[1543]; «in dispensationem plenitudinis temporum instaurare omnia in Christo quae in caelis et quae in terra sunt in ipso» (Ephesian. 1: 10)[1544] и др.
В словаре Томаса Купера (Thomas Cooper; ок. 1517–1594) «Thesaurus Linguae Romanae et Britannicae» (1565)[1545], опирающемся на лексику произведений Вергилия, Цицерона и других латинских авторов, приводится следующее толкование глагола instaurare: вновь что-то делать или снова начинать. Данные в этом словаре примеры из классической латыни касаются религиозных тем, скажем, поклонения кому-то или чему-то, жертвоприношения (например, «Instaurabat sacrum dijs loci (он радостно приносил жертвы местным богам)»), восстановления боевого порядка, сил, мужества, запасов, дороги, возобновления попыток или действий (войны, убийства, пения, танца, жертвоприношения, пира, праздников и т. п.). Все эти толкования отличаются от того смысла, который в слово instauration и родственные ему вкладывал Ф. Бэкон: восстановление знаний, культуры, власти над чем-то или кем-то. Приведу две характерные цитаты из «Нового Органона»:
«Тщетно ожидать большого прибавления в знаниях от введения и прививки нового к старому. Должно быть совершено обновление до последних основ (sed instauratio facienda est ab imis fundamentis), если мы не хотим вечно вращаться в круге с самым ничтожным движением вперед»[1546].
«Но если кто-либо попытается установить (точнее, восстановить. – И. Д.) и распространить (instaurare et amplificare) могущество и власть самого человеческого рода по отношению к совокупности вещей, то это домогательство (если только оно может быть так названо), без сомнения, разумнее и почтеннее остальных. Власть же человека над вещами заключается в одних лишь искусствах и науках, ибо над природой не властвуют, если ей не подчиняются»[1547].
Правда, в эпоху Ренессанса понимание слова instauratio несколько изменилось, отчасти приблизившись к бэконианскому. Так, например, в романе Ф. Рабле (François Rabelais; 1494?–1553), который был известен Бэкону[1548], Гаргантюа в письме Пантагрюэлю с радостью сообщает: «Ныне науки восстановлены (restituées), возрождены (instaurées) языки»[1549].
Однако если Гаргантюа полагает, что бессмертие достигается гражданскими добродетелями, то Бэкон, убежденный, что «деяния Орфея в такой же мере превосходят деяния Геркулеса своим величием и мощью, как творения мудрости превосходят творения силы»[1550], полагает, что «самая благородная задача естественной философии – это восстановление и укрепление всего преходящего (restitutio et instauratio rerum corruptibilium)», и эта задача много выше и первичней гражданских задач и доблестей, поскольку философия «побуждает народы объединиться… и, покорно слушая наставления науки, забыть о необузданных аффектах»[1551].
В целом же бэконианское понимание instauratio соединяет в себе различные контексты этого понятия: религиозный (он называет Бога «Deus universi Conditor, Conservator, Instaurator»[1552], т. е. Творцом, Хранителем и Восстановителем мира), архитектурный (как правило, в метафорическом смысле), политический (он внушает Якову, что «по заслугам принадлежит это возрождение и восстановление наук временам государя мудрейшего и ученейшего изо всех»[1553]) и профетический (примером чего могут служить заключительные слова «Нового Органона»: «человек, пав, лишился и невинности, и владычества над созданиями природы. Но и то и другое может быть отчасти исправлено и в этой жизни, первое – посредством религии и веры, второе – посредством искусств и наук»[1554]). Теперь перейдем к другому текстовому элементу гравюры титульного листа «Instauratio» – цитате из Книги пророка Даниила.
Этот библейский текст, в том виде, как его привел Бэкон, гласит: «Multi pertransibunt et augebitur scientia» (Daniel 12: 4)[1555]. Во времена Бэкона подобные motto называли «the mind of the frontispiece» («душой фронтисписа»). Подобная надпись не была обязательным элементом визуальной символики издания, но если она все же присутствовала, то ее функция, как правило, состояла в том, чтобы пояснить смысл изображения, которое можно было трактовать по-разному.
