[559], как множество игл, должны были, вонзаясь в интеллект, заставить его работать. Т. е. Бэкон решил использовать, так сказать, метод интеллектуальной акупунктуры, ибо другим распространенным методом усиления воздействия на умы читателей – методом диалога (как литературной формы) – лорд-канцлер не владел.
Как заметил В. Беньямин, эстетика барокко – это «бесконечное нагромождение фрагментов, без какого-либо твердого представления о цели, и в постоянном ожидании чуда, принимая стереотипные повторы за восхождение» к «новому целому»[560]. В известной мере эти слова можно отнести и к Бэкону, согласно которому ratio должно передаваться через oratio, чтобы в итоге привести к operatio. А потому сэр Фрэнсис придавал форме изложения огромное значение, не забывая совет Горация: «…великую силу и верность / Можно и скромным словам придать расстановкой и связью»[561]. Поэтому его выбор способа организации текста был вполне сознательным и хорошо продуманным, его никак нельзя объяснить недостатком времени для написания своих сочинений (этот фактор имел место, но не он определил «афористический» способ подачи материала).
Уже в одном из предварительных набросков – предисловии к пятой части «Instauratio magna» – Бэкон замечает: «я же решил разбросать (spargere) сами мысли, а не связывать их методом (cogitata autem ipsa spargere, non methodo revincire)»[562], т. е. не прибегать к последовательному, «методическому», изложению, ведь фрагментарность текста отражает, кроме всего прочего, неполноту и отрывочность человеческих знаний о мире.
Следует также принять во внимание, что само понятие «метода» у Бэкона соотносится с двумя типами дискурса, популярными в его время: с одной стороны, с логическим методом схоластов, опиравшихся на «Органон» Аристотеля, с другой – с методом, изложенным в «Dialecticae institutiones» П. Рамуса. Бэкона в равной мере не устраивало ни средневековое наследие «Органона», ни новомодная универсальная рамистская педагогика[563], поскольку и в том и в другом случае предполагалось, что человечество уже получило всю полноту знания и теперь это знание следует лишь красиво «упаковать» и распределить по рубрикам. Цель Бэкона совсем иная: заставить читателей думать самостоятельно, предварительно «перенастроив» их умы. И в этом ему должен был помочь афористический метод изложения. Как он писал в одном из набросков: «передача знаний посредством различных и разрозненных афоризмов делает человеческий ум более свободным для поворотов и бросков, вынуждает его использовать то, что предназначалось для более частных целей»[564].
В опубликованных произведениях, особенно в «De Augmentis», Бэкон весьма детально излагает свой выбор формы изложения (при том что сам этот трактат написан в «обычной» манере, с разделением на «книги» и главы): «…Афоризмы (Apophthegmata) служат отнюдь не только для развлечения или украшения речи… Ведь они, по словам одного знаменитого человека, своего рода „словесные топоры или кинжалы“, которые своим острием разрубают запутанные узлы дел и событий и проникают в их глубину»[565]. Это красиво, но еще не очень ясно.
Читаем далее: «…Знания, как известно, передаются или с помощью афоризмов, или методически (aut per Aphorismos, aut Methodice)… Афоризмы неизбежно должны выражать самое сущность, самое сердцевину научного знания (medullis et interioribus scientiarum), иначе они будут попросту смешными. Ибо здесь отбрасываются всякие украшения и отступления, все разнообразие примеров, дедукция и связь, а также описание практического применения, так что у афоризмов не остается никакого иного материала, кроме богатого запаса наблюдений». Методическое же изложение часто «придает видимость какого-то замечательного искусства тому, что при более глубоком рассмотрении, если освободиться от всего внешнего и обнажить сущность, оказывается совершенно ничтожным пустяком».
И наконец, самое важное для Бэкона преимущество афоризмов перед методическим изложением: «…Афоризмы, давая только какие-то части и отдельные куски науки, приглашают тем самым всех прибавить что-нибудь к этой науке также и от себя; методическое же изложение, представляя науку как нечто цельное и законченное, приводит к тому, что люди успокаиваются, думая, что они достигли вершины знания»[566].
Итак, фрагментированное (афористичное) изложение позволяет привести умы в движение, оказывая на них распределенное когнитивное воздействие. Однако, когда мы читаем «Новый Органон» или другие произведения Бэкона, написанные в афористичной манере, они далеко не всегда воспринимаются как некие собрания разрозненных утверждений или несвязанных мыслей. Если убрать нумерацию, афоризмы «Нового Органона» будут читаться как типичная английская проза раннего Нового времени, в которой каждый новый смысловой фрагмент начинается с красной строки. Но афористическая фрагментированность текста дает возможность Бэкону переложить труд по смысловой «сборке» высказанных им мыслей в единое целое на читателя, который должен собрать предложенный автором «пазл», чем, собственно, и занимаются до сих пор историки науки и философии.
И наконец, афористическая структура «Нового Органона» позволяла Бэкону наилучшим образом раскрыть перед читателем исследовательский горизонт, – символически запечатленный на известной гравюре, украшающей фронтиспис folio 1620 года[567], – а не замкнутую систему накопленных знаний.
Эта широко известная гравюра-navicella вызывает в памяти слова Ф. Ницше из «Веселой науки»: «Мы покинули сушу и пустились в плавание! Мы снесли за собою мосты – больше, мы снесли и саму землю! Ну, кораблик! Берегись! Вокруг тебя океан: правда, он не всегда ревет и порою лежит, словно шелк и золото, грезя о благе. Но наступит время, и ты узнаешь, что он бесконечен и что нет ничего страшнее бесконечности. О, бедная птица, жившая прежде на воле, а нынче бьющаяся о стены этой клетки! Горе тебе, если тебя охватит тоска по суше и дому, словно бы там было больше свободы, – а „суши“-то и нет больше!»[568]
Заинтересовать царственный ум
Сколь бы ни был точен диагноз интеллектуального состояния человечества, сколь бы ни был удачным (что, вообще говоря, не очевидно) выбор средства (лекарства) для борьбы с умственным недугом, одного этого мало. Нужно привести в действие еще один фактор – заинтересовать своим проектом верховную власть, что Бэкон и намеревался сделать. И это четвертая особенность его амбизиозного проекта «Instauratio».
Посвящая свои работы королю, Бэкон фактически выступал не столько как лорд-хранитель, и уж подавно не как лорд-канцлер, но как бы министр науки и образования, хотя такой должности в то время не было, но которую он наметил для себя в цитированном выше его письме лорду Бёрли 1592 года. Разумеется, ко времени завершения «Нового Органона» Бэкон, набравшись жизненного и управленческого опыта, уже не выступал с наивными предложениями занять несуществующую «скромную должность» ответственного за «все знание», но тем не менее продолжал себя чувствовать ответственным за пропаганду и реализацию проекта «восстановления наук».
При этом он всячески подчеркивал роль монарха в осуществлении своего замысла: «если в приносимом мною есть нечто хорошее, то это должно быть приписано бесконечному милосердию и благости божьей и счастливому благоденствию времен Ваших (т. е. Бэкон указывает на два источника легитимности научного предприятия – Бог и король, а не церковь и аристократию, как в более ранних работах. – И. Д.)… Остается просьба, не недостойная Вашего Величества и как ничто другое важная для нашего замысла. Она заключается в том, чтобы, во многом уподобляясь Соломону – силою правосудия, мирным правлением, величием сердца, наконец, превосходным разнообразием составленных Вами книг, Вы прибавили к этому, по примеру того же царя, заботу о составлении и завершении истории естественной и опытной, истинной и строгой (отбросившей филологию), такой, которая была бы пригодна для основания философии… чтобы наконец после стольких веков существования мира философия и науки более не были висящими в воздухе, а опирались на прочные основания разнородного и притом хорошо взвешенного опыта»[569].
Мысль о том, что государственный деятель должен заботиться об образовании в своей стране и участвовать в его реформировании, была не нова. В частности, в первой половине XVI столетия многие должностные лица ратовали за перестройку университетского образования и, в частности, за включение в университетский curriculum больше практических курсов. Новизна подхода Ф. Бэкона состояла в том, что он предлагал более радикальные изменения всей системы образования (его «политехнизацию» и специализацию) и настаивал на существенном расширении роли правительства в проведении университетских реформ, без которых ни о какой эффективной науке говорить не приходится.
Как государственный служащий Бэкон понимал – только власть с ее финансовыми ресурсами и чиновничьим аппаратом в состоянии провести задуманные им реформы, требующие «огромных трудов и средств, нуждающиеся в усилиях множества людей»[570]. Философ же в таком деле может только давать разумные советы. К примеру, еще в 1594 году Бэкон предложил Елизавете I учредить четыре института для развития наук: библиотеку, которая бы содержала все «достойные книги» древних и современных авторов (причем не только европейских); ботанический и зоологический сад, где были бы собраны все виды растений и редких животных и птиц; музей, где были бы представлены все вещи, произведенные «