Однако для того, чтобы пуститься в путешествие в незнаемое, требуются люди особого склада характера: «если тот или другой, возможно, отважится воспользоваться свободой суждения, то он сможет возложить эту работу только на себя одного. От общения с другими он не получит для себя ничего полезного. Если же он и это перенесет, то убедится все же, что эта деятельность и отвага составляют немалое препятствие в снискании благополучия. Ведь в случаях такого рода старания людей заключены, как в темнице, в писаниях некоторых авторов. А если кто-либо не согласится с ними, то он будет тотчас обвинен как бунтарь и алчный до перемен человек»[1561]. Вот он, герой новой науки – «бунтарь и алчный до перемен человек (homo turbidus et rerum novarum cupidus)»[1562]. Сюжет избранного Бэконом изображения содержит явный намек на риск, с которым неразрывно связан процесс получения нового знания. Немного дерзновения, чтобы миновать метафорические Геркулесовы колонны, и определенная доля мужества, для того чтобы с достоинством встретить опасные воды неизведанной Атлантики, – вот незамысловатая формула для успешного и плодотворного постижения нового мира, конечно же, нового мира конкретного знания, представлявшего главную цель для английского философа.
Заметим – колонны не центрированы на постаментах, но немного смещены так, чтобы увеличить пространство между ними, а кроме того, расстояние между осями колонн равно их высоте, поэтому оси оказываются сторонами квадрата, часть площади которого занимает лапидарный заголовок сочинения. Такой прием позволил выделить изображение галеона, проходящего через пролив, и подчеркнуть необъятность водного пространства за ним.
Изображения колонн весьма лаконичны, нет ясного указания на их принадлежность к тому или иному архитектурному ордеру (судя по отсутствию каннелюр и другим особенностям, скорее всего – это тосканский ордер[1563]), отсутствует антаблемент. Видимо, Бэкону представлялось достаточным указать на древнее (античное) знание – символом которого служили колонны – как таковое.
Геркулесовы столпы обычно отождествляют с горами, расположенными на восточных оконечностях мысов, замыкающих Средиземное море с севера и юга: Кальпа (Гибралтар) на северном берегу пролива и Абила (Абилика, Кевта) – на южном. Гравюра изображает геркулесовы столбы в виде двух отдельно стоящих по обе стороны пролива античных колонн. Этот образ многое говорил образованным современникам Бэкона. Так, согласно Страбону, который в свою очередь цитировал Пиндара, во время путешествия на запад Геракл отметил самую дальнюю точку своего маршрута. Эта точка и стала границей для мореплавателей в античную эпоху, поэтому в переносном смысле «геркулесовы столбы» – это край света, предел мира и выражение «дойти до геркулесовых столбов» означает «дойти до предела». Колонны с незапамятных времен охраняли вход в святые места и загадочные царства, символизируя тем самым проход в неизвестное, в другой мир. Столпы издавна служили символом предела человеческих возможностей в познании окружающего мира, что нашло свое выражение в известной фразе «Non/Ne plus ultra (не дальше!)», соотносимой именно с данным географическим объектом – проливом, разделявшим Атлантический океан и Средиземное море, Африку и Европу, и «обрамленным» двумя скалами.
К эмблематике Геркулесовых столпов как символа ограниченности познания Бэкон обращался не раз. Примером может служить фраза из «Cogitata et visa» (1607): «Columnas non ultra progrediendi magnopere fixas esse (столпы были воздвигнуты, дальше которых категорически нельзя продвигаться)»[1564]. В посвящении королю второй книги «The Proficience», Бэкон писал: «Доколе, наконец, мы будем видеть в лице немногих избранных писателей что-то вроде геркулесовых столбов, дальше которых мы якобы не имеем права продвинуться в науке (should be no selling or discovering), в то время как Вы, Ваше Величество, служите нам сверкающей путеводной звездой, указывающей счастливый путь в нашем плавании?»[1565]
Продумывая оформление «Instauratio», Бэкон не забывал представить себя в нужном свете. Так, критикуя древних авторов и схоластов за чрезмерное увлечение «излишествами в словесном выражении», мешавшими «тщательному исследованию истины и живому стремлению к философии, ибо очень скоро усыпляют разум и ослабляют жажду и пыл дальнейшего исследования», он противопоставляет им «другой стиль», который «приходит на смену излишествам и пышной вычурности речи» и «выражается в четких словах, кратких сентенциях». Здесь он обращается, если не к Геркулесовым сполпам, то, по крайней мере, к образу самого Геркулеса. По выражению Бэкона, новым стилем пользуются «все геркулесовы бойцы в науке (так в «Instauratio»: «omnes Herculei literarum pugiles», в английской публикации 1605 года сказано скромнее: «Hercules’ followers in learning». – Авт.), т. е. трудолюбивые и мужественные искатели истины», к которым он причисляет и себя, тем самым умело соотнося свою персону с образом Геркулеса[1566].
