— Маранкагуа! — предупреждающе шепнула она и показала ему на томагавк, висевший над постелью.
— Маранкагуа! — повторила она более четко, когда он, вместо того чтобы двинуться с места, любовался профилем ее головы с красной розой, воткнутой в волосы.
— Маранкагуа! — торопила она и тянулась за висящим на стене оружием.
Наконец он понял. Он протянул руку за топором, но опоздал. Прежде, чем он успел схватить за рукоять, какая-то фигура с заслоненным до самых глаз лицом ворвалась в хижину и набросилась на него с ловкостью пантеры. Блеснуло лезвие ножа. Инженер нагнулся, уклонился от удара и, змеиным движением набросившись на противника, обхватил его талию. Во время борьбы соскользнуло черное пончо, закрывавшее лицо непрошеного гостя, и глаза Гневоша встретились с разъяренным взглядом колдуна.
— Ты, паршивый пес, — процедил Гневош сквозь зубы, выбивая ему из руки нож. — Я научу тебя уважать итонгуара!
И он со всей силы ударил колдуна кулаком между глаз. Маранкагуа зашатался, обливаясь кровью отскочил на несколько шагов назад, и с глухим восклицанием исчез за дверями.
— Руми, — сказал победитель. — Уходи отсюда, пока не пришли другие. Я отведу тебя в святилище.
Девушка, которая наблюдала за борьбой сжав губы и побледнев от волнения, теперь смотрела на него с нескрываемым восхищением. И хотя она не понимала смысла слов, произносимых на неизвестном ей языке, но по его жестам догадалась, что он хотел ей сказать. Она кивнула и, предусмотрительно сняв со стены томагавк, подала его Гневошу. Он принял его с улыбкой и, открыв задние двери толдо, пропустил ее вперед. В молчании, держась за руки, они шли в непроглядной темноте. Деревня спала. Было уже далеко за полночь. Соколиные глаза дочери лесов внимательно всматривались в ночную тьму в поисках дороги. Через десять с небольшим минут они уже стояли у дверей святилища. Руми подняла каменный молоток, лежавший у входа, и негромко ударила им в дверь. Отодвинулись задвижки и в дверном проеме, освещенная алым светом никогда не гаснущего пламени, появилась Ваймути, наставница Руми и вторая хранительница святилища. Она обняла прижавшуюся к ней девушку и испытующе посмотрела на мужчину.
— Это друг, Ваймути, — успокоила ее Руми. — Это наш итонгуар.
Старуха наклонила голову и коснулась пальцем его груди. Женщины быстро обменялись короткими фразами. После этого Ваймути вынесла из глубины святилища тусклую лампу с горящей внутри нее масляной ампулой и передала ее Гневошу. Он поблагодарил Руми взглядом и, поклонившись обеим, ушел.
Лампа пришлась как нельзя кстати. Вскоре он оказался на тропинке, ведущей к его дому. Когда он проходил мимо густых зарослей неподалеку от своего толдо, ему показалось, что в темноте дико блеснула пара глаз. Он громко рассмеялся, грозно потряс томагавком и напевая арию из какой-то оперы, вошел в хижину. Там он застал Питерсона, курящего трубку и разглядывающего брошенный на полу нож.
— Сувенир, оставленный этим негодяем Маранкагуа, — коротко объяснил Гневош. — Но и он тоже достал по заслугам.
Гневош зевнул и потянулся.
— Я чертовски устал. Сегодня мне полагается честно заслуженный отдых.
— Well, — ответил капитан, заперев оба входа. — Значит, ложимся спать. Завтра нас ждет тяжелая работа. Спокойной ночи, Джон!
— Спокйной ночи, Уилл!
Предательство
Было солнечное утро. Густая пуща, подобно святилищу, дышало тревожной тайной. Полумрак, задушевный друг загадочных существ, растянул повсюду свои коварные сети. Их серые, куда более тонкие, нежели паучья пряжа, нити сплетались в невидимые узлы между стволами пальм, мангров и фиговых деревьев. В сумеречном царстве скользили удивительные тени и фигуры, прятались за вздутыми, напоминающими бутылки, стволами брахихитонов, прижимались к переплетенным словно змеи корням араукарии или, напуганные, приседали среди сбившихся в колтун зарослей голубоватого скруба. Там, из-за зарослей хлебного дерева, выглядывали чьи-то дикие глаза, — пугливые, но любопытные, — в другом месте, сквозь ветви сочащегося молоком коровьего дерева, маячил контур ни то человеческой, ни то звериной фигуры. На стрельчатых араукариях раскачивались желто-зеленые попугаи какапо и кео или перескакивала с ветви на ветвь бескрылая птица киви. По земле удивительными завитками расползались кеннедии и фиолетовые сваносы, с огромных эвкалиптов свешивался пурпурный ремнецветник.
