Бендзинский с ней согласился.
— Это было бы весьма кстати. Пшислуцкий, будь добр, помоги мне.
Оба врача легко подняли со стула находящегося в полусознательном состоянии Янека и при помощи пани Кристины, поддерживающей его голову, уложили его на софе в спальне.
Гости, испуганные непредвиденным происшествием, незаметно удалились. Тем временем Гневош пришел в сознание.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил его опекун. — У тебя что-нибудь болит?
— Немного только правая рука в запястье, — пожаловался Гневош, пробуя встать с софы.
— Ну, ну, только не так быстро, приятель! Взгляни, Тадек, как выглядит перенапряжение физического тела в результате потери определенного количества телеплазмы.
Пшислуцкий наклонился над рукой больного и внимательно рассматривал место, указанное коллегой.
— Действительно, повреждение должно быть серьезным. Похоже на гибель нескольких клеточных колоний.
Бендзинский похлопал Гневоша по плечу.
— Оправишься от этого через несколько дней. Я боялся, что будет значительно хуже. Впредь стану более осторожен при выборе участников наших встреч и мер безопасности.
Он взглянул на часы.
— Мне пора идти. Через четверть часа я выступаю с докладом. Тадек, будь добр, займись Янеком до завтрашнего утра. Или же отвези его на машине в нашу больницу.
— Извините, дорогая пани, за неудачный сеанс и за беспокойство, — обратился он на прощание к хозяйке дома. — Но не наша в том вина. Мы хотели как лучше.
Пани Шлёнская с улыбкой на прояснившемся лице протянула ему руку.
— Ах, дорогой доктор, к чему эти оправдания? Стало быть, не произошло ничего опасного?
— Я за него совершенно спокоен. Самое большое через восемь дней проведем повторный сеанс у вас дома, дорогая пани.
Он поцеловал ее руку.
— Адью, господа! До свидания, до завтра!
Они остались втроем. Гневош уже окончательно преодолел слабость и водил глазами за вдовой. Пшислуцкий начал торопиться в обратный путь.
— Не могли ли вы послать служанку за автомобилем для нас?
Пани Кристина возразила жестом.
— К чему такая спешка? Разве вам у меня плохо? Сперва поужинаем вместе, а потом я пошлю Марианну за автомобилем. Только я вас очень прошу! Не возражайте, доктор! Сегодня я беру Янека под свою опеку. Вы, господа, находитесь в моем доме.
Улыбка, которой она сопроводила свои слова, была настолько пленительна, что обезоружила даже непоколебимого доктора. Они остались ужинать. Гневош ел с аппетитом, пользуясь только правой рукой, поскольку левая еще слегка болела. Занятый созерцанием хозяйки дома и окружающей обстановки, он говорил мало. В середине ужина вошла служанка с письмом, адресованным Пшислуцкому. Доктор был удивлен.
— И здесь меня нашли! Очень интересно, от кого.
Он разорвал конверт и быстро прочитал письмо.
— Я должен немедленно ехать, — сказал он, вставая из-за стола. — Это от Бендзинского. Я ему в данный момент срочно нужен. Пан Янек, едем! Извините, дорогая пани, что вот так — в середине ужина…
Гневош неохотно отодвинул стул. Вдова ласково, но решительно положила руку на его плечо.
— С вашего позволения, пан доктор, пана Гневоша я еще задержу на минуту. Обязанность по крайней мере одного из мужчин — составить мне компанию до конца ужина. Впрочем, пан Янек кажется мне еще каким-то бледным и ему следовало бы немного отдохнуть. Я его сама к вам отвезу.
После короткого колебания доктор уступил и уехал сам. Когда Шлёнская вернулась из прихожей в столовую, она застала Гневоша перед висящим на стене у окна портретом ее мужа.
— Красивый мужчина, — задумчиво сказал он. — И счастливый, — добавил тут же, глядя ей в глаза.
Она горько улыбнулась.
— Не кощунствуйте. Он умер таким молодым. Ему было всего лишь тридцать лет. Мы прожили вместе только четыре месяца.
Гневош подошел к ней и нежно взял ее руки в свои ладони.
— Бедная, — тихо повторил он это слово несколько раз. — Болезнь?
— Несчастный случай. Погиб при строительстве.
Он отпустил ее руки.
— Давно?
— Двадцать шесть лет назад.
Он с искренним состраданием снова посмотрел ей в лицо.
— Сколько вам пришлось испытать! Такая молодая, почти ребенок.
— Да. Когда я выходила замуж, мне было всего лишь шестнадцать лет.
Она грустно улыбнулась.
— А сегодня я — старая баба.
Гневош встрепенулся, словно его кнутом огрели.
— Вы не имеете права так говорить! — сказал он, почти сорвавшись на крик. — Вы прекрасная, очаровательная женщина, чьей красоте завидуют молодые девушки.
В ответ он почувствовал теплое, мягкое пожатие ее руки.
— Да, да… двадцать шесть лет назад… Вам ведь, милый пан, сейчас именно столько лет, не так ли?
Он посмотрел на нее с особым вниманием.
— Да. Это мой теперешний возраст. Почему вам пришло в голову это число?
— Не знаю. Как-то так, невольно. Иногда нам на ум приходят слова подобные случайным прихотям… Но мы совершенно забыли про наш ужин. Нам надо его продолжить.
