The Proficience and Advancement of Learning, Divine and Human)»[471], сочинение недоработанное, несущее многочисленные следы спешки, но тем не менее дающее представление о замыслах и идеях автора. Трактат этот стал прообразом его обширного труда «О достоинстве и приумножении наук (De Dignitate et Augmentis Scientiarum)», наряду с «Новым органоном» положившего начало реализации величественного бэконианского проекта «Великого восстановления наук (Instauratio Magna Scientiarum)», главная цель которого – «заново обратиться к вещам с лучшими средствами[472] и произвести [полное] восстановление наук и искусств и всего человеческого знания вообще»[473]. О необходимости революции в познании мира писали и говорили многие современники Бэкона. Однако его представления о том, как «восстановить в целости или хотя бы привести к лучшему виду… общение[474] между умом и вещами (commercium istud Mentis et Rerum)»[475], отличались и оригинальностью, и детализированностью.
Хромой, обгоняющий бегуна (Instauratio Magna Scientiarum как проект создания эффективной институализованной науки)
Здесь заживем и в добрый час приступим
К познанию наук и изысканьям.
Перед Бэконом стояло несколько вопросов, ответы на которые могли бы, как он надеялся, способствовать увеличению результативности научных исследований, т. е. получению большего объема новой, систематизированной, практически ценной и достоверной информации:
– какой должна быть новая методология научных исследований (новый «органон» наук);
– каким должен быть субъект новой науки;
– что должно выступать в качестве источника и гаранта легитимности знания, получаемого на основе новой методологии? (иными словами, речь шла об источнике авторитета в новой науке);
– как, в каких формах и какими методами надлежит институализировать новую науку;
– каким должны быть социум и государство, в которых эту науку предстоит развивать и институализировать?
Что касается ответа на первый вопрос, то вкратце Бэкон сформулировал его так: «мы в этом нашем Органоне излагаем логику, а не философию. А ведь наша логика учит и наставляет разум к тому, чтобы он не старался с помощью тонких умозаключений, этого как бы ключика, заполучить абстракции вещей (как делает обычная логика [logica vulgaris]), но действительно рассекал бы природу и открывал свойства и действия тел и их определенные в материи законы. Так как, следовательно, эта наука исходит не только из природы ума, но и из природы вещей, то неудивительно, если она везде будет сопровождаться и освещаться наблюдениями природы и опытами по образцу нашего искусства»[477].
Поскольку на дрожжах «Нового Органона» выросла необъятная литература, посвященная эпистемологической стороне бэконианского философского наследия, а также второму вопросу (о субъекте новой науки)[478], я далее остановлюсь на следующих двух тематических блоках:
– основные особенности бэконианского проекта «Instauratio Magna Scientiarum» и исторический контекст его формирования;
– эволюция представлений Бэкона о путях институализации новой науки.
Первому тематическому блоку будет посвящен раздел «„Эффективная наука“ in statu nascendi», второму – «Крутой маршрут институализации науки (первые шаги)».
«Эффективная наука» in statu nascendi
Я всего лишь трубач и не участвую в битве
Прежде всего следует очертить некоторые – разумеется, далеко не все – особенности бэконианского проекта «Instauratio Magna Scientiarum». Как правило, в литературе подчеркиваются и анализируются следующие тематические блоки этого проекта:
i. Критика Бэконом аристотелевской методологии («органона») исследования природы.
ii. Пропаганда эмпирического метода познания мира.
iii. Учение об идолах.
iv. Новый индуктивный метод изучения природных явлений.
В данной работе я, в той или иной мере, коснусь этой тематики, но вместе с тем мне хотелось бы детальнее рассмотреть некоторые стороны (или, иначе говоря, особенности) проекта «Instauratio», а также некоторые грани вышеперечисленных тематических блоков, которым уделялось значительно меньше внимания, но которые интересны, важны и поучительны как в историко-философском, так и в историко-научном отношениях. Таких сторон (особенностей) бэконианского проекта я выделю пять. И начну с вполне традиционной темы: критика Бэконом взглядов Аристотеля и его последователей на познание природы, которую я буду рассматривать как первую особенность проекта «Instauratio».
