Но в том-то и дело, что я не могу закрыть, пока не узнаю, чем все кончится. И снова читаю, читаю, читаю… Все! Дочитал! Закрыл! Наконец-то! Все кончилось хорошо, просто замечательно! И я опять сижу и ничего не делаю.
Мне говорят:
— В чем дело? Что с тобой происходит?
— Да ничего, — говорю, — ничего со мной не происходит. Просто мне надо подумать, вот и все.
Мне говорят:
— Сколько можно думать, как тебе кажется?
И в самом деле, сколько можно? Ведь у меня нет времени, нет времени! И я ничего не успею! Нельзя терять ни секунды! И вот тут на меня вдруг наваливается жуткий голод. Ну просто сил нет!
— Как! — удивляются все. — Но ты ведь только что ел!
— Значит, не наелся, — отвечаю я. — Ну и что?
— Да нет, ничего… Ешь, — говорят, — приятного аппетита.
— Спасибо, — мычу я в ответ и ем, ем, ем… Все, что подвернется.
Мне говорят:
— Может быть, хватит? Отдохни немного…
— Да нет, — говорю, — еще не наелся.
И это правда. Страшно есть хочется. Зверский аппетит…
Но сегодня все было по-другому. Никакого аппетита! Зато куда-то пропал дневник. Я раз десять проверял портфель. Ручка, учебники, тетради — все на месте. А дневника нет!
И тут снова появилась мама:
— В чем дело? Опять дневник в классе забыл?
— Ничего я не забыл! Я точно помню…
— Если так, то где же он?
Вместо ответа я вытряхнул из портфеля учебники и тетради.
— Вот, смотри! История, ботаника, литература…
— А это что? — и мама вдруг вытащила из стопки книг на столе мой дневник.
— Ага! Нашелся! Ну что я говорил?
— Да, действительно, — вздохнула мама, — на этот раз ты забыл его дома…
— Но я же точно помню, как записывал задание!
Я распахнул окно и закричал во всё горло:
— Эй, Павлик! Павлик! Что нам по математике задали? Что-что? Повтори! Не слышу!
Я закрыл окно и молча повернулся к маме. Потом сказал:
— Он дневник в классе забыл…
И не успела она опомниться, как я был уже у дверей:
— Я сейчас, быстро! Только уроки узнаю и назад! Через пять минут вернусь!
Ну конечно, через пять. У меня ведь есть велосипед!
Быстро сбегаю вниз по ступенькам, велосипед прыгает рядом — его заднее крыло дребезжит. Вскочив в седло и приподнявшись на педалях, я набираю скорость. Рвется, свистит ветер, все быстрей и быстрей крутятся колеса, и вот уже спицы сливаются в серебряную паутину. Чиркнуло колесо по луже, и серая шина стала черной. А я кручу все сильней, сильней, последний проворот — и носком ноги резко останавливаю педаль — велосипед, как из лука, сам летит дальше. Легкий, тонкий, крепкий — он дрожит от быстрого бега. Тяжело пристукнула крышка люка. Одинокие прохожие смотрят мне вслед…
Впереди на дороге краснеют кирпичи, проехать между ними почти невозможно. Проеду ли я? Да, проехал! А теперь — между деревом и фонарем.
Если проеду, даже подумать страшно: я — олимпийский чемпион! С ходу врезаюсь в дерево, перелетаю через руль, качусь по асфальту… Этот асфальт дерется, как наждак! Пуговицы отлетели, все в пыли. Олимпийский чемпион! Дуралей несчастный!.. Уф! Подхожу к велосипеду — переднее колесо все еще крутится…
А уроки я узнал у Люси Королевой. Кто-кто, а она всегда все знает. Отличница… И вот что она придумала: бросила мне вниз с балкона бумажного голубя. Прямо с пятого этажа! Вот молодец! И пока он кувыркался, нырял и кружил, я крутился внизу как сумасшедший. То вперед, то назад, то снова вперед — чуть с ног не свалился. Люська страшно хохотала!
И все-таки я поймал его. Еще бы! Я ведь знал, что это голубь почтовый. Он принес мне домашнее задание.
7
— Садись, Гарин, пять!
Елена Сергеевна протягивает мне дневник и кивает — солнечный зайчик рассыпается в ее волосах… Вызвали! Наконец-то! Я с победой возвращаюсь к своей парте и записываю домашнее задание. Потом застегиваю портфель, ботаника — последний урок.
— Ты чего улыбаешься? — спрашивает Павлик.
Оказывается, я улыбаюсь. А я и не знал…
Домой, домой! Сдвинуты парты, исписаны доски, чья-то ручка лежит на полу, густой поток голосов скатывается вниз по лестнице, бурлит в раздевалке, у школы… «Пальто, пальто, где пальто?!» Высоко вверх взлетел чей-то портфель.
— Подожди! — кричит мне Павлик. — Подожди!
— Давай, давай!
И Павлик бросается на поиски фуражки.
8
— Я так и знал, что сегодня меня вызовут! Честное слово, знал!
— Это почему же? — мама улыбается.
— Да потому что всех уже вызвали! Один я остался!
Но тут раздается стук в дверь:
— Витя дома? — Павлик подмигивает мне и машет рукой: — Пошли в кино, на два часа!
— На два часа? — я вопросительно смотрю на маму. — Можно?
— А уроки?
— Но я же в четыре вернусь и все сделаю! Вот увидишь! Честное слово!
И мы с Павликом выскакиваем во двор.
— А ты точно знаешь, что начало в два?
— Конечно, в два! Я точно помню!
