- Из названных вами, сержант, только мистер Веземан находится на яхте, - покорно ответил капитан.
Макс не сводит взволнованного взгляда с приближающегося катера. "Скорей, скорей…" - выстукивает сердце, а мысль с лихорадочной быстротой выискивает лучик надежды: обыск яхты даст выигрыш хотя бы несколько так необходимых, желанных минут. Но это понимает и сержант, с тревогой посматривая на приближающийся кубинский катер. И он решает не тратить драгоценное время на осмотр яхты, он приказывает Максу следовать за ним, на палубу, где стоит вертолет. Макс делает преднамеренную заминку, он пытается протестовать и таким образом выгадать минуты, но верзила морской пехотинец, сопровождающий сержанта, грубо ткнул ему в бок дуло автомата и процедил сквозь жвачку, которую он не прекращал жевать:
- Ну, быстро…
На палубе возле вертолета стояла группа пассажиров, окруженная морскими пехотинцами. Сержант снова дрожащей рукой достал бумажку и, уставившись в нее рассеянным взглядом, сказал:
- Слушайте меня внимательно: есть на яхте Дикс, Кун, Кларсфельд, Веземан и Кочубинский? - Он поднял глаза на перепуганную, не смеющую открыть рта, толпу. - Ну? Я тебя спрашиваю, рыжая красавица? - уколол прищуренным глазом Марго.
- Нет, никого нет, только мистер Веземан, - заикаясь пролепетала секретарша Левитжера, глядя на сержанта с доверчивостью и подобострастием.
- Все ясно, - сказал сержант и, положив руку на плечо Макса, приказал солдатам:
- Этого в вертолет, живо!
Четверо морских пехотинцев схватили Макса, заломили за спину руки и, приподняв, грубо, как бревно, втолкнули в дверь вертолета. Затем и сами поднялись вслед за ним. И через минуту вертолет оторвался от палубы яхты и на виду у кубинских пограничников, сделав разворот, ушел на север.
Рейсовый самолет из Вены прибыл в аэропорт Шереметьево точно по расписанию - минута в минуту, хотя погода в Подмосковье стояла слякотная: то дождь со снегом, то снег с дождем, как это нередко бывает в ноябре. Иван Слугарев в последний раз виделся с Максом Веземаном много лет тому назад в Зальцбурге и теперь, ожидая прибытия венского самолета, испытывал легкое волнение: узнает ли его? Время неотвратимо делает свое дело, не щадит никого, тем более, думал Слугарев, последний год для Веземана был полон тяжелых драматических испытаний, и это, конечно же, не могло не отразиться как на физическом, так и на духовном состоянии Макса. Мысль, что он не сразу узнает его, была неприятной и досадной. Однако тревога оказалась напрасной: они сразу узнали друг друга, словно расстались только вчера, - ту же сдержанность и ненавязчивое обаяние подметил Слугарев в своем друге.
В машине они сидели вдвоем, без шофера, - Слугарев за баранкой, Веземан - рядом с ним. Густой пушистый снег влажными хлопьями слепил ветровое стекло, и щетки с трудом справлялись со своими обязанностями, мокрое скользкое шоссе сдерживало скорость, да они и не спешили. Разговаривали спокойно, неторопливо, сдерживая эмоции, которые распирали обоих.
- На другой день после того, как тебя усадили на вертолет, мы уже знали в подробностях, что и как произошло, и довольно переволновались за твою безопасность, - сказал Слугарев, бросая на Макса короткие взгляды через зеркало.
- Понимаешь, Иван, дело тут не в моей безопасности, за себя я был спокоен, хотя б уже потому, что яхта оказалась в руках кубинцев, и ЦРУ не удалось бы избежать гласности, если б они попытались расправиться со мной втихую. Получилось все как-то уж очень нелепо. Одна не предусмотренная деталь, как ты знаешь, может погубить все дело. Я имею в виду флаг. Если бы мы, войдя в Мексиканский залив, поменяли американский флаг на какой-нибудь другой, мы бы спутали их карты и кто знает, может все обошлось бы благополучно. И потом: я никак не мог предположить, что они пойдут на такую авантюру в территориальных водах Кубы.
- Нас беспокоило другое: не пришлось бы тебя обменять на какого-нибудь Гапона-Пухова.
- Пухов? Это кто такой?
- Посадили мы тут одного ихнего… Да не в нем дело, я вообще.
- Я понимаю, о чем ты. Нет, я не "засветился". Они могли лишь подозревать, но фактов у них не было. Никаких улик и доказательств. К пожару я действительно не имел прямого отношения - тут у меня твердое алиби. Все остальные мои распоряжения и действия, порой лишенные логики и здравого смысла, я объяснял состоянием шока. Мол, пожар и гибель моего друга Дикса повергли меня в глубокую депрессию, и я не отдавал отчета своим поступкам. Мои объяснения с юридической точки зрения не вызывали сомнений. Причина взрыва и пожара - несчастный случай во время эксперимента, проводимого учеными. Об эксперименте меня предупредил накануне Дикс. Он и Мануэлу в этот день выпроводил домой, что она и показала на следствии.
- А на самом деле ты считаешь - это была преднамеренная акция?
- Несомненно. Дикс готовил ее заранее. Ему удалось незамеченным перенести к себе в служебный кабинет напалм. И надо думать, в немалом количестве.