Из щелей затерявшихся здесь скал и валунов тянулась вверх на высоком стебле большая, как человеческая голова, красная телопея, вокруг стволов казуарин, саговников и панданов вился губительный фикус-душитель и медленно сдавливал их в своих объятиях. Солнце, просеянное сквозь дикое переплетение лиан, папоротников, катальп и омел, расплывалось по закоулкам пущи зеленоватым, призрачным свечением, озаряло на мгновение густые камыши и непролазный чепыжник, глухоманные чащобы и дремучие кущи и, ужаснувшись увиденному, отступало назад. Здесь, в этой зеленой западне, где никогда не ступала нога человека, в воздухе вечно висел смрад разлагающихся растительных и животных останков. Из черной или грязно-красной воды, затянувшейся многовековой тиной, поднимались резкие и ядовитые испарения и уплывали едкими волнами к окраинам пущи…
На краю леса, неподалеку от столичного поселения, подходили к концу утренние молитвы за успех тонгалеров, высланных месяц назад на поиски священного растения. Шаман Вангаруа снял с бедер ремень, сплетенный из волокон таппы, и развязал тридцатый по счету узел, соответствующий тридцатому дню путешествия искателей тонги. Голоса молящихся на мгновение затихли, и их души унеслись вдаль, к братьям-собирателям и их вождю, который, согласно уговору, в ту же пору дня также развязывал тридцатый узел на своем ременным календаре. И таким образом, день за днем, оставшиеся дома следили за походом братьев-пилигримов, а их молитвы, пожелания и мысли сопровождали путешественников в пути, приносили им счастье в поисках и не позволяли пасть духом. В это же самое время жены тонгалеров, чтобы разделить с ними на расстоянии невзгоды и труды странствия, воздерживались от обильной пищи, соли, купания, избегали быстрых движений и бега, чтобы не утомить тело и, тем самым, не нанести вреда отсутствующим мужьям. А все потому, что между супругами взаимосвязь тел и душ гораздо сильнее, чем между чужими людьми, и то, что приключается с одним из них, «отражается», как бы далеко он не был, и на втором…
На этот раз странствие собирателей тонги длилось дольше, чем обычно, и мысли об их судьбе не давали покоя ожидавшим их братьям. Кроме того, были заботы стократ бóльшие. Предсказание о приближающейся войне, выраженное месяц назад устами итонгуара, похоже, начинало сбываться. О том, что предреченное событие приближается, могло свидетельствовать исчезновение шамана Маранкагуа на следующий день после того, как толкователь воли умерших успешно прошел «испытания силы». Начали поговаривать о предательстве.
Хуанако, переговорив с Атахуальпой, Изаной и итонгуаром, приказал немедленно вооружаться. В течение тридцати дней они собрали воинов из всех поселений страны, выковали тысячу щитов, наточили множество томагавков, копий и дротиков. С утра до поздней ночи гремели в кузницах молоты и по приказу белых вождей ковалось новое, неведомое ранее оружие. Потом пришло время испытать это оружие и были проведены большие военные учения под личным руководством итонгуара и Атахуальпы. Все удалось великолепно. После одной из этих военных игр оба белых радостно потирали руки и смеялись, как безумцы, а Атахуальпа, дерзкий и, как обычно, бесцеремонный, осмелился похлопать вождя Изану по плечу.
Сегодняшний день должен был стать последним днем подготовки и закончиться генеральным смотром вооруженных сил. Поэтому жрецы в задумчивости шли с места молитв на площадь, где должно было собраться войско. Здесь их уже ждали итонгуар и Атахуальпа в окружении свиты и воинов.
После месячного пребывания на острове Гневош сильно изменился. Роль, навязанная ему туземцами, не только ни в чем не ограничила его свободу, но, напротив, усугубило чувство уверенности в своих силах и превосходстве над остальными. Он на самом деле был их итонгуаром, толкователем слов потустороннего мира, предводителем людей с первобытным и наивным мировоззрением. Он за короткое время отлично изучил их язык и владел им лучше, чем некоторые туземцы. Та легкость, с какой он постигал их язык, также была причиной роста его авторитета среди итонган. Они приписывали это влиянию духов, которые, по-видимому, окружили его своей особой благодатью. Побег завистливого Маранкагуа, подозреваемого в предательстве, еще сильнее укрепил позицию итонгуара. Считалось, что поступок шамана подтвердил пророчество. Но с еще бóльшим признанием встретилась энергия, с какой в течение месяца он при помощи Атахуальпы собрал войско и подготовил страну к войне. Поэтому итонгуар купался в славе, как в солнце, и даже ходили слухи, что именно из-за него до сих пор откладывались выборы короля. Старейшины якобы боялись, что блеск, который исходил от его особы, поначалу мог бы затмить нового правителя. И никто, кроме Хуанако, не предчувствовал, что сегодняшний день должен был разрешить ситуацию.
Когда уже собрались толпы и вожди выстроили войско, итонгуар взошел на холм посередине площади и ударил копьем в щит, давая знать, что хочет выступить. Голоса утихли. Сотни тысяч глаз смотрели на «избранника духов». А он, опираясь на копье, стройный и мускулистый, как молодой бог войны, громко воскликнул:
— Мужчины племени светлых итонган, пришел час вашего испытания.
Теперь вы докажете, что являетесь потомками старейшего рода на земле, что в ваших жилах течет благородная кровь великих вождей и завоевателей. Среди вас укрывалась какая-то ядовитая змея чужой, черной крови и, облачившись, невесть как, в кожу шамана, долгие годы вас подло обманывала. Теперь, когда по воле духов пришел конец ее мошенничеству, она сбросила не принадлежащую ей кожу и сбежала на Юг, к вашим врагам. Этой змеей, этим предателем является Маранкагуа, который, может быть, уже в эту минуту принимает из рук короля черных, Тармакори, деньги за проданную кровь братьев!