— Извините, но я не могу. Я только воспользовался возможностью провести в вашем обществе несколько минут без свидетелей. Вы даже не представляете, что значат для меня эти минуты…
Она остановила его взглядом.
«Еще рано, еще не сейчас», — умоляли ее глаза.
И он, растроганный, замолчал.
— Но ведь по бокалу марсала мы еще выпить можем? — прервала она неловкое молчание и подошла к буфетному шкафу.
— Этот сатир все также смеется, — услышала она за своей спиной ровный, сонный, словно бы механический голос.
Она вздрогнула и выронила из рук бутылку. Звякнуло стекло и благородный напиток оранжевой полосой разлился по ковру.
— Что вы сказали?
— Этот сатир все также смеется, — повторил он, как автомат, глядя на изображение греческого божества на одной из створок буфета.
— Знаете ли вы, что вы сказали, пан Янек?
Он вопросительно посмотрел на нее.
— Вы два раза повторили фразу, которую каждый раз произносил мой муж, глядя на этот рельеф. Слово в слово. Разве это не странно?
Гневош оживился. В нем как бы отскочила закрытая прежде защелка, распрямилась сжатая пружина. Он окинул помещение тоскливым взглядом.
— Как мне у вас хорошо, пани Кристина, как хорошо. Как у себя дома. Я словно бы жил здесь уже давно. Как будто бы это был мой дом, наш дом, пани Кристина.
— В таком случае я вас отсюда еще не отпущу. Может быть, пройдем в гостиную. Я велю Марианне принести вина из подвала.
Она, позвонив в колокольчик, вызвала служанку и отдала распоряжение. Потом они вдвоем, взявшись под руки, как пара хороших, старых друзей, перешли в соседнюю комнату.
Было уже почти семь часов. Через окна проникал из сада аромат жасмина и сирени, долетала вечерняя песня цикад. Комната купалась в солнечных лучах. Красный свет заката тек по стенам, зеркалам, пылал в хрустале, кровью заливал кресла. Вся обстановка напоминала величавую симфонию, построенную из пурпура и золота.
Ослепленный блеском, Гневош остановился на пороге.
— Золотая пучина, — прищурив глаза, произнес он. — Что за восхитительный закат!
Постепенно его глаза привыкли к вакханалии света. Он внимательно посмотрел вокруг.
— Все сохранилось, — через секунду сказал он, словно во сне. — Все по-прежнему.
— А где библиотечный шкафчик? — неожиданно спросил он. — Застекленный шкафчик с зеленой занавеской? Стоял здесь, у окна.
Кристина смотрела на него почти в ужасе.
— Он действительно здесь стоял до недавнего времени, — ответила она, преодолевая чувство внезапного страха. — Но я велела поставить его там, возле пианино. Но откуда вам про это известно, пан Янек?
— У меня такое впечатление, что я знаю эту комнату уже давно, что я здесь уже когда-то был, что я узнаю эти вещи — мебель и все остальное… Словно бы я после многих лет возвратился в собственный дом…
— Это невозможно, — прошептала она, судорожно сжимая его руку. — Вот уже двадцать шесть лет ни один мужчина не переступил порог этой комнаты. Вы — первый.
— Это тем более странно, но это факт. Так значит — там, около пианино. Да, теперь вижу.
Он подошел к шкафчику.
— На верхней полке, с левой стороны, у самой стенки, должен стоять томик поэзии Леопольда Стаффа.
Он открыл шкафчик и заглянул внутрь.
— Есть! — радостно крикнул он. — Есть!
Он взял в руки лунно-голубую книжечку.
— «Цветущая ветвь». Вы знаете эти стихи, Кристина?
— Знаю ли я? Это был наш любимый поэт. Его стихи мы всегда читали вместе. В последний раз — вечером, накануне смерти мужа. Поздней ночью, словно предчувствуя предстоящую вечную разлуку, муж декламировал мне «Одинокую виллу» — этот маленький лирический шедевр, в котором вибрирует печаль осеннего умирания.
Гневош протянул ей открытую книгу. Она бросила быстрый взгляд на страницу и побледнела.
— Да, это то стихотворение. Сегодняшний вечер — как странный сон. Я постепенно теряю ощущение реальности… Дайте мне, пожалуйста, руку.
Он ее нежно обнял и, глядя в сад, залитый богатством умирающего солнца, начал тихим, проникновенным голосом, воспроизводить слова поэта:
Тень, что нашу любовь вдруг окрасила горестью,
Я давно уже чувствовал в сердце своем.
Помнишь: шли мы вдоль тихой аллеи и с робостью
Ты смотрела на скрывшийся в зарослях дом.
Утопающий в нежном жасминовом запахе,
Погруженный в густой аромат желтых роз,
Он белел в кровяном вечереющим зареве,
Как навязчивый призрак несбывшихся грез.
У ворот его черных, по-мастерски кованых
Мы стояли, взирая на призрачный сад.
Я рукой потянулся к нему, зачарованный…
От волнения у него отнялся голос. Он замолчал. Тогда Кристина, прижавшись головой к его груди, продолжила:
Но ворота закрыты — и меркнет твой взгляд.
И ты, может быть, видела — там, за оградою,