- А почему Кун и Кларсфельд не оказали ему сопротивления?
- Я думаю, перед тем, как произвести взрыв, он их просто застрелил. У него было два пистолета. Один он постоянно имел при себе, другой хранился в его служебном кабинете. Часовой показал, что перед взрывом в здании он слышал выстрелы и попытался войти, но дверь оказалась запертой изнутри. И я не сомневаюсь, что запер ее Дикс с определенной целью. На вопрос, почему не пытались тушить пожар, я отвечал: боялись, знали, что в лаборатории хранились опаснейшие для жизни яды. Всех, мол, охватил панический страх, даже ужас. Именно этим я объяснял свой поспешный уход с Острова на яхте. Ужас на какое-то время лишил меня рассудка, и я принимал нелепые действия: например, отправил отряд Кочубинского в дальнюю бухту, сжег вертолет. Кстати, уничтожение вертолета вызвало наибольшее подозрение у членов следственной комиссии. Я объяснял это так: поручив вертолетчику и одному из охранников захоронить тела погибших - Левитжера и Джека, я опасался, что они, как только яхта отчалит, не станут выполнять мой приказ и умчатся с Острова на вертолете.
- И тебе поверили?
- Но я же не отдавал отчета своим поступкам и делал глупости. Впрочем за уничтоженный вертолет мне пришлось уплатить. В ЦРУ, я думаю, не верили мне, но у них не было улик. Трудней всего было оправдать наш поход на Кубу. Мои объяснения звучали неубедительно даже для беспристрастных юристов. Я утверждал, что Кэтрин Гомес - моя невеста, что она Левитжером и Диксом была зачем-то командирована на материк и что за наделю до взрыва я получил от нее записку, в которой она сообщала, что находится в Гаване и не собирается возвращаться на Остров, о чем просила сообщить ее родителям. А поскольку супруги Гомес оказались на яхте, то я решил доставить их к дочери да и сам горел нетерпением встретиться с невестой и официально оформить наш брак.
- Да, прямо скажем: сказка для школьников, - улыбаясь произнес Слугарев, а Макс продолжал:
- Я требовал от американцев отправить меня на родину, то есть в ФРГ, где я готов держать ответ перед своим начальством. И в этом отношении мне, помимо воли своей, помогла старая подруга Дикса фрау Эльза. Кубинцы переправили ее, по ее же просьбе, в Федеративную республику, где она дала сотрудникам из Пуллаха подробные показания о своей жизни на Острове и обо всем, что произошло потом, естественно, и обо мне, к которому она питала симпатию, как к соотечественнику. Из Пуллаха последовал запрос к американцам, и те вынуждены были передать меня на Рейн. Как потом я выяснил, в Пуллахе интересовались загадочной смертью полковника Штейнмана, а я был именно тот человек, который мог им кое-что прояснить. И я действительно рассказал все о смерти Штейнмана и Дикса. Последний их больше всего интересовал, особенно неофашистов, для которых он был чуть ли не национальным героем. Со слов Эльзы они знали, что на Острове я был единственным другом Дикса, и, может, поэтому и на меня попал отраженный лучик его славы. Словом, в ФРГ ко мне отнеслись с пониманием и сочувствием. Но я знал, что это ненадолго, что на смену им уже зреют недоверие и подозрительность. Тогда я решил перебраться в Австрию.
- Мы об этом тоже знали и потому отозвали тебя. Ты хорошо поработал. Дмитрий Иванович называл тебя современным Зорге.
- Дмитрий Иванович - большой шутник и мастер гипербол. Как он поживает?
Слугарев ответил не сразу. По лицу его скользнула скорбная тень. Макс заметил ее и, насторожившись, ждал.
- Дмитрий Иванович на пенсии, - глухо проговорил Слугарев, не отрывая сосредоточенного взгляда от мокрого шоссе.
- Что-нибудь случилось? - после некоторой паузы осторожно спросил Макс. Бойченкова он глубоко уважал и ценил за ясный ум, принципиальность и прямоту.
- Решительно ничего. Просто не понравился одному товарищу, - уклончиво ответил Слугарев.
"Кому?" - мысленно спросил Макс, но вслух счел неуместным задавать этот вопрос, только библейски подумал: пути Господни неисповедимы. Наступила продолжительная, какая-то печальная пауза. И вдруг Макс взволнованно заговорил:
- Да, ведь я встречался с Эдмоном Дюканом.
- Где? - встрепенулся Слугарев. - Когда? - Какое-то зловещее, тревожное предчувствие охватило его.
- На Острове. Накануне и в день пожара. Он погиб. Его убили. С ним расправились за его "Черную книгу". Ты что-нибудь слышал о ней?
Вместо ответа Слугарев сокрушенно произнес:
- Все-таки не послушался совета и поплатился. Этого следовало ожидать. Расскажи, - попросил он печально. И Макс подробно рассказал о появлении Дюкана на Острове, о встрече с ним и о его гибели.
…Потом долго молчали. Казалось, каждый погружен в какие-то свои, личные воспоминания, и грешно было потревожить их даже полусловом. Лишь когда миновали Белорусский вокзал и влились в нескончаемый автомобильный поток улицы Горького, Макс спросил:
- Мы куда сейчас?
- В гостиницу "Космос". Это новая, ты ее еще не видел.