.
– Bellu casinu[71]… – прокомментировала Раис.
– Это точно. Прежде всего на чиновничьем и административном уровне… Статья не возымела должного эффекта – наоборот, плохо отразилась на Кантарутти, ему начал дышать в затылок начальник провинции Нуоро. На него надавили, чтобы он закрыл дело и не выглядел дураком, над которым насмехается кучка пастухов.
– Мне почти жаль этого бедолагу, – сказала Мара.
– Не стоит. Маршал был unu fizz’e bagae[72]: он устроил облаву на пастухов и фермеров и представил десяток подозреваемых без малейших доказательств. Выбирал самые уродливые лица, по которым якобы тюрьма плачет: такова была его следственная тактика.
– Но это превышение полномочий…
– Обычная история для этих мест, Кроче, – сказала Раис. – Верно?
– К сожалению, да, – признал Баррали. – Прогресс, экономический бум и революции шестидесятых остановились на склонах Дженнардженту. При всем уважении к нашему краю, время в этих местах как будто не двигалось, а остановилось навсегда.
– И?..
– Десять человек в тюрьме, жертва, имя которой никому не известно, никаких свидетелей, непонятная ритуальная схема и стратегия Кантарутти, заключающаяся в том, чтобы дождаться, когда один из этих десяти устанет мариноваться и настучит на кого-нибудь, чтобы он смог закрыть дело с чистосердечным признанием.
– А местные жители? – недоверчиво спросила Ева.
– Они вели себя как ни в чем не бывало, – сказал Морено. – Барбаджа – это остров на острове, Ева. Царство в себе со своими законами и правилами жизни, отличными от любого другого региона Сардинии. Люди, которые не любят вмешиваться в дела, которые их лично не касаются.
– Тогда… ты должен был отпустить их, верно? – спросила Ева, листая материалы дела.
– Да. И это еще одна загадка той неприятной истории… Через три недели после обнаружения тела казармы карабинеров, проводивших расследование, подверглись поджогу.
– Однако, – сказала Мара.
– На это претендовали некоторые формирования местных террористов, которые в то время проводили акции против нарастающей милитаризации Сардинии. Основными целями были казармы армии и карабинеров.
– И как отреагировал этот Кантарутти? – спросила миланка.
– Выпустил жителей Оруно из своих лап, ушел на больничный и сидел дома, пока его через несколько месяцев не перевели в его любимый Фриули. Он был убежден, что местные бандиты заставят его заплатить за аресты пастухов.
– Достойно похвалы, не так ли? – сказала Раис.
– Возможно. Проблема в том, что казарменный архив и склад вещественных доказательств сгорели. От артефактов, найденных на месте преступления в Су Темпесу, осталась лишь горстка пепла.
– Дерьмо… Значит, ты думаешь, что между убийством и взрывом могла быть связь? – спросила Раис.
– Не знаю… Это не было установлено. Но уничтожение вещественных доказательств и неопознанное тело способствовали тому, что дело отправили в архив. После пожара жители Оруно больше не открывали нам двери, опасаясь, что даже простая болтовня с копами может создать им проблемы с бандитами или с теми, кто поджег казармы.
– А ты что думаешь по этому поводу? Думаешь, они знали, кто эта девушка? – спросила Раис.
– Возможно, я ошибаюсь, но инстинкт всегда говорил мне: нет.
– Значит, она могла быть не из их общины?
– Не знаю, Кроче. Повторяю: я не уверен, но что-то мне подсказывает, что так оно и было. Девушка не местная.
– Тогда зачем ее так убивать?
– Это вопрос на миллион долларов, Раис, – сказал Баррали. – Я был двадцатитрехлетним юношей без опыта, а Кантарутти и другие не только вели себя так, как будто их все это не волнует, но, наоборот, еще больше все усложняли, нажив себе врагов в общине, в которой и так правил закон омерты. Кроме того, ни судебные органы, ни кто-либо еще не занимался всерьез делом этой девушки. Всех волновало другое.
– Отпечатки пальцев? – спросила Ева.
– Карабинеры и те, кто нашел тело, сходили с ума, чтобы найти хоть что-то. Те немногие улики, которые нам удалось связать с нашим делом, ни к чему не привели. Мы, конечно, взяли и отпечатки девушки, но это была пустая трата времени.
– Что показало вскрытие? – спросила Ева.
– Девушке было от восемнадцати до девятнадцати лет. Причина смерти: обескровливание от глубокого разреза яремной вены. Лезвие не менее десяти сантиметров в длину. Чистый, профессиональный разрез.
