[361]. Кроме того, Бэкон не упускал ни малейшего повода рассказать королеве о достоинствах своего патрона. «Никогда она не принимала меня лучше, чем тогда, когда я говорил о нем много и смело», – отмечал он в Apology[362].
В качестве примера Бэкон приводит следующий эпизод. Во время одной из аудиенций Елизавета поинтересовалась состоянием здоровья его брата Энтони, который страдал подагрой и еще многими болезнями. Бэкон ответил, что после курса лечения самочувствие брата «осталось таким же и даже немного ухудшилось (at a stay or rather worse)». «Я скажу вам, Бэкон, в чем ошибка, – уверенным тоном заметила королева. – Метод этих врачей, особенно эмпириков, сводится к тому, что они применяют одно и то же лекарство, которое поначалу помогает улучшить душевное состояние (humour) больного… но потом им не хватает благоразумия обратиться к другому средству и они продолжают использовать ранее прописанное, когда уже пора начать лечение и поддержать тело». «О Боже, Мадам! – воскликнул Бэкон, к тому времени уже вполне осознавший могучую силу дешевой лести. – Как мудро и удачно (aptly) вы можете говорить и ясно определять лекарство, пригодное для тела, понимая, что это совсем не то снадобье, которое нужно для души. И также в случае с милордом Эссексом – вашим королевским словом вы всегда пытались преобразовать его душу, но не сломать его судьбу…»[363]
Кроме того, Бэкон, с ведома (и даже, как он утверждал позднее, по поручению) своего патрона, написал черновики двух писем, которыми якобы обменялись Эссекс и Энтони. Расчет был на то, что в частной переписке с последним граф мог быть более откровенен. Эту «переписку» Бэкон как бы между делом показал Елизавете[364]. В первом письме «Энтони» убеждает графа не слушать тех, кто утверждает, будто его (Эссекса) придворная карьера закончилась, и приводит несколько доводов, почему это не так: королева отказалась от публичных слушаний по делу Эссекса, передав его в Тайный совет, она не выдвинула против графа обвинения в предательстве (disloyalty) и за ним была сохранена должность шталмейстера. В своем ответе «Эссекс» благодарит «Энтони» за добрые слова, но указывает, что Ее Величество не смогла покончить с порочащими его слухами, а ее решение передать его дело в Тайный совет говорит о том, что его враги во время его отсутствия укрепили свои позиции.
Тем самым Бэкон предложил королеве умело сбалансированную версию поступков и проступков графа, напомнив ей о коварстве врагов ее фаворита. Вместе с тем в письмах не был забыт и сам Фрэнсис, действия которого обсуждают «Энтони» и «Эссекс». К примеру, «Энтони» пишет, что его брат «слишком мудр, чтобы быть обманутым, и слишком честен, чтобы обманывать других, хотя его держали вдали от всех дел больше, чем необходимо»[365]. В своем ответе «Эссекс» также не забывает о Фрэнсисе: «что касается вашего брата, я рассматриваю его как честного джентльмена и желаю ему всего наилучшего»[366].
Между тем Эссекс продолжал писать пылкие, в стиле рыцарских романов, письма Елизавете, не забыв, однако, напомнить Ее Величеству, что пришло время продлить его монополию на торговлю сладкими винами: «Через семь суток, считая от сегодняшнего дня, истекает аренда, которую я имею благодаря доброте Вашего Величества, а это – мое основное средство к существованию и единственная возможность расплатиться с купцами, которым я должен»[367].
Вот тут-то графу представился случай убедиться, что он имеет дело с куда более искусным и коварным игроком, чем ему казалось. Ответ королевы был по-женски жестким: «непослушной лошади следует уменьшить корм, чтобы ей легче можно было управлять»[368]. Она отказала графу в продлении монополии. Напрасно Эссекс умолял ее изменить решение. «Вы никогда не услышали бы этих просьб, если бы кредиторам можно было уплатить несколькими унциями моей крови»[369]. Елизавета была неумолима!
Узнав о просьбах графа, Бэкон сразу понял, что его патрон совершил крупную ошибку. Поэтому на следующей аудиенции, когда королева стала жаловаться на поведение Эссекса, Бэкон ответил, что во всех творениях природы заложены две тенденции (sympathies): «одна к совершенству, другая к сохранению. Та, которая направлена к совершенству, подобна железу в магнитном железняке; та же, которая направлена к сохранению, подобна лозе, обвивающей колышек, около которого она растет. Лоза обвивает его не из любви к нему, но из необходимости удержаться самой, не упасть. И потому, Ваше Величество, следует различать две вещи: с одной стороны, желание милорда служить вам, это для его совершенства… а с другой – его желание получить от вас эту вещь (т. е. монополию. – И. Д.), чтобы поддержать себя»[370].
Отказ Елизаветы продлить монополию привел Эссекса в отчаяние. Он уговаривал некоторых своих друзей обратиться к королеве с просьбой возобновить ему патент, но безуспешно. Граф явно терял контроль над собой, он начал весьма резко отзываться о Елизавете. «Ее доводы! – как-то воскликнул он. – Да они так же кривы, как ее стан!»[371] Слова Эссекса тут же были переданы Ее Величеству. По мнению Рэли, ничто так не навредило и без того крайне напряженным отношениям между королевой и графом, как это высказывание последнего. Многие придворные сочли общение с Эссексом небезопасным для себя. Как заметил сэр Джон Хэрингтон, Эссекс в беседе с ним «произнес такие странные слова, выразив такие странные намерения, что я предпочел поторопиться покинуть его. Слава небесам, я в безопасности дома, и если я окажусь снова в такой ситуации, то заслужу виселицы за глупое вмешательство. Его речи о королеве – это не речи человека, который имеет mens sana in corpore sano (в здоровом теле здоровый дух. – И. Д.). У него плохие советчики и много зла выплескивается из этого источника. Королева хорошо знает, как смирить высокомерный дух, высокомерный же дух не знает, как уступить, и человеческая душа, кажется, бросается туда и обратно, как волны в бушующем море»[372].
Конфликт Елизаветы с Эссеком негативно отражался на Бэконе, который отмечал, что, начиная с октября 1600 года, королева «стала заметно отдаляться от меня… отворачиваясь с выражением неудовольствия каждый раз, когда меня видела»[373]. И тогда Бэкон решил обратиться к ней с откровенным (разумеется, в пределах той меры откровенности, которую умный подданный может себе позволить в разговоре с монархом) письмом.
«…Я вижу, вы недовольны мной, – писал Фрэнсис, – и сейчас, когда я потерял многих друзей ради вас, я теряю вас тоже. Вы обращаетесь со мной как с одним из тех, кого французы называют enfan[t]s perdus (обреченные, смертники. – И. Д.) и которые идут пешком впереди всадника, поскольку вы поместили меня в гнездо зависти, не дав мне ни должности, ни власти. Известно, что в шахматах пешки, стоящие перед королем, используются в первую очередь. Многие не любят меня, потому что думают, будто я выступал против милорда Эссекса, вы же не любите меня, поскольку знаете, что я был за него. Я никогда не раскаюсь в том, что по простоте сердечной вел дела с вами обоими, забывая об осторожности, поэтому vivus vidensque pereo (я еще живой, но ясно видящий свою погибель. – И. Д.)… Мадам, я не так прост, чтобы не видеть подстерегающие меня опасности. Я лишь хотел, чтобы вы знали, что честность, а не глупость приведет меня к поражению (overthrow) и что я буду молиться за вас»[374]. Слова Бэкона произвели впечатление на Елизавету, которая сказала в его адрес «много добрых и любезных слов», но «что касается милорда Эссекса – не проронила ne verbum quidem (ни единого слова. – И. Д.)»[375]. Тогда Бэкон, понимая, что более ничем не может помочь своему патрону, решил отойти в сторону.
«И жизнью рад пожертвовать, а дело не стоит выеденного яйца»[376]
Между тем Эссекс, потерявший внутреннее равновесие, впадал то в отчаяние, то в ярость, все более склоняясь к решительным действиям. Его дом, Эссекс-хаус на Стрэнде, что на самом берегу Темзы, превратился в место встреч всех недовольных политикой королевы – от безработных солдат, авантюристов и пуританских священников до знати. Зачинщиками заговора, кроме самого Эссекса, стали его ближайшие друзья: Генри Ризли, 3-й граф Саутгемптон[377], сэр Чарльз Дэнверс (Sir Charles Danvers; ок. 1568–1601), сэр Фердинандо Горджес (Sir Ferdinando Gorges; 1565–1647)[378], сэр Джон Дэвис (Sir John Davies Senior; 1560–1625), сэр Кристофер Блаунт и сэр Джон Литтлтон (Sir John Littleton или Lyttelton; 1561–1601). Кроме того, в заговоре участвовали Роджер Мэннерс, 5-й граф Рэтленд (Rodger Manners, 5th Earl of Rutland; 1576–1612) и его братья Фрэнсис и Георг, Эдуард Рассел, 3-й граф Бедфорд (Edward Russell, 3rd Earl of Bedford; 1572–1627), Роберт Рэдклиф, 5-й граф Суссекс (Robert Radclyffe, 5th Earl of Sussex; 1573–1629), лорд Эдуард Кромвель (Edward Cromwell, 3rd Baron Cromwell; ок. 1560–1607), Уильям Паркер (