«Между другими обманными придумками, — добавляет Леонид Фейнберг, — был дельфин, который будто бы приплывал, чтобы его доили, — и его молоком лечили слабогрудого Сережу Эфрона… Макс уверял, что может, вместе с Верой, ходить по воде, как посуху, хотя для удачи такого опыта требуется особое благоговейное настроение зрителей… Весь „вздор на вздоре“ разыгрывался необычайно серьезно и совершенно»…
Все в Коктебеле нравилось Цветаевой: и пятидесятиградусная жара, и непривычные шаровары, и даже обилие собак! «Их было много, когда я приехала, — вспоминала она, — когда я пожила, т. е. обжилась, их стало — слишком много». Помимо упоминаемых ею Лапко, Одноглаза и Шоколада, мы знаем (из волошинских «Сонетов о Коктебеле») еще о двух, имевших имена: Тобике и Гайдане. В стихотворении «Гайдан», написанном от лица пса, Волошин набрасывает портрет Цветаевой в Коктебеле:
…Их было много. Я же шел с одной.
Она одна спала в пыли со мной.
И я не знал, какое дать ей имя.
Она похожа лохмами своими
На наших женщин. Ночью под луной
Я выл о ней, кусал матрац сенной
И чуял след ее в табачном дыме…
Вместе с Волошиным Цветаева не раз отправлялась на Карадаг и по окрестным холмам. «Сколько раз — он и я — по звенящим от засухи тропкам, или вовсе без тропок, по хребтам, в самый полдень, с непокрытыми головами, без палок… в непрерывности беседы и ходьбы — часами — летами — все вверх, все вверх», — вспоминала она позднее. Вместе с Волошиным она проходила на лодке под «реймскими и шартрскими соборами» карадагских скал, увидела таинственный «вход в Аид» (Ревущий грот), с жадностью впитывая рассказы своего спутника о Киммерии. По-видимому, к М. Цветаевой обращено волошинское стихотворение «Возьми весло, ладью отчаль…», совпадающее с ее воспоминаниями о дружеских наставлениях ей поэта. Были многолюдные походы (во время одного из которых компания попала под ливень), были поездки в Старый Крым и Феодосию…
В конечном счете волошинская затея увенчалась успехом: Цветаева освободилась от своей замкнутости и неврастении. Благодаря Волошину в ней возникло — уже на всю жизнь — доверие к людям. А среди множества новых знакомств было одно, повернувшее по-иному всю ее дальнейшую жизнь: семнадцатилетний Сергей Эфрон, через год ставший ее мужем.
Так, утомленный и спокойный,
Лежите, юная заря,
Но взглянете — и вспыхнут войны,
И горы двинутся в моря,
И новые зажгутся луны,
И лягут яростные львы
По наклоненью вашей юной
Великолепной головы, —
таким Цветаева увидела своего жениха в ту, первую их встречу…
В начале июля вместе с Эфроном она покинула Коктебель — но забыть его не могла никогда. «Это лето было лучшее из всех моих взрослых лет, и им я обязана тебе», — писала Марина Ивановна Волошину. «Я тебе страшно благодарна за Коктебель». Через 10 лет, в 1921-м, она резюмировала: «Коктебель 1911 г. — счастливейший год моей жизни…»
В мае 1913 года Марина Цветаева вновь приезжает в Коктебель — с мужем и годовалой дочерью. Здесь она пробыла до 14 августа, а известно об этих трех с половиной месяцах немного. Случайно сохранился волошинский пейзаж (датированный 26 апреля 1913 г.) с надписью: «Милой Марине в протянутую руку». 21 мая супруги Эфрон подарили Е. Волошиной книгу Д. Мережковского «Александр Первый». 27 июня Цветаева выступила в Феодосии с чтением своих стихов — в Лазаревском сквере, на вечере окончивших реальное училище. 14 августа, перед отъездом, она читала на «вышке» дома стихи Марии Башкирцевой.
В то лето Волошин работает над книгой «Дух готики», активно занимается живописью. В Коктебеле собирается много художников: К. Вогаевский, Лев Бруни, К. Кандауров, Юлия Оболенская, Магда Нахман, архитектор Владимир Рогозинский. Нахман пишет портрет Цветаевой — одно из первых известных сейчас ее изображений. Впервые приезжает Майя Кювилье — поэтесса, писавшая по-французски (впоследствии — жена Ромен Роллана). На фотографиях того лета она обычно снята вместе с Цветаевой и Эфроном. Часто на фото присутствуют актер Камерного театра Владимир Соколов («Пудель») и молодой художник Леонид Фейнберг.
В этот приезд Цветаева должна была много внимания уделять дочери и мужу. Но если мы ничего не знаем о ее коктебельских стихах 1911 года, то в лето 1913 года их возникает довольно много. В мае были написаны: «Моим стихам, написанным так рано…», «Идешь, на меня похожий…», «Солнцем жилки налиты — не кровью…», «Вы, идущие мимо меня…», «Мальчиком, бегущим резво…». Первым июня датировано «Я сейчас лежу ничком…», обращенное к Михаилу Фельдштейну (также находившемуся в Коктебеле). 11 июля написано стихотворение «Идите же! — Мой голос нем…» и цикл «Асе»; 19 июля — цикл «Сергею Эфрон-Дурново».
Пробыв недолгое время в Москве (где 30 августа скончался отец, И. В. Цветаев), Марина Ивановна с семьей снова едет в Крым. Сначала, на месяц, в Ялту, а затем (с 17 октября) — в Феодосию. Там же решает провести зиму Анастасия Цветаева. По ее воспоминанию, Феодосия оказалась для сестер полна «уютных семейств, дружеских праздничных сборищ, ожидания гостей, наивного восхищения талантом». Раз за разом Марина Ивановна выступает перед феодосийцами с чтением своих стихов — вместе с сестрой, в унисон. 24 ноября они участвуют в вечере «Еврейского общества пособия бедным», 15 декабря — в «Вечере поэзии и музыки», устроенном Обществом приказчиков, 30 декабря — на вечере в пользу общества спасания на водах, 3 января 1914 года — на «студенческом вечере» в мужской гимназии.
Сестры охотно читали стихи и на домашних вечерах — в просторной мастерской Богаевского, в маленькой холостяцкой квартирке судьи П. Лампси. В Феодосии Цветаевой был написан еще ряд стихотворений: «В тяжелой мантии торжественных обрядов…», «В огромном липовом саду», «Над Феодосией угас…», «Уж сколько их упало в эту бездну…», «Быть нежной, бешеной и шумной…», «Але. (Аля! — маленькая тень…)», поэма «Чародей», «Генералам двенадцатого года». Последнее стихотворение посвящено поэтессой мужу, присутствие которого (так же, как и дочери-первенца) наполняло ее дни особым светом. У Сергея Яковлевича был туберкулез — и жена «постоянно дрожала» над ним. Весной 1914-го, увлекшись книгами философа В. В. Розанова, бывшего учеником ее отца, она пишет ему из Феодосии три письма: больше всего в них о «Сереже». «Наша встреча — чудо!» — восклицает она.
Новый, 1914 год Цветаева с мужем и сестрой встречают у Волошина, выехав из Феодосии в жестокую метель. В позднейших воспоминаниях Марина Ивановна рассказывает о начавшемся в волошинской мастерской пожаре, остановленном будто бы хозяином с помощью заклинания. В данном случае перед нами пример цветаевского мифотворчества: из писем Волошина к матери мы узнаем, как в действительности был взломан пол, залито водой и разобрано раскалившееся основание печки…
В марте Марина Ивановна познакомилась с директором феодосийской мужской гимназии С. Бельцманом, «сойдясь на почитании Розанова» (как писал Волошин Петровой). В это время сестры бывают у художника Михаила Латри (внука Айвазовского), у хозяев имения Шах-Мамай Николая и Лидии Лампси; знакомятся с художниками Николаем Хрустачевым и Людвигом Квятковским. А вот дружбы с Алексеем Толстым не получилось: Цветаевы ему активно не нравились, и он карикатурно (под именами «Додя» и «Нодя») изобразил их в рассказе «В гавани».
25 апреля Анастасия Цветаева перебралась в Коктебель. Сергею Эфрону предстояло сдать экстерном гимназический курс на аттестат зрелости: в противном случае его могли осенью взять в солдаты. Экзамены прошли хорошо — и 1 июня Марина Ивановна с семьей также переехала к Волошину. Вскоре здесь были созданы еще два стихотворения, посвященных дочери: «Ты будешь невинной, тонкой…» и «Да, я тебя уже ревную…», — и одно, посвященное мужу («Я с вызовом ношу его кольцо…»). О предвоенном лете в Коктебеле выше уже писалось; по-видимому, «летний вихрь безумия» как-то задел и сестер Цветаевых. 9 июля Ю. Оболенская писала своей подруге Нахман, что Марина с Асей «перессорились со всеми дачниками… и после грандиозного скандала на днях уехали совсем из Коктебеля».
Волошин никогда не идеализировал своих друзей и отдавал себе полный отчет в слабостях и недостатках каждого из них. Еще в марте он писал матери, что Цветаевы обе «очень по-детски страдают» самовозвеличиваньем, мыслью о своей единственности. Однако, поняв человека до конца, Волошин принимал его целиком и ни разочароваться в нем, ни «отречься» от него уже не мог. «Он меня любил и за мои недостатки», — отмечала сама Марина Ивановна…
Лето 1915 года М. Цветаева снова проводила в Коктебеле, но уже без мужа, уехавшего на фронт братом милосердия. Приехала она туда в конце мая с поэтессой Софьей Парнок, с которой познакомилась и подружилась весной. Волошин был в Париже — и о пребывании Цветаевой в Коктебеле почти ничего не известно. 23 июня она пишет стихотворение «Какой-нибудь предок мой был — скрипач…». В июле в Коктебеле появился Осип Мандельштам, и Марина Ивановна, разумеется, познакомилась с ним. «Я шла к морю, он с моря. В калитке волошинского сада — разминулись». В позднейших своих воспоминаниях Цветаева рассказывает, что Мандельштам в Коктебеле был общим баловнем, будучи «окружен ушами — на стихи и сердцами — на слабости». Однако первое их знакомство было недолгим: 22 июля Цветаева и Парнок уехали на Украину…
Весной 1917 года Волошин встречался с М. Цветаевой в Москве, а осенью она приезжала в Коктебель дважды. Первый приезд состоялся, по-видимому, в начале октября: Марина Ивановна еще застала в Феодосии Мандельштама, а он уехал в Петроград 11 октября. В середине октября в Феодосии вспыхнул «винный бунт» — Цветаева запечатлела его в стихах «Ночь. Норд-ост. Рев солдат. Рев волн…» и «Плохо сильным и богатым…». Волошин позднее писал: «Марина как раз в дни московского боя (с 27 октября по 3 ноября.—