«Князь обмана»[480]
Критику аристотелизма можно найти в самых разных сочинениях Бэкона. При этом если в ранних, относящихся к 1600-м годам текстах, не опубликованных при жизни автора[481], Бэкон весьма резко отзывался о взглядах Платона и особенно Аристотеля, то в опубликованных работах критический тон явно смягчен, на чем я еще остановлюсь далее. «Мы вовсе не пытаемся ниспровергнуть ту философию, которая ныне процветает, или какую-либо другую, которая была бы правильнее и совершеннее, – не без доли ехидства заверял Бэкон читателей в предисловии к „Новому Органону“. – И мы не препятствуем тому, чтобы эта общепринятая философия и другие философии этого рода питали диспуты, украшали речи и прилагались для надобностей преподавания в гражданской жизни. Более того, мы открыто объявляем, что та философия, которую мы вводим, будет не очень полезна для таких дел. Она не может быть схвачена мимоходом, не льстит разуму предвзятостями и недоступна пониманию толпы, кроме как в своей полезности и действенности.
Итак, пусть будут – на счастье и благополучие обеих сторон – два истока учений и два их разделения и подобным же образом пусть будут два рода или как бы два сродства созерцающих или философствующих, никоим образом не враждебных и не чуждых друг другу, но связанных взаимной помощью и союзом. Одни из них пусть занимаются наукой[482], другие ее изобретают. Тем, для кого предпочтительнее первое по причине ли поспешания или по причине требований гражданской жизни или потому, что они не могут охватить и воспринять это другое из-за недостаточной силы своего разума (а это неизбежно должно встречаться очень часто), – тем мы желаем достигнуть счастливой удачи в том, чем они занимаются, и продолжать придерживаться избранного направления. Но если кто из смертных желает не только оставаться при том, что уже открыто, и пользоваться этим, но проникнуть глубже и не спором побеждать противника, но работой – природу и, наконец, не предполагать красиво и правдоподобно, но знать твердо и очевидно, – такие пусть, если пожелают, соединятся с нами как истинные сыны науки для того, чтобы, оставив атриумы природы, которые осаждали бесконечные толпы, проложить себе наконец доступ к ее недрам»[483].
Здесь уместно сделать несколько общих замечаний, касающихся сути претензий Бэкона, причем даже не только, а иногда и не столько, к самому Стагириту, сколько к схоластическому перипатетизму вообще.
В историко-научной и историко-философской литературе антиаристотелизм Бэкона подчеркивается постоянно. Бэконианская критика Аристотеля и его последователей фактически опиралась на убежденность в неэффективности методологических идей и установок греческого философа, в частности потому, что рассуждения последнего не были основаны на тщательном и систематическом изучении природных объектов и явлений. Аристотель, этот, по словам английского мыслителя, «Felix doctrinae praedo»[484], извратил науку силлогизмом, подчинив ее требованиям формальной логики, уместной в построении аргументов, но бесплодной в получении полезных результатов[485], т. е. сделав ее неэффективной.
Именно против понимания формальной логики как универсального средства познания и восстал Бэкон. По свидетельству его первого биографа и духовника Уильяма Роули (William Rawley; ок. 1588–1667), Бэкон всегда высоко ценил Аристотеля, но не любил силлогистический метод последнего за его «бесплодность» и пригодность только для «споров и раздоров»[486].
Бэкон прекрасно понимал, что эпоха интеллектуальной революции уже наступила. Это видно, в частности, из текста «Нового Органона»: «…из двадцати пяти столетий, которые обнимают наука и память людей, едва ли можно выбрать и отделить шесть столетий, которые были бы плодотворны для науки или полезны для ее развития. Пустых, заброшенных областей во времени не меньше, чем в пространстве. По справедливости, можно насчитать только три периода наук: один – у греков, другой – у римлян, третий – у нас, т. е. у западных народов Европы, и каждому из них можно уделить не более двух столетий. А промежуточные времена мира были несчастливы в посеве и урожае наук. И нет причины для того, чтобы упоминать арабов или схоластов, потому что в эти промежуточные времена они скорее подавляли науку многочисленными трактатами, чем прибавляли ей вес»