» и в других сочинениях); К. Хилл[623] – на лондонских астрономов и врачей, а Р. Каргон[624] – на сторонников атомистических теорий из так называемого Northumberland circle и подобных сообществ. Бэкон искал единомышленников в разных социальных группах. Его цель – добиться «согласия умов и способствовать их очищению (ad ingeniorum correspondentias captandas, et mentium areas purgandas pertinent)»[625], установив тем самым «legitimus consensus»[626]. А чтобы такой консенсус стал возможен, необходим метод, который был бы всеми понят и принят и который бы опирался на эмпирическое доказательство в качестве единственного критерия истинности, а не на чьи-то мнения.
Вместе с тем Бэкон, как уже отмечалось, не был склонен переоценивать значимость для развития науки единомыслия среди ученых. В трактате Temporis partus masculus он характеризует науку как «демократическое государство» («status scientiae sit semper fere democraticus»[627]), в котором на протяжении его истории сменялись разные «правительства» (школы Платона и Аристотеля, схоласты и т. д.). Их успех был обусловлен широким («народным») признанием и консенсусом. Однако для Бэкона это обстоятельство значило немного: «Самое же согласие и его длительность решительно нельзя высоко ценить. Действительно, в то время как существует много различных родов государственного устройства, у наук есть один-единственный строй, и он всегда был и остается народоправством. А наибольшую силу у народа имеют учения, или вызывающие и драчливые, или краснобайские и пустые, то есть такие, которые приобретают сторонников, или запутывая их в сети, или заманивая»[628]. Скорее «общее согласие – самое дурное предзнаменование в делах разума, исключая дела божественные и политические, где есть право подачи голоса»[629]. Бэкон высказывает сожаление по поводу того, что в его время науки «по содержанию угождают толпе и сомнительны для самих авторов, а потому ищут защиты и показной силы во всевозможных ухищрениях»[630], а «люди, обладавшие незаурядными дарованиями и разумом, все же подчинялись суждению современности и толпы, желая возвыситься в ее мнении. Поэтому, если где-либо и появились проблески более возвышенных мыслей, их сразу же изгонял и гасил ветер ходячих мнений; так что время, подобно реке, донесло до нас то, что легко и надуто, и поглотило то, что полновесно и твердо»[631].
Английский мыслитель рассматривал вопросы, касающиеся науки, в двух аспектах: политическом и эпистемологическом, подчеркивая их взаимосвязанность. Политический аспект охватывает широкий круг вопросов, касающихся институциональной структуры науки, ее иерархии, источников финансирования, манипуляций с научной информацией, применения полученных результатов и т. д. В рамках эпистемологического подхода на первый план выходят такие вопросы, как: выбор научного метода, выбор и оценка источников знания, поиски критериев истинности, правила построения теорий и т. д. Именно власть, по его мнению, должна определять цели научного исследования, соотнося их с потребностями общества и государства.
При этом позиция Бэкона относительно социальной легитимации деятельности по изучению природы менялась, начиная от полного отрицания всякой опоры в этой деятельности на какой-либо авторитет, светский или духовный, до компромиссного признания авторитета божественного и государственного (точнее, авторитета государя), правда, в последнем случае ограниченного сферами организации, поддержки и институализации научного поиска. Вместе с тем обращает на себя внимание, что указанное изменение во взглядах английского мыслителя на социальную легитимацию/институализацию научных исследований, с одной стороны, и его карьерный рост, с другой (от относительно маргинализованного социального статуса при Елизавете I и до назначения на высокие должности Solicitor-General (1607), Lord Keeper (1617) и, наконец, Lord Chancellor (1618) при Якове I), являлись процессами явно взаимосвязанными.
Правильно организованное познание (рецепты лорда-канцлера)
Теперь об эволюции взглядов Бэкона на пути и способы институализации новой науки. Можно выделить три риторических стратегии (нарратива), представлявших три пути институализации научных исследований (по терминологии Х. Гарсиа, «legitimate institutionalizing paths»[632]), которых в разные периоды жизни (я ограничусь временем правления Якова I: 1603–1625) придерживался Бэкон.
Первая стратегия относится к 1603–1608 годам. Она представлена главным образом в небольших, написанных в 1600-х годах сочинениях, о которых упоминалось выше («Temporis partus masculus», «Cogitata et Visa» и др.)
Собственно, о самом процессе институализации в них сказано немного: гений-создатель новой методологии (т. е. лорд-канцлер Фрэнсис Бэкон) поручает сравнительно узкому кругу своих учеников (к которым в неопубликованных фрагментах он обращается как к «сынам (filii)») начать развивать и популяризировать его идеи. Главной заботой этой группы последователей новой науки является полная дискредитация традиции, т. е. идей Аристотеля и схоластов. Таким образом, первая стратегия институализации предполагала, что этот процесс instauratio должен идти «снизу», от группы интеллектуалов, проникшихся взлядами их наставника. Бэкон в этих сочинениях выбирает позу оракула.
Эта стратегия предусматривала полный отказ от схоластического аристотелизма и отрицание права гражданских и церковных властей вмешиваться в изучение природы. Бэкон вообще был против смешения религии и науки. «Некоторые из новых философов, – писал он в „Новом Органоне“, – с величайшим легкомыслием дошли до того, что попытались основать естественную философию на первой главе Книги Бытия, на книге Иова и на других священных писаниях. Они ищут мертвое среди живого. Эту суетность надо тем более сдерживать и подавлять, что из безрассудного смешения божественного и человеческого выводится не только фантастическая философия, но и еретическая религия. Поэтому спасительно будет, если трезвый ум отдаст вере лишь то, что ей принадлежит»[633]. И все эти декларации мотивировались заботой о будущих поколениях, которым и делегировалось право оценивать предложенный Бэконом проект.
Но вместе с тем уже в 1600-х годах сэр Фрэнсис, в опубликованных трудах, особенно в «The Proficience», начинает внушать королю мысль о том, что забота о процветании науки – это «государево дело (opera basílica)», что свидетельствовало о формировании второй стратегии институализации, предполагавшей институализацию «по манию царя», сверху, к чему у Якова I не было никакого желания, да и умственных возможностей (как бы он себя ни позиционировал). Но Бэкон поначалу это не осознавал. Апофеозом второй стратегии стало folio 1620 года и «De Dignitate et Augmentis Scientiarum» (1623), с их смягченной критикой Аристотеля, увеличением ссылок на Ветхий Завет, обращением к королю как возможному патрону проекта, что придавало «Instauratio» видимость замысла, принципиально выполнимого (по крайней мере, в главных чертах) уже при жизни Бэкона и Якова I.
В упомянутых сочинениях Бэкон конкретизирует пути институализации и легитимации научных исследований: «…осуществлению всех самых великих и трудных деяний способствует достойное вознаграждение, разумные и обдуманные планы, а также объединение усилий; первое из этих условий стимулирует начинания, второе – помогает устранить неясности и ошибки, третье – возмещает слабость человеческой природы. Но среди этих трех условий первое место по праву принадлежит разумным и обдуманным планам, т. е. тому, что призвано показать и начертать правильный и удобный путь к намеченной цели. Как говорится: „Хромой, идущий по дороге, может обогнать бегуