Кроче была ошеломлена. Если история была правдой, теперь она могла понять природу одержимости Морено.
– Я полагаю, у тебя много вопросов, – сказал Баррали с усталой улыбкой.
– Ты ничего не сказал своим родителям?
– Нет.
– Почему?
– Из-за страха в первую очередь. Страха последствий – и страха, что не поверят.
– Почему они не поверили бы тебе?
– Мой отец был угольщиком, человеком с крутым характером, этаким камнем. Он никогда со мной не разговаривал. Я обращался к нему на «вы»… Если б я сказал ему, что ушел из дома той ночью, он даже не дал бы мне продолжить и избил меня.
– А мать?
– Над ней доминировал муж. Да еще эти постоянные переезды, которых требовала от нас его работа… У нее были другие дела, и она не могла позволить себе думать обо мне. Видишь ли, в то время и в тех краях дети были не более чем домашними животными. Я знаю, плохо так говорить, но это правда. Нас ни во что не ставили. Взрослые были слишком заняты борьбой с суровой природой, чтобы возиться с нами.
– А девушка?
– Это вторая причина, по которой я никому не говорил об этом… Я был уверен, что кто-то будет ее искать, но никто этого не делал. Как будто ничего и не было, как будто я все выдумал, и какое-то время я верил, что это действительно так… Потом, уже будучи взрослым, я провел расследование. В документах того времени не осталось ни следа ни того убийства, ни какой-либо находки, ни даже исчезновения девушки такого возраста в этом районе.
– С ума сойти…
– Да. Я подумал, что это был ночной кошмар. Моим единственным свидетелем был Ангеледду. Но как он ни был умен, а говорить так и не научился…
Ева улыбнулась.
– Поэтому я держал эту историю при себе, также опасаясь, что какой-то bundu, демон, вернется, чтобы навредить мне или собаке… Помни, что я был ребенком, что тогда мы были гораздо более внушаемы, чем сегодня, и – поверь мне – то, что я видел… У меня мурашки по коже от одной мысли об этом… – сказал Морено, показывая ей руки. – Это было действительно ужасно.
– У меня… нет слов. Я действительно не знаю, что сказать…
– Представь мои чувства, когда не прошло и двадцати лет, как я оказался на том месте преступления в Оруне… К этому времени я уже почти забыл ту ночь, и вдруг оказался во всем этом по самые уши… И затем, одиннадцать лет спустя, снова. Как проклятие… Как, не знаю… Как будто вокруг этих смертей действительно было что-то метафизическое и оно меня задело, заразило, не знаю, как объяснить…
– Я прекрасно понимаю. Только… жуть какая-то.
– И не говори.
Они молчали почти минуту.
– Вот почему ты стал полицейским. – Это был не вопрос, а констатация.
– Да. Я действительно так думаю. Чувство вины за то, что ничего не сказал, за то, что не искал правды, должно быть, сильно повлияло на этот выбор. Выбор вопреки воле моего отца. Он ненавидел униформу, и ему нужны были руки в сельской местности, а не сын-легавый, который опозорит свою семью. Он не разговаривал со мной несколько месяцев.
– Значит, ты видел жертв трех убийств…
– Точно. Все убийства совершены одним и тем же образом. Все с одинаковым антуражем. Все девушки неизвестны, и никого, кто пришел бы их искать или требовать их тела… Мне не нужно объяснять тебе, почему я не рассказал эту историю своему начальству в то время, верно?
– Конечно, конечно… А человек в маске, которого ты видел… ты не заметил какую-то особенность, деталь, которая…
– Огромный рост, конечно. А потом… у него был шрам в форме полумесяца на тыльной стороне ладони. Кроме этого, больше ничего.
– Морено…
– Говори.
– Думаю, мне тоже надо выпить.
Баррали грустно улыбнулся и налил ей fil’e ferru[107].
Глава 82Тюрьма Кальяри, Ута
Пока коллеги из спецкоманды проверяли свои смартфоны, Маурицио Ниедду коротал время, слушая, как судьи вполголоса заявляют о необходимости найти неопровержимый мотив, чтобы закрыть дело и не допустить возможности для защиты сыграть на невменяемости Мелиса. Они должны были найти аргументы в пользу преднамеренности убийства, чтобы иметь возможность запросить – и добиться – пожизненного заключения. Маурицио соглашался с ними, но знал, что у адвокатов не было надежды: у следователей было слишком много улик, чтобы следствие или суд могли быть скомпрометированы.
В сотый раз инспектор посмотрел на часы: половина одиннадцатого. Их заставляли ждать уже час в маленькой комнате, использовавшейся для допросов задержанных. Мелис был заперт в отделении строгого режима вместе с другими особо опасными заключенными. Все были готовы ко второму раунду дознания: в то утро они выбрали жесткую общую линию, разрушавшую любую оборонительную стратегию благодаря вещественным доказательствам, которые час за часом становились все более многочисленными и последовательными. Последним был обнаружен костер возле плато на горе Арчи, где поселились неонурагисты: они пытались сжечь одежду и личные вещи, и, по данным судмедэкспертов, существовала большая вероятность того, что лидер секты и его последователи жгли их, чтобы не оставить следов присутствия на месте происшествия.
