Растянулась, как глыба белесого льда,
Одиноко лежащая скорбная статуя,
Что ворота открыть нам спешила тогда.
Но упала, не выдержав гонки, и вот —
Мы остались стоять у закрытых ворот.
Последние слова стихотворения уплыли в пространство вместе с последним, прощальным лучом заходящего солнца. На небе горела вечерняя зоря, в комнату вливался сумрак. Откуда-то из кустов жасмина послышалась трель первого соловья.
Молча они вышли из дома на садовую дорожку. Все казалось чудесным повторением чего-то, что уже случилось много лет назад. Каждый шаг по извилистым, петляющим между клумбами тропинкам был далеким эхом прошлых прогулок. Так они дошли до беседки. Здесь он признался ей в любви. Она без слов подставила ему свои прелестные губы и не противилась, когда он ласкал своими губами ее грудь. Когда они возвращались из холодного сада, была уже звездная ночь. Боковыми дверями они вошли в виллу.
— К Бендзинскому ты больше не вернешься, — решительно сказала она. — Останешься у меня, а завтра утром мы уедем за границу.
— Дорогая, — нерешительно возразил он. — Я не хотел бы быть для тебя обузой. Я — человек без профессии.
Она нетерпеливо его перебила:
— Все это мелочи по сравнению с нашей любовью. О денежных средствах тебе не следуют беспокоиться. У меня есть состояние. Впрочем, ты восполнишь свое образование за границей и через несколько лет сможешь выбрать себе профессию. Теперь самое главное для нас — уехать отсюда как можно скорее.
Он прижал к губам ее руку.
— Чем я заслужил такую доброту, Кристина?
— Люблю тебя.
А потом наступила ночь безумного наслаждения. Под утро Гневош впал в состояние, похожее на транс. Он замер, его глаза остекленели и, неподвижный, бессильный, он застыл в ее объятьях. Она беспомощно смотрела на его красивое молодое тело, которое еще мгновение назад трепетало в спазме блаженства и дарило ей сладость мужских ласк.
Вдруг она почувствовала на лице холодное дуновение и увидела над собой мглистую фигуру другого мужчины.
— Кто здесь? — ее собственный голос показался ей чужим и сдавленным. — Кто здесь?
Лицо призрака озарилось доброй, приветливой улыбкой. Она узнала его.
— Владек, прости меня! — застонала она и заслонила лицо от его светлого взгляда.
И тогда она услышала его голос, тихий и ласковый, как раньше:
— Не беспокойся, Кристина. Ты не изменила мне. Тем, кого ты держала этой ночью в объятьях, был я. Потому что волею высших сил дано мне было вскоре после моей смерти воплотиться в новом теле — том молодом теле, которое я теперь на время покинул, чтобы в прежнем виде раскрыть тебе тайну нашей повторной любви.
Его голос умолк, а когда она подняла глаза, призрака больше не было. Зато в сером утреннем свете, проникающим в спальню сквозь опущенные жалюзи, она почувствовала пламенный взгляд Гневоша.
— Мой муж!
И она бросилась в распростертые к ней объятия.
Около семи часов утра они оделись и через веранду вышли из дому. Перед садовой калиткой они окинули прощальным взглядом виллу — храм своей любви; сад, клумбы и беседку — свидетелей своего счастья.
— Идем же отсюда! — сказала она сдавленным от слез голосом. — Опоздаем на поезд. Пойдем, Янек.
Он стоял как завороженный, и она силой оттащила его от зачарованного места. Они вышли на улицу. Когда он захлопнул садовую калитку, ему показалось, что они навеки закрывают за собой врата своего счастья.
Утро было мглистое. Серый туман клубился в воздухе и заслонял все вокруг. С нескольких шагов невозможно было разглядеть ни деревьев, ни фонарей. Тихая, как обычно, Лесная улица была погружена в полное оцепенение.
В течение первых нескольких минут им не встретился ни один прохожий. Так они дошли до ближайшего перекрестка. Вдруг на повороте тишину разорвал предупреждающий сигнал автомобиля. Кристина хотела сойти на тротуар, но, споткнувшись о бордюр, упала. Гневош наклонился и протянул ей руку. Но было уже поздно. Что-то неумолимое, как удар судьбы, отбросило его в сторону на несколько метров. Раздался короткий, пронизывающий сердце крик, и черная масса машины, выполнив свое страшное задание, нырнула обратно в туман…
Через четверть часа кто-то доложил в участковый комиссариат полиции, что на перекрестке улиц Лесной и Веселой, в луже крови, лежат двое человек. Тело женщины, ужасно изуродованное, выглядело как труп. Мужчина подавал признаки жизни.
Бунт
Гневош боролся со смертью шесть недель. Шансы на победу были малы главном образом из-за того, что в борьбе принимал участие только организм. Душа, оглушенная обухом несчастья, была на стороне «противницы». Поэтому, когда после долгих дней горячки он пришел в себя и впервые открыл глаза, им овладело непреодолимое чувство отвращения. Омерзительная горечь наполнило его естество до самых краев. Это чувство усилилось, когда он увидел, что находится в своем жилище при больнице Бендзинского и понял, что его ждет. Ко всему прочему навалилась на него лавина воспоминаний о Кристине. Он завыл от боли.