Хотя на гравюре титульного листа «Instauratio» девиз «Plus ultra» отсутствует, он подразумевается в контексте изображения, а потому остановиться на истории и смыслах этого motto, равно как и предписания «Non plus ultra», представляется уместным.
Указанная символическая комбинация (упоминание или/и изображение Геркулесовых столпов + motto «Non/ne plus ultra») встречается уже у античных авторов. При этом античная традиция имеет двойственный характер[1567]. Согласно Помпонию Меле (I в. н. э.) и некоторым другим авторам, Геракл, завершив свое путешествие, насыщенное многими подвигами, оказался у Атласских гор. Он не стал взбираться на них, а пробил себе путь насквозь, соединив, таким образом, проливом Средиземное море с Атлантическим океаном[1568]. Согласно же Диодору Сицилийскому (I в. до н. э.)[1569], Геракл, наоборот, сузил пролив, чтобы помешать морским чудовищам из Океана проникать в Средиземное море.
В начале V века до н. э. столбы стали восприниматься как граница, которую не следует преступать морякам, поскольку за ней их поджидают большие опасности[1570]. Об этом свидетельствуют, в частности, строки од Пиндара (475 год до н. э.):
«Если лучшее в мире – вода,
Если достойнейшее из благ – золото,
То в доблестях людских – Ферон
Ныне достиг предела, коснувшись Геракловых столпов.
Дальнейший путь
Заповедан мудрому и немудрому.
Ни шагу, песнь моя!
Твой певец не безумен»;
«Нелегко проплыть еще далее
В неисходную зыбь
За теми Геракловыми столпами,
Которые воздвигнул герой и бог
Славными свидетелями предельных своих плаваний,
Укротив по морям
Чудовищ, чья сила непомерна,
Испытав глубинные течения,
Принесшие его к концу всех путей,
Где указаны им грани земные»;
«Но нет путей на закат
Дальше Гадира»[1571].
О Геркулесовых столпах как крае земли и границы для мореплавания писал Платон[1572]. Согласно античной традиции, на Гибралтарской скале и скале Абила были установлены две статуи на высоких колоннах, представляющие собой своеобразные ворота из Средиземного моря в Атлантику. В 711 году колонны и статуи были разрушены по приказу арабского полководца Тарика ибн Зияда (670–720).
В 1287 году итальянский историк и поэт Гвидо де Колумна (лат. Guido de Columna; итал. Guido delle Colonne; 1210?–1287?) утверждал, что арабы не только не разрушили колонн Геракла, но и на одной из них сделали надпись (по-арабски), предупреждавшую моряков об опасности выхода в океан. В латинском переводе Гвидо: «quidam locus a quo sufficit ultra non ire (некое место, дойти до которого достаточно, чтобы не идти дальше)»[1573].
Упоминание о Геркулесовых столпах как пределе постигаемого мира встречается около 1310 года у Данте в 26-й песне первой части «Божественной комедии» в речи томимого в восьмом круге Улисса (Одиссея):
Я видел оба берега, Моррокко,
Испанию, край сардов, рубежи
Всех островов, раскиданных широко.
Уже мы были древние мужи,
Войдя в пролив, в том дальнем месте света,
Где Геркулес воздвиг свои межи,
Чтобы пловец не преступал запрета.
(Dov’ Ercule segnò li suoi riguardi
acciò che l’ uom più oltre non si metta)[1574].
И словно для того чтобы окончательно убедить читателя в необходимости соблюдать запрет, Улисс повествует о трагической гибели своего корабля. Рожденные «к доблести и знанью» начинают свой «дерзкий путь» в новый мир, но, лишь он предстает пред их глазами, их торжество сменяется плачем, и судно поглощается океаном. Иных рассказ Одиссея в дантовом произведении мог бы остановить в их исканиях и устремлениях, но не человека Нового времени.
Крайний Запад, синонимом которого стал упоминавшийся Пиндаром древний Гадес (Гадир), упоминает Данте, узревший его мысленным взором с высоты восьмого неба: