Капитан указал ему рукой на дверь.
— Об этом мы не беспокоимся. А теперь оставь нас одних.
Когда колдун исчез в ночной темноте, Гневош и Питерсон вышли из хижины и сели на лавке под навесом. Некоторое время царило молчание. Молчание прервал капитан, заметив:
— Стало быть король Аталанга умер, назначив перед смертью тебя, Джон, на роль своего частичного преемника. Трагикомическое завещание.
Гневош не отвечал. Он с интересом наблюдал за белым, расшитым рубиновыми искрами дымным шлейфом, бесшумно поднимающимся из кратера священной горы.
— Вулкан Ротовера! — прошептал он. — Вулкан Ротовера…
Похороны
На следующий день, ранним утром, в совещательном доме в центре деревни, под председательством первосвященника Хуанако, собрался Совет Десяти, который должен был установить порядок проведения похоронного обряда и обсудить детали траурной церемонии.
Тем временем Врумароти, вдова великого короля, и его три красавицы-дочки, как ближайшие родственники покойного и поэтому обремененные опасным для окружающих «табу», прошли очищающее омовение в священной купальне Торана неподалеку от храма Оро. Потом, в знак траура, они надели белые одежды и старались ни к кому не приближаться, чтобы их тень ни на кого не упала и никому не навредила. Ибо, будучи обремененными «табу» по причине смерти отца и мужа, они в течение семи дней считались существами нечистыми, которых следовало избегать. По этой же причине сразу после выхода из купальни вдову заперли в святилище неподалеку Тораны, чтобы на время опасного семидневного периода ослабить внешнее воздействие скорбящей, пагубное для каждого, кто не являлся представителем ее рода.
После принятия этих мер предосторожности Маранкагуа, высланный с двумя другими шаманами к дому скорбящей, в присутствии собравшейся там толпы поменял имя покойного с «Аталанга» на «Айакучо», чтобы частое упоминание подданными настоящего имени умершего не вызвало его дух с того света и не привело в мир живых. Колдун переименовал даже верного пса и любимого королевского коня, Асьватамбу, чтобы живущие, подзывая этих животных, не выманили из потустороннего мира тень их хозяина. Наконец, четверо вождей, каждый положив на плечо одну из четырех ручек феретрона, не глядя на короля и избегая прикосновения к его телу, — чтобы не осквернить себя десятидневной нечистотой, — вынесли покойного из дома скорби. А когда уже участники траурной церемонии вышли за порог дома и начали отдаляться к кладбищу, Маранкагуа первым приложил к крылу королевского жилища пламя факела. Моментально вспыхнули пропитанные сосновой смолой балки и взметнулся огненный столб. Трое других «поджигателей» подошли с факелами к остальным углам дома и окончательно передали его во власть огненной стихии. Среди стонов и завываний плакальщиц сгорела резиденция короля Аталанги.
А тем временем он сам, с орлиной головой лежащей на боевом щите, с руками крепко стиснувшими древко копья и рукоять томагавка, равнодушный и глухой ко всему, медленно приближался на плечах верных вождей к месту своего вечного покоя. Следуя за носилками, шестеро воинов в полном боевом снаряжении окружало медленным, танцующим шагом большой барабан гаррамута с выжженным на нем изображением покойного. За танцующими воинами шла группа флейтистов, играющих на бамбуковых каурах, и процессия плакальщиц, за ними — Совет Десяти, жрецы, вожди, шаманы и воины. Потом двигалась серая толпа мужчин и женщин. Замыкала процессию идущая в некотором отдалении семья умершего, его родственники и домашние. Их силуэты, — поскольку день был солнечный, а время еще полуденное, — отбрасывали на дорогу четкие, контрастные тени, словно напоминая тем, кто шел впереди, что им следует быть начеку.
Так они дошли до первых деревьев священной рощи. Оттуда до цели их путешествия было уже недалеко. Ибо кладбище правителей северной части острова Итонго, называемое «фейтока», находилось на расстоянии одной версты от столицы страны, за третьим лесом, на другом берегу реки Ятупи. Процессия прошла рощу панданов, миновала пальмовый и эвкалиптовый лес и, прошествовав сквозь густую аллею мангровых деревьев, оказалась на пространной, круглой равнине, покрытой курганами королей. Танец и музыка прекратились. В полуденной тишине останки короля, придав им сидячее положение, поместили лицом к востоку в недавно вырубленной пещере. Рядом с умершим были положены военные трофеи — оружие, два больших, вырезанных из жадеита кувшина — один с водой, второй с кокосовым молоком — и серебряное блюдо с «пои». Потом вход в пещеру засыпали камнями и обложили землей и дерном. На вершине кургана Хуанако посадил казуарину, куст скорби и печали. Молитвы жрецов над свежей могилой закончили похоронный обряд.
Когда от могилы уже отошли вожди и скорбящие, из толпы отделилась окутанная белым платком жрица Руми и с горестным плачем припала к кургану родителя. Кроме белых людей, никто ни обратил на это внимание, поскольку теперь все были заняты приготовлением к поминкам.
На круглой площадке между могилами, поросшей травой, лютиками и алым барбарисом, наскоро сколачивались столы из сосновых бревен, расставлялись плошки из кокосовой скорлупы, бутыли из тыкв и горлянок, расстилались циновки и скатерти из банановых листьев. Девушки с телами цвета бронзы и меди, полунагие, в повязках «паруру» на роскошных бедрах, переливали из оловянных кувшинов в кружки и кубки терпкое яблочное и пальмовое вино, освежающий в знойный летний день напиток «гарапо» — лимонад из сахарного тростника и цитрусовых, пьянящий напиток из плодов дерева альгаробо, который могут употреблять только замужние женщины, и дурманящий отвар, называемый «ава».
Со стоявших на столах блюд манили своим видом и запахом похожие на апельсины, соблазнительные, с пурпурной и зернистой мякотью гуавы, сытные авокадо, чей сочный и упругий плод покрыт твердой и маслянистой кожей, бананы, айва, гостеприимно раскрытые, наполненные сладким молоком кокосовые чары, дыни, батат, изготовленные руками молодых женщин лепешки из таро и орехи ратта.
Первыми к пиршеству приступили члены Совета Десяти, вожди и жрецы. Тем временем юноши и девушки приступили к танцам. Воины, которых женщины, укрывшись за кустами, натерли жиром и красками, в плащах из шкур кенгуру, украшенные перьями страуса эму и какаду, в париках из растительных волокон, с напудренными красным порошком волосами, образовали широкий танцевальный круг «корроборо». Грозно потряхивая копьями и факелами, они сначала стали корчить страшные мины, а затем, постепенно ускоряясь, перешли к дикому, военному плясу. После «корроборо» пришла очередь танца «дук-дук». Его станцевала вторая группа юношей, после того как первая, утомившись, подошла к столам. Под звуки кауры и гаррамуты нагие танцоры в масках из звериных черепов, так называемых «коварах», напирали друг на друга щитами с вырезанными на них изображениями тотемного дерева пандан и, ударив шитом в щит, отбегали с боевым криком к краям плясовой площадки.
Наступила очередь девушек. В набедренных повязках из мягкой, как батист, коры, заслоняющих интимные части их тел, в черных мантильях, причудливо покрывающих их головы и плечи, с золотыми гребнями воткнутыми в волосы, они, подобно упругой, темно-коричневой волне, начали свой танец. Их торсы с выпуклыми, напоминающими сочные груши, высокими грудями извивались в ленивых изгибах, плавно качались их роскошные бедра, перекрещивались их стройные, как у молодых антилоп, голени.
Этот танец был особенным. В отличие от диких прыжков и порывистых движений мужчин он привлекал взгляд мягкой грацией и осторожно скрываемым вожделением. Было в нем что-то от испанского фанданго, кубинской хабанеры и чилийской куэки.
Питерсону иногда казалось, что он видит танцы очаровательных южноамериканских креолок, пляшущих на дружеской вечеринке, тертулии, где-нибудь в Лиме, Арекипе или Каракасе, либо, что он участвует в народной забаве на границе Перу и Боливии и глядит на разошедшихся в неистовым танце, под звуки гитар и мандолин курящих сигариллы, сеньорит наполовину испанской крови.
Он толкнул локтем, стоявшего рядом в задумчивости Гневоша:
— Джон, красиво же, правда? Но ведь очень же красиво?
А через секунду добавил:
— Слушай, Джон. В том первом танце, мужском, была Полинезия, во втором — Южная Америка, то есть танцевальные традиции древних индейцев, — может быть, времен инков или тольтеков, — смешанные с ритмами испанского происхождения.
Инженер не успел ответить, потому что чья-то рука решительно, но осторожно оттащила его в сторону. Он повернулся и увидел Хуанако. Старик заговорщицки смотрел на белых людей и знаками давал им понять, что хочет поговорить с ними наедине. Они повиновались его желанию и подошли с ним к уступу в одном из курганов, спрятанному под скорбной тенью казуарины. Здесь они сели. Жрец молча смотрел на пиршествующих и танцующих в центре кладбища, а потом, не отрывая глаз от происходящего, сказал Питерсону:
— Брат Атахуальпа, слушай внимательно, а потом, когда я замолчу, переведи Итонгуару значение моих слов. Ибо они предназначаются ему.
Капитан кивнул. Хуанако вперил в Гневоша взгляд своих мудрых, добрых глаз и, проникнув в глубину его души, долго ее изучал.
— Итонгуар! — заговорил он наконец тихим и торжественным голосом. — Поскольку всемогущая судьба и королевская воля пожелали, чтобы ты стал посредником между нами и духами наших предков, тебе положено знать наше прошлое и историю нашей земли. Великий король, умирая в моих объятиях, велел мне посвятить тебя в эту тайну, прежде чем ты представишь народу доказательства своей неземной силы. Ты должен знать, что остров Итонго — это один из тех редких, укрытых перед взором обычных людей уголков, в которых накапливаются и хранятся следы древних эпох человечества. Таких мест, разбросанных по всей земле, немного — их два, самое большее три. И одно из них — это страна Итонго. Такие далекие от мирской суеты и людских невзгод уголки должны существовать по воле Извечного, чтобы в них записывалось и сохранялось в веках все то, что Земля и ее дети пережили с древнейших времен до нынешнего дня. Они как будто нетронутые временем и смертью хранилища прошлого, где непотревоженная великим законом бренности всего сущего продолжает жить память прошедших лет. Таким хранилищем является и земля, на которую тебя выбросила милостивая волна. Остров Итонго словно бы дорогая, поросшая мхом времени надгробная ваза, в которой земные эпохи спрятали свои