Прежде всего отметим, что это не точная цитата. В «Vulgata»: «Plurimi pertransibunt, et multiplex erit scientia». В протестантской Библии И. Тремеллия (Immanuel Tremellius; Giovanni Emmanuele Tremellio; 1510–1580): «Percurrent multi, et augebitur cognitio»[1556]. У Бэкона же – некая комбинация приведенных вариантов, хотя в целом смысл библейского стиха передан адекватно. Впрочем, некоторые смысловые оттенки можно отметить. Бэкон использует слово «multi» (pl. от multus) – многие, но не большинство, тогда как в «Vulgata» используется pl. от plurimus (superl. к multus) – очень многие, большинство. Таким образом, Бэкон несколько снижает пафос перевода Св. Иеронима.
Далее, у Бэкона, как и в «Vulgata», четко обозначены причина и следствие, т. е. взаимосвязь между действием, выраженным глаголом petransire (проходить насквозь, переходить, миновать, проходить) и возрастанием знания (scientia): знание – это результат, следствие некоторого процесса, оно есть нечто новое, а не просто продолжение чего-то, как следует из перевода Тремеллия. Если принять во внимание также зрительный образ, с которым сопряжена цитата из Св. Писания, то смысл motto еще более конкретизируется: знание может и будет возрастать вследствие путешествий, причем путешествий к неизведанным землям, «езды в незнаемое». И наконец, если учесть, что Бэкон обратился к профетическому тексту Библии, т. е. относящемуся к будущему, то представленное на фронтисписе обретает ясный милленаристский смысл: Бог вмешался в ход истории, результатом чего стала Реформация, т. е. очищение религии, что, в свою очередь, следует рассматривать как приуготовление ко второму пришествию, когда человек сможет вновь обрести свое совершенство и блаженство, утраченные при грехопадении, причем рост знания – это условие и признак возрождения человека.
В «Новом Органоне» Бэкон, обращаясь к цитированному на титульном листе «Instauratia Magna» пророчеству, писал: «Не следует упускать из виду пророчество Даниила о последних временах мира: „Многие пройдут, и многообразно будет знания“, явно указывающее, что судьбой, т. е. провидением, определено, чтобы совпали в одно и то же время прохождение через мир (который уже пополнен столькими дальними плаваниями и пополняется) и рост наук»[1557]. Как видим, для Бэкона характерно не линейное, но, скорее, циклическое понимание исторического времени: благодаря грядущему увеличению знания человечество окажется в новом золотом веке, на пороге которого оно уже пребывает. Однако случается так, что «после периодов расцвета государств вдруг начинаются волнения, восстания и войны; в их грохоте законы умолкают, люди вновь обретают худшие стороны своей природы; и в деревнях, и в городах царит опустошение. А вскоре (если все эти яростные бури продолжаются), несомненно, и науки, и философия оказываются растерзанными, так что только их обломки удается найти кое-где, подобно доскам корабля после кораблекрушения; и тогда наступают времена варварства, воды Геликона скрываются под землю, до тех пор, пока по прошествии должного времени и смены обстоятельств они вновь не вырвутся наружу, но, быть может, уже в других местах и у других народов»[1558].
Гравюра не только соответствует смыслу motto, но и уточняет его: золотой век придет благодаря росту не просто знания, но именно науки, систематического изучения окружающего мира. И прежде всего, благодаря путешественникам-первооткрывателям, которые открыли Новый Свет, а значит пророчество уже отчасти исполнилось.
Следует также отметить, что и библейская цитата, и используемые зрительные образы апеллируют к идее необходимости коллективных усилий для достижения цели – и рост знания, и строительство, и использование кораблей, как и далекие плавания по неизведанным морям, требуют согласованных действий многих людей, чему посвящены многие страницы произведений Бэкона[1559].
Корабли, изображенные на гравюре, плавают в Океане, что символизирует выход за границы традиционного, ограниченного знания к новому, безграничному. Более того, Бэкон призывает не бояться выйти на необъятный простор нового познания, освободившись от рабской привязанности к «мудрости древних» и к их мнениям. Как сказано в «Новом Органоне», «не должно считать малозначащим и то, что дальние плавания и странствия (кои в наши века участились) открыли и показали в природе много такого, что может подать новый свет философии. Поэтому было бы постыдным для людей, если бы границы умственного мира (globi intellectualis) отставались в тесных пределах того, что было открыто древними, тогда как в наши дни времена неизмеримо расширились и прояснились пределы материального мира, т. е. земель, морей, звезд»