Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона — страница 41 из 114

и разума к воображаемым причинам, которые ошибочно кажутся ему более известными и понятными, т. е. игру, как бы мы сегодня сказали, «гиперактивного» воображения, Бэкон полагает корнем всех человеческих ошибок. Мощное воображение берет на себя функцию разума, создавая ложное впечатление, будто оно способно, минуя опыт и метод, проникнуть в тайны природы.

Здесь мысль и слова Бэкона оказываются созвучными высказыванию М. Монтеня: «…Если не занять его [ум] определенным предметом, который держал бы его в узде, он начинает метаться из стороны в сторону, то туда, то сюда, по бескрайним полям воображения… И нет такого безумия, таких бредней, которых не порождал бы наш ум, пребывая в таком возбуждении»[542].

Поскольку чувство, по Бэкону, «передает воображению все виды образов, о которых затем выносит суждение разум, а разум в свою очередь, отобрав и приняв те или иные образы, возвращает их воображению еще до того, как принятое решение будет исполнено», то воображение оказывается «общим орудием (instrumentum commune)» и разума, и воли или своего рода «посланником или посредником» между ними[543]. Но, – предупреждает Бэкон (попутно похвалив Аристотеля за сходную мысль), – «на самом деле воображение не является только лишь (merus et nudus) посредником», оно еще «само приобретает немалое влияние» (так в русском переводе[544], у Бэкона жестче: оно «само или приобретает, или узурпирует немалую власть (authoritatem non exiguam vel accipit vel usurpat[545]), и, даже ослабев, воображение «не только глумится над разумом, но и совершает над ним некоторое насилие, отчасти его ослепляя, отчасти возбуждая»[546]. Поэтому «воображение обычно не создает науки (phantasia scientias fere non pari[a]t[547]. Правильный метод познания должен ограничить свободу воображения, что станет первым шагом к интеллектуальному оздоровлению человечества.

Расчистка мозгов как рекламная акция

Итак, диагноз – insania – поставлен: человеческий род давно и серьезно болен, и болезнь эта поразила прежде всего ум и душу, а в итоге – и тело. Главный симптом этого умственного заболевания – неспособность человека, ставшего заложником своих страстей и предрассудков, видеть мир таким, каков он есть, привычка смотреть на вещи либо через силлогизмы, либо через суеверия. Если не принять срочных мер по излечению разума, болезнь погубит человеческий род. А для того чтобы не только избежать гибельных последствий, но и существенно улучшить качество человеческой жизни (от бытовой до политической), требуется прежде всего научить людей думать по-новому.

Кроме того, Бэконом назван источник, точнее, виновник заболевания: Аристотель, который «создал своего рода искусство безумия». Теперь надо прописать лекарство и создать условия для лечения. Но предварительно следует убедить больного в том, что он действительно болен (и потому так трудна и убога его жизнь) и в действенности лекарства. Поскольку в качестве последнего Бэкон предлагает новую методологию познания, то следует убедить читателей в необходимости ее принять. Поэтому сэр Фрэнсис самым серьезным образом отнесся к выбору средств убеждения. Риторика должна быть эффективной.

Переходя к третьей особенности проекта Бэкона, связанной с риторической стратегией английского философа, я сначала сделаю несколько замечаний общего характера, после чего, в следующем параграфе, обращусь к использованному им «спецприему» для убеждения читателей.

Суть своей позиции Бэкон выразил следующим образом: «Dignitas scientiae utilitatibus et operibus munitur»[548], т. е. достоинство науки укрепляется [ее] полезностью[549] и временем. Иными словами, признание науки определяется ее практической полезностью, которая и служит мерой ее эффективности, и происходит постепенно, с течением времени.

Кроме того, в перечисленных выше ранних фрагментах 1600-х годов (в которых ясно просматриваются элементы автобиографичности[550]) Бэкон упоминал, что сама идея «восстановления наук» родилась в уединенных кабинетных раздумьях («in summa solitudine»[551]), став, как он выразился, и «зародышем (foetus[552] его последующих философских работ, и «машиной (machine[553], которая должна была помочь в осуществлении его замыслов.

Как же надлежит строить здание новой науки, равно эффективной и в получении «светоносного» знания, и в его практических приложениях для блага человечества?

