– Сейфе?
– Об этом ходят слухи, но и только. Мы же не можем заглянуть к нему на огонек и спросить об этом сами.
– А откуда вы знаете, что он любит выпить?
– На остров приезжает много авторов, а писатели, как известно, те еще сплетники. Об этом поговаривают. Вы же сами отлично знаете, какой это тесный мир.
Мерсер подняла руки ладонями вперед и отодвинула стул.
– Извините. Но это не мое. У меня есть недостатки, но я не лгунья. Я не умею врать и точно не смогу действовать обманом. Вы ошиблись, выбрав меня.
– Подождите, прошу вас.
Мерсер поднялась, показывая, что уходит.
– Спасибо за обед.
– Мерсер, пожалуйста.
Но той уже не было.
Во время этого недолгого обеда солнце вдруг скрылось, и поднялся ветер. Собирался весенний дождь, и Мерсер, как всегда без зонтика, спешила попасть домой как можно быстрее. Она жила в полумиле отсюда рядом с кампусом в маленьком арендованном доме на тенистой немощеной аллее за красивым старинным зданием в исторической части Чапел-Хилла. Ее домовладелец – хозяин старинного здания – сдавал жилье только студентам-выпускникам и нищим преподавателям, работавшим по временному договору.
Мерсер успела как раз вовремя: едва она ступила на узкое крылечко, как по жестяной крыше забарабанили первые капли дождя. Она невольно обернулась, чтобы убедиться, что за ней никто не следит. Кто эти люди? Решив выбросить все это из головы, она вошла в дом, сняла туфли и, налив себе чашку чая, устроилась на диване, прислушиваясь к стуку капель и прокручивая в голове недавний разговор.
Первоначальный шок от того, что о ней кто-то так много узнал, начал проходить. Элейн была права – в наши дни с появлением Интернета, социальных сетей, расплодившихся хакеров и разговорами о прозрачности от частной жизни мало что осталось. Мерсер пришлось признать, что план был очень неглупым. Она являлась отличной кандидатурой: писательница с корнями на острове и даже недвижимостью на нем; незавершенный роман, сроки сдачи которого давно истекли; одиночество, предполагающее открытость к общению. Брюс Кэйбл ни за что бы не заподозрил в ней подставу.
Она хорошо его помнила – видный мужчина в дорогом костюме и галстуке-бабочке, без носков, с длинными вьющимися волосами и постоянным флоридским загаром. Она часто видела его у входной двери с неизменной книгой в одной руке и чашкой кофе в другой. Он читал постоянно и при этом успевал замечать все, что происходит вокруг. По какой-то причине Тессе он не нравился, и она редко заходила в магазин. Книг она тоже не покупала. Зачем их покупать, если можно бесплатно взять в библиотеке?
Встречи с авторами, на которых те подписывают книги, рекламные туры. Мерсер могла только мечтать о новом романе и его продвижении.
После выхода «Октябрьского дождя» в 2008 году у «Ньюкомб-пресс» не было денег ни для рекламы, ни для туров. Спустя три года издательство обанкротилось. Но после восторженных отзывов в «Таймс» несколько книжных магазинов обратились с просьбой включить их в маршрут поездки автора. Тур спешно организовали, и «Книги Залива» должны были стать девятой остановкой Мерсер. Но тур провалился почти сразу, когда на первой автограф-сессии в округе Колумбия появилось всего 11 человек, и только пятеро купили книгу. И это была ее самая большая аудитория! На второй встрече с читателями уже в Филадельфии за автографом выстроилась очередь из четырех человек, и последний час Мерсер провела за беседой с сотрудниками. Ее третья и, как оказалось, заключительная автограф-сессия проходила в большом магазине в Хартфорде. В баре на другой стороне улицы она выпила два мартини, поглядывая на зал и давая поклонникам возможность собраться. Но никакой толпы не собиралось. Наконец, с опозданием на десять минут, Мерсер перешла улицу и была шокирована тем, что ее ждет только сотрудник. Не явился ни один ценитель ее таланта. Ни один!
Никогда прежде Мерсер не чувствовала такого унижения. И ни за что в жизни больше не подвергнет себя столь унизительному сидению в одиночестве со стопкой красивых книг на столе, всячески избегая зрительного контакта с посетителями, которые стараются держаться подальше. Она была знакома с несколькими писателями и слышала о подобных кошмарах, когда автор появляется в магазине, видит дружелюбные лица сотрудников и добровольных помощников и спрашивает себя, сколько из них действительно являются клиентами и покупателями книг. А потом они начинают нервно оглядываться и, не видя никаких поклонников, исчезают, когда становится ясно, что их любимый автор провалился. Причем с оглушительным треском.
Мерсер отменила оставшуюся часть тура. Да и перспектива снова оказаться на острове Камино ее отнюдь не прельщала. Она сохранила множество замечательных воспоминаний, связанных с островом, но их всегда будет омрачать ужас трагической смерти там бабушки.
Дождь нагнал на нее сонливость, и Мерсер погрузилась в глубокий сон.
Ее разбудили шаги. Ровно в три часа с точностью будильника на скрипучем крыльце появился почтальон и оставил почту в маленьком ящичке возле входной двери. Дождавшись его ухода, она забрала привычную унылую пачку рекламных рассылок и счетов. Бросив их на кофейный столик, Мерсер вскрыла конверт с письмом от университета. Завкафедрой английского языка, рассыпаясь в комплиментах, официально извещал о сокращении ее должности. Она была «ценным сотрудником» и «талантливым педагогом», который пользовался «заслуженным уважением коллег» и «искренней любовью студентов», и все такое. «Все без исключения сотрудники кафедры» хотели бы и дальше видеть ее в своих рядах, но, к сожалению, сокращение финансирования этого не позволяло. Завершая послание наилучшими пожеланиями, завкафедрой выражал надежду на возобновление сотрудничества в следующем году, если «восстановление финансирования до нормального уровня» позволит увеличить штатное расписание.
Большая часть письма была правдой. Завкафедрой относился к ней хорошо и нередко помогал советом. Мерсер старалась ни во что не вмешиваться, больше помалкивала и не сближалась, насколько это возможно, ни с кем из преподавателей, работавших на постоянной основе, что позволило ей остаться в стороне от обычных для академической среды дрязг.
Однако она была писателем, а не преподавателем, и теперь настала пора двигаться дальше. Куда именно – Мерсер и сама не знала, но после трех лет преподавания она жаждала возможности проводить все дни исключительно за написанием романов и рассказов.
Второй конверт содержал выписку по кредитной карте. Баланс отражал ее скромный образ жизни и ежедневные усилия свести концы с концами. Они позволяли вовремя оплачивать счета и избегать ростовщических процентов, которые банк сдирал за просрочку платежей. Ее зарплата едва покрывала расходы на аренду, страховку и ремонт машины, а также на медицинскую страховку, от которой она каждый месяц хотела отказаться, когда выписывала чек. В принципе, не будь третьего конверта с его содержимым, ее финансовое положение оставалось бы достаточно стабильным, и Мерсер могла бы даже позволить себе не только лучше одеваться, но и тратить деньги на досуг.
Третье письмо было от Национальной корпорации студенческих кредитов, ненавистной конторы, преследовавшей ее все последние восемь лет. Отец успел оплатить ее первый год обучения в Южном университете Севани, но его неожиданное банкротство и моральное потрясение от случившегося явились тяжелым ударом, надолго выбившим ее из колеи. На оставшиеся три года учебы Мерсер все-таки удалось наскрести денег с помощью студенческих займов, полученных грантов, работы и скромного наследства, оставленного Тессой. Небольшие авансы за «Октябрьский дождь» и «Музыку волн» позволили погасить проценты по ее студенческим кредитам, но основная задолженность продолжала висеть тяжким грузом.
Меняя работу, Мерсер рефинансировала и реструктурировала свои займы, но каждая новая схема оборачивалась ростом задолженности, даже когда она работала в нескольких местах, чтобы свести концы с концами. Правда, в которой она никому не признавалась, заключалась в том, что она не могла себя выразить творчески из-за постоянного стресса от нависшего долга. Каждый новый день и каждая чистая страница предвещали не еще одну главу в великом романе, а скорее очередную попытку создать нечто, способное удовлетворить кредиторов.
Мерсер даже советовалась со знакомым адвокатом, не объявить ли себя банкротом, но тот объяснил, что банки и компании студенческого кредитования убедили Конгресс в необходимости предоставить таким долгам особый статус и не освобождать от них даже банкротов.
– Черт, и это при том, что даже азартные игроки могут объявить себя банкротами и ничего не платить! – искренне возмущался адвокат.
Интересно, а те, кто копался в ее жизни, знали о студенческом долге? Ведь это же конфиденциальная информация, разве нет? Но что-то ей подсказывало, что профессионалам под силу откопать любую информацию. Мерсер читала ужасные истории о том, как в нарушение врачебной тайны в чужих руках оказывались медицинские карты с тщательно скрываемыми диагнозами. Да и компании кредитных карт были известны тем, что продавали информацию о своих клиентах. Неужели в мире не осталось ничего тайного?
Мерсер собрала почтовую макулатуру и выбросила в мусорную корзину, отложила письмо от университета, а два счета положила на полку рядом с тостером. Потом налила себе еще одну чашку и собралась почитать роман, но тут подал сигнал ее сотовый телефон.
Звонила Элейн.
– Послушайте, мне очень жаль, что так вышло с обедом. Я не хотела заманивать вас обманом, но других вариантов поговорить с вами у меня просто не было. Что я могла сделать? Подстеречь вас в кампусе и с ходу ошарашить?
Мерсер закрыла глаза и оперлась на столешницу.
– Все нормально, я в порядке. Просто все это было очень неожиданно, понимаете?
– Понимаю, понимаю, и мне очень жаль. Послушайте, Мерсер, завтра утром я возвращаюсь в Вашингтон. Мне бы хотелось закончить наш разговор за ужином.