Потом, как серые, пыльные большаки, потянулись часы, дни, месяцы — однообразная литания повседневности, просеянная через решето скучной жизни. Единственной его целью стали походы на кладбище, на ее могилу, и долгие, одинокие прогулки по Лесной улице. Возвратившись домой, он, когда никто его не слышал, заходился громким, безутешным детским плачем. Это приносило ему облегчение. На следующий день он рьяно брался за работу — совершенствовал технические знания, наверстывал упущенное, конспектировал, рисовал чертежи. Так было до полудня. Потом его энергия иссякала и у отчаявшегося Гневоша опускались руки.
Бендзинский не слишком это приветствовал. Он видел здесь признаки бунта против самого себя и желание стать независимым. И он был прав. Эмоциональная жизнь Гневоша после преодоления апатии сводилась к двум желаниям — чтить умершую и освободиться от влияния «благотворителя и опекуна». Их взаимные отношения заметно охладились. К тому же в медиумизме Янека наступил период значительного застоя, причину которого Бендзинский усматривал в «пагубном влиянии идиотского романа с этой экзальтированной Шлёнской — упокой, Господи, ее душу».
Но с Гневошом на эту тему он не обмолвился ни словом, как будто бы трагическое происшествие вообще не имело места. Это упорное замалчивание, это холодное игнорирование его чувств задевали Гневоша сильнее всего. Он начал ненавидеть доктора и его эксперименты — они стали для него синонимом цепей, в которые была закована его молодая жизнь. Со временем, кроме своего «импресарио» и опекуна в одном лице, в своих несчастьях он стал винить укрытые силы потустороннего мира, которые избрали его, Яна Гневоша, инструментом для своих темных, часто капризных, иногда гротескных целей. Именно они, казалось, управляли его судьбой, и сколько бы он не пытался освободиться от их влияния и руководствоваться собственными чувствами и желаниями, они возвращали его с пути и напоминали ему об «истинных» его задачах и обязанностях. Дважды они уже дали ему почувствовать свою волю: в первый раз — отстраняя от него дочь садовника, во второй раз — жестоко уничтожив бесценную жизнь Кристины.
Так теперь, с перспективы прошедших двадцати шести лет, представлялась ему прежняя его жизнь. Придя к такому выводу, Гневош решил вступить в беспощадную борьбу с потусторонним миром. Он должен был, хотя бы ценой жизни, сбросить с себя ненавистные оковы и перестать быть рабом. И хотя предчувствие говорило ему, что это будет борьба с собственным предназначением, он не устрашился. Предпочитал умереть, чем быть марионеткой, движимой руками химерических личностей. Впрочем, он мог победить. Он верил, что можно преодолеть козни судьбы при помощи сильного напряжения воли.
Прежде всего следовало определить методы и способы. Из книг по медиумизму и скудных, но ценных намеков Бендзинского он понял, что наиболее эффективным способом, ослабляющим развитие медиумических способностей, являются частые половые акты, а также интенсивный, поглощающий множество энергии, — как психической, так и физической, — образ жизни. Первый из этих способов в настоящее время был ему недоступен. Тоска по умершей и память о ней исключали все мысли сексуального характера. Оставался второй способ, за который он уцепился с фанатической горячностью.
Поскольку в связи с духовным освобождением ему следовало освободиться от доктора также и материально, Гневош должен был стремиться всеми силами получить работу и приобрести какое-то общественное положение. Не желая пользоваться деньгами опекуна, он начал давать частные уроки в городе. На заработанные таким способом средства он купил необходимые для образования книги и учебники. Если он еще не выселился из своей квартиры при больнице, то только из-за «долга благодарности». За полученные в предыдущие годы «благодеяния» он отдаривался, предоставляя в распоряжение доктора свои медиумические способности. Гневош вообще любил ситуации ясные и однозначные, и в этом отношении совесть его была чиста.
Но и Бендзинский не терял времени даром. Лихорадочная учеба и страстное почитание покойной не ускользнули от его внимания, а поскольку они значительно ослабляли медиумические способности Янека, он решил этому противодействовать — осуществить давно задуманный план и увезти воспитанника за границу. Смена обстановки, дорожные впечатления и переживания должны были привести к радикальным переменам в характере питомца. Доктор надеялся, что только там «все сентиментальные фантазии и мечты о самостоятельности улетучатся из его головы».
Но и здесь он встретился с решительным сопротивлением. Гневош категорически заявил, что не уедет. Дело дошло до скандала. Прозвучали резкие слова, которые окончательно все решили. В результате, в тот же день, Гневош расстался с Бендзинским навсегда и поселился в мансардной комнатке на улице Стежковой, в отдаленном, только что включенном в городскую черту районе, и в непосредственной близости от Лесной улицы.