И мы мчимся к кинотеатру. Только бы не опоздать, только бы успеть! Заворачиваем за угол — без пятнадцати два! На больших серых часах дернулась стрелка… Успели, успели! Наверное, билеты кончились… Нет, все в порядке! Билеты есть! Вбегаем в фойе — налево розовый зал, направо голубой! Бежим в голубой — пятый ряд, третье и четвертое места. Ух, жарко!
Хлопают стулья, зал быстро заполняется: шляпы, фуражки, платки…
— Смотри, — толкает меня Павлик, — Колька Рябов!
И правда Колька — в первом ряду уселся, головой вертит. А вон и Чернов с Соловьевым… Да тут полкласса!
— Васька, Колька! — кричим мы и размахиваем фуражками.
Увидели, смеются! Вот здорово!
Все! Началось! Тихо! Тихо!
В черных бескозырках бегут матросы, бегут солдаты… Строчит пулемет… падают, встают… враги наступают… Победа или смерть!
Они идут в разорванных рубашках, забрызганные кровью, руки связаны. Они идут к высокому обрыву — осталось так мало… И они начинают петь.
Но вот далеко из-за леса взвилось облачко пыли, и на пригорок вылетел всадник, за ним — второй, третий… И вот уже целый отряд мчится по полю, и поле мчится ему навстречу. Наши! Наши!
И тут заиграла такая музыка, такая музыка, что кажется, будто и мы в зале скачем на помощь пленным. Скорее, скорее, скорее!
И зал зашумел, заскрипел, задвигался.
А конница мчится по полю, потом через речку и на гору, и с горы… А наших уже подводят к обрыву… Скорей, ну скорей же! Последний поворот — и, блеснув саблями, отряд вырывается к самому обрыву. И тут в зале началось!.. Ребята стали вскакивать, кричать, а наши пленные уже бьются вместе с конницей, и все ребята кричат: «Ура-а!»
Вспыхнул свет, и все потянулись к выходу. Пахнуло ветром, прогремел грузовик… И мы увидели часы на углу — без пятнадцати четыре — и синюю вывеску: «Канцелярские товары».
— Покупайте пирожки! Покупайте пирожки! — кричала продавщица в белом халате.
А рядом, освещенные сентябрьским солнцем, краснели в ларьке помидоры.
— Ура! — донеслось издалека. Это кричали ребята в розовом зале.
Мы стояли у афиши и смотрели на тех, кто купил билеты на четыре…
А впереди — уроки, уроки… до самого вечера, и опять — в школу.
И тут налетели наши ребята:
— Здорово, а? — кричал Петька Харлашкин. Он сегодня уже два раза смотрел этот фильм и оба раза без билета.
Вдали, в самом конце улицы, густо зеленел сквер. Посреди широкой площадки стоял обмелевший фонтан.
— В футбол сыграем? — предложил Петька. — Вы идите в сквер, а я — за мячом.
«Домой надо идти, опоздаю…» — подумал я и поплелся вместе со всеми.
Воротами у нас были высокие густые каштаны. И вся земля вокруг была усыпана зелеными игольчатыми ядрами. Мы побросали куртки в траву, на каштаны, Петька свистнул, и игра началась.
Я откинул мяч Сережке, Сережка — мне, я — ему, он — мне, Петька — за мной… Я остановился, бац по мячу — прямо Петьке в лоб, а от него — в ворота.
— Гол! Гол! — закричали мы.
— Не считать! — орал Петька, держась за лоб. — Не считать! Штрафной!
Подхватив мяч, Чернов обыграл меня, потом — Кольку…
— Сашка, пас, пас! — кричал ему Петька. — Пас, балда, пас!
Но Чернов уже мчался к нашим воротам:
— Атакует Марадона! — вопил он, приближаясь к воротам. — Атакует Эйсебио! Бьет Пеле!
Тут он наступил на мяч и свалился. А мы снова гол забили:
— Два — ноль! Два — ноль!
И мы с Сережкой обнялись и пожали друг другу руки.
— Ноль — ноль! — заорал Петька. — Наши ворота шире!
Красный и всклокоченный, с грязным пятном на лбу, он принялся измерять ворота: свои — маленькими шажками, наши — большими.
— Это мы еще посмотрим!
— Посмотрим, посмотрим! — сплевывал Чернов. Он стоял на голове, задрав ноги, и отдыхал по системе йогов.
И снова мы бросились в атаку. Только я с мячом выбрался — Петька меня за ногу оттащил. А с Чернова штаны свалились… Удар!
— Взял! Взял! — замахал нам из ворот Павлик и, красиво бросившись, растянулся с мячом в руках.
Но тут набежал Петька, выбил мяч из рук и закатил в ворота:
— Один — ноль, — сказал он и вытер рукавом потный лоб.
— Один — ноль! Один — ноль! — закружился Чернов.
— Марадона! — кричали мы. — Пеле!.. Штаны подбери!
— Проиграли, проиграли, чего там… — отдувались они.
Усталые и охрипшие, с прилипшими рубашками, мы долго стряхивали пыль, разглядывали синяки. Потом разобрали куртки и пошли по домам. Петька Харлашкин ушел в третий раз смотреть кино.
9
Всю дорогу домой я бежал. А когда отворил калитку, то увидел в окне папу. Он стоял у самого подоконника и хмуро смотрел на меня.
Дома было тихо. На диван, где сидела мама, я старался не смотреть. Папа, заложив руки за спину, медленно прохаживался по комнате.
— Ты когда обещал прийти? — спросил он отрывисто. И стало слышно, как потрескивают обои на стене…
— Мари-на! Мари-на! — донеслось с улицы.
— Мы в футбол играли, — признался я.