Когда два судьи исчерпали темы для обсуждения, Ниедду, раздраженный долгим ожиданием, встал. Он был полон решимости устроить тюремщикам сцену, но в этот момент дверь в комнату открылась, и вошел начальник тюрьмы с сотрудником. Лица у них были мрачные.
– Ну что ж… Возможно ли… – начал полицейский.
Директор остановил его, подняв руку, словно останавливая движение.
– У нас проблема… Большая проблема, – сказал он, побледнев от шока и стыда.
Аделе Маццотта и Яккароне, два судьи, занимавшиеся делом Долорес Мурджа, обменялись напряженными взглядами.
– Что за проблема? – спросила женщина.
– Мелис был найден мертвым сегодня утром в своей камере.
– Что?! – хором закричала группа следствия.
В глазах директора было то же смятение, что и на «Крике» Мунка; по крайней мере, именно с этой картиной Ниедду связывал растерянный взгляд управляющего.
– Вы шутите? – прошипел полицейский, едва сдерживая гнев.
– К сожалению, нет.
– Как это случилось?
– Видимо, он порезал себе вены бритвенным лезвием, – сказал помощник судьи, показывая им какие-то распечатки. На кадрах из записи системы видеонаблюдения был изображен лидер секты, свернувшийся на полу; его длинные волосы плавали в луже крови. Собственной крови.
– Но как это возможно? Он был под особым наблюдением, господи! – взревела Маццотта.
Кровь внезапно прилила к ногам, и Ниедду пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть. Он рухнул на один из пластиковых стульев, привинченных к полу, и попытался не задохнуться. Поднес руки к голове и закрыл глаза, а комната наполнилась криками и проклятиями.
«Ему заткнули рот, – подумал он, совершенно уничтоженный. – Они быстрее нас».
Глава 83Капитана, Куарту-Сант-Элена
Грация поняла, что прошло несколько месяцев с тех пор, как она в последний раз видела своего мужа в такой хорошей форме. Она наблюдала за ним, пока он завтракал, и наконец поняла, в чем состояла причина этой легкости и спасительного облегчения.
– Ты сказал ей.
Морено в замешательстве повернулся к ней:
– Прошу прощения?
– Прошли месяцы, может быть, даже годы, с тех пор как я видела тебя таким спокойным… На ум приходит только одна причина: ты говорил с Евой о той старой истории.
Баррали кивнул, ничуть не удивившись тому, что его жена это заметила: от нее мало что ускользало. Быть может, благодаря близости к следователю она переняла некоторые черты: любознательность, наблюдательность, дедукцию и интуицию.
– Из тебя вышел бы хороший полицейский, – сказал он, улыбаясь ей.
– Да ладно тебе… Одного полицейского в доме достаточно.
Они захихикали, окутанные этой легкой и непринужденной атмосферой.
– Тяжело было? – спросила Грация.
– Нет. Она… Я сразу почувствовал, что она тот самый человек, что в ней есть та самая химия. Нет, это не было тяжело. Наоборот.
– Как ты себя сейчас чувствуешь?
– Как будто у меня выросли крылья.
Грация улыбнулась и погладила его по руке:
– Ты не представляешь, как это меня радует.
– Я знаю.
– Ты и спал допоздна: с тобой давно такого не было.
– Давненько… Это похоже на избавление от огромной тяжести. Теперь я понимаю, что чувствуют преступники после признания. Это хорошее чувство. Как принять душ после того, как неделю не мылся.
– Я очень довольна. Но мы немного опаздываем.
Мужчина посмотрел на часы и нахмурился: утром у него был запланирован визит к неврологу и встреча с нотариусом для решения некоторых бюрократических вопросов.
– Тогда надо поспешить, – сказал Морено, одним глотком допивая кофе и вставая. Он подошел к жене, обнял ее и поцеловал в лоб. – Я подумал, что мы могли бы пообедать у моря, если хочешь.
– Конечно хочу… Мы же должны отпраздновать, да?
– Точно. Пойду собираться.
Морено почистил зубы и, оказавшись в спальне, посмотрел на себя в зеркало. Он понятия не имел, поверила ли ему Ева, и даже не хотел знать.
Для него имело значение то, что он нашел в себе мужество открыть то, что произошло, изначальный разлом, от которого пошли все трещины, расколовшие его жизнь как полицейского и человека. Этот акт самооправдания и в некотором роде примирения с самим собой и со своим прошлым наполнил его вибрирующей энергией. У него даже сложилось впечатление, что болезнь отступила. «Может быть, и так, кто знает», – понадеялся он.
Улыбнувшись, достал из ящика стола яркий галстук, который не надел бы в обычный день, и посмотрел на себя в зеркало, пока шелк плавно струился между пальцев. Однако через несколько секунд улыбка начала гаснуть, пока полностью не исчезла.
У него задрожали руки и нахмурился лоб, а глаза наполнились сначала недоумением, а потом слезами.