Разумеется, Бэкон прекрасно понимал, что реализация задуманной им грандиозной работы – дело не одного поколения: «…если кто-либо поставит мне в вину то, что я стремлюсь показать себя слишком мудрым, я отвечу на это прямо, что скромность и общественное признание хороши для дел гражданских, тогда как в предметах созерцательных (in contemplationibus) важна только истина. Но ежели кто-то потребует от меня конкретных дел, и немедленно, то я искренне, без тени обмана, отвечу, что мне, человеку хотя и не старому, но слабому здоровьем и обремененному гражданскими делами, обратившемуся к тому же к самым неясным философским вопросам без поводыря и светоча, вполне достаточно построить машину, пусть даже я не смогу привести ее в движение»[554].

Процесс «великого восстановления наук» начинается, по Бэкону, с того, что некий эрудированный философ (в данном случае – это сам сэр Фрэнсис) в уединении кельи или studio в силу своей природной одаренности приходит к некой руководящей идее.

Далее, на следующем этапе, эта идея (или программа) артикулируется на нарочито темном фоне резко критикуемых взглядов Платона и Аристотеля, коих Бэкон именует «софистами», ибо их утверждения не основаны на серьезном изучении и наблюдении природных явлений. (Кстати, о Платоне Бэкон высказывался иногда с бо́льшим пренебрежением, нежели об Аристотеле: «cavillator urbanus, tumidus poeta, theologus mente captus (городской насмешник, высокопарный поэт, запутывающий мозги теолог)»[555]. Английский мыслитель подвергает суровой критике все традиционные философские системы и институциональные ограничения, мешающие изучению природы. Он неоднократно заявляет о готовности без сожаления расстаться с философским наследием предшествующих эпох, ибо это первое и необходимое (хотя, как он отлично понимает, недостаточное) условие реализации проекта «восстановления наук». Однако Бэкон ясно сознавал, сколь нелегко будет переубедить своих современников. «Допустим, – писал он в Redargutio philosophiarum, – вы готовы отказаться от всего, что думали и во что верили. Предположим, вы готовы ради того, чтобы убедиться в справедливости моих взглядов, оставить ваши излюбленные доводы и доказательства. И тем не менее я все еще буду в затруднительном положении, ибо не знаю, как мне убедить вас в столь новых и неожиданных вещах. Трудность состоит в том, что обычные правила аргументации здесь неприменимы, поскольку у нас с вами нет согласия относительно принципов (cum de principiis nobis vobiscum non conveniat). У нас нет даже основы для дискуссии, так как я поставил под сомнение ныне используемые формы доказательства… При нынешнем состоянии умов (animorum statu) я не могу передать вам истину, которая была бы воспринята без искажений. Ваша способность понимания должна быть заранее подготовлена, ваш разум должен быть исцелен перед тем, как он сможет действовать. Короче, место должно быть расчищено перед тем, как начать на нем что-то строить (area denique purganda antequam inaedificanda[556].

И только после того, как умы «расчищены» и готовы к восприятию новых идей и подходов, начинается следующая стадия легитимации науки: восприятие ее методов, утверждений и ценностей все большим числом представителей интеллектуальной элиты с последующим ее общим (или по крайней мере, широким) признанием; процесс, который Бэкон описывал как «setting the machine on work».

Иными словами, если на первом этапе имеет место зарождение идеи реформы в уме талантливого философа-одиночки, то далее, усилиями его и/или его последователей, организуется кампания по дискредитации традиционных идей и практик с целью «расчистки» умов от интеллектуального хлама традиции, т. е. доведение их до состояния «гладкой доски (tabula abrasa[557]. Одновременно такая кампания являлась своеобразной рекламной акцией в пользу новых концепций, результатом которых является усвоение бэконианских идей в социально значимых масштабах, т. е. их социализация. Как проницательно заметил А. И. Герцен, «Бэкон начинает так же, как и Декарт, с отрицания существующей, готовой догматики, но у него это отрицание не логический маневр, а практическая поправка»[558].

Все это замечательно, но как, используя какой прием, убедить читателя прислушаться к советам и мыслям лорда-канцлера Англии? В поисках эффективного средства убеждения Бэкон не выдумал ничего нового, но он толково распорядился придуманным до него.

Интеллектуальная акупунктура Фрэнсиса Бэкона

Итак, с точностью умелого врача Бэкон описал (в первой части «Нового Органона») этиологию и патогенез главного заболевания человечества, а затем (во второй части) – лекарство от недуга. При этом, чтобы усилить действенность (эффективность, как мы бы сказали) своих выводов и рецептов, он отказался от последовательного и систематического («методического», по его терминологии) изложения, обратившись к фрагментированно-афористическому построению текста. Множество афоризмов