– И, я полагаю, это подтверждало тезис, что убийца был пастухом, – сказала Раис. – Кто-то, кто привык забивать коз и свиней.
– Точно.
– Преддверие храма было основным или второстепенным местом преступления?
– Основным. Судя по крови на камне, судебно-медицинский эксперт сделал вывод, что девушка была убита там около полуночи.
– Значит, ее не переносили… Как ты думаешь, это дело рук одного человека или нескольких? – спросила Ева.
– Я всегда думал, что это один человек. Место было довольно уединенным, поэтому он смог спокойно инсценировать ритуал и обставить место преступления, как говорят сегодня криминалисты, затратив столько времени, сколько ему было нужно.
– Разрезы на спине? – продолжила Раис.
– После смерти, – сказал Баррали.
– Значит, жертву не пытали, – заключила Кроче.
– Судя по заключению судебно-медицинского эксперта, похоже, что нет. Преступление, несомненно, было жестоким, но садистская составляющая почти полностью отсутствовала.
– Признаки сексуального насилия?
– Никаких. Девушка была девственницей… Единственными признаками физического насилия были растертые раны на запястьях – скорее всего, сначала пеньковая веревка, а потом проволока. Вскрытие больше ничего не выявило.
– Токсикологические анализы? – спросила Раис.
– Они были предоставлены более чем через месяц из-за множества бюрократических неурядиц и задержек в лаборатории. Честно говоря, я всегда боялся, что они вообще не наши. Но образцы крови были чистыми: она не была отравлена или под наркотиками.
Ева и Раис переглянулись, полные беспокойства: работа в отделе нераскрытых преступлений в большинстве случаев означала работу с делами, которые было трудно раскрыть из-за того, что прошло много времени, исчезли свидетели и следователи, многие за эти годы успели умереть… и из-за разложения вещественных доказательств. Это убийство было омрачено тайнами, которые за десятилетия стали еще более недоступными. Поэтому было немыслимо полагаться на криминалистику, чтобы расследовать дело.
– Когда дело закрыли, что ты сделал? – спросила Ева.
– Я пытался оказать давление и потребовать дополнительных расследований.
– Тебе разрешили?
Морено Баррали язвительно улыбнулся и покачал головой:
– Нет, они перевели меня в Кальяри в наказание за то, что я осмелился диктовать моему начальнику, как работать.
Повисла зловещая тишина.
– Итак, давайте разбираться: расследование закрыто, тебя отправили в Кальяри, все умывают руки, а убийца-психопат остается на свободе? – недоверчиво сказала Раис.
– Убийца не является или не был психопатом, – сказала Ева.
– Прошу прощения?
– Подумай сама: каков классический клинический профиль психопата? – Ева спросила напарницу, прежде чем ответить самой себе: – Субъект-манипулятор, жаждущий внимания, самовлюбленный, патологический лжец, тщеславный, без совести, без сочувствия, тот, кому быстро становится скучно, обаятельный, интуитивный, который оказывается предателем, когда ему мешают, который страдает импульсивностью и имеет хищнические инстинкты…
– Эй, ты прям моего бывшего описываешь, – сказала Раис, чтобы снизить градус напряжения.
– Дурочка… Из картины, описанной Морено, и из элементов, присутствовавших на месте преступления, я не вывожу ничего, что заставляет меня думать о таком человеке, – сказала Кроче. – Здесь мы, безусловно, имеем дело с организованным убийцей, холодным и расчетливым, но личность его почти полностью оторвана от убийства. Он следует четкому ритуалу, маниакально придерживается его. К тому же, если здесь не имеется других смыслов, тот факт, что он накрыл жертву овчиной, кажется чуть ли не признаком сочувствия, заботы. Знак человечности, совершенно не связанный с психопатическим типом, не так ли?
– Я согласен с Евой, – сказал Баррали. – Он, безусловно, bestia de sàmbene frittu[73], но я не думаю, что он действует под влиянием хищнического инстинкта или сексуального импульса.
– Мы знаем, как он убил, но не знаем почему, и причину можно установить, только расшифровав тотемный аспект ритуала, который он совершил, – продолжила Ева.
– А простыми словами? – сказала Раис, раздраженная профессорским тоном коллеги.
– Чтобы поймать такого убийцу, нужно не понимать, как он думает, а узнать, во что верит… Ты долго изучал дело, Морено.
– О да.
– Что означают эти маска, пинтадера, священный элемент в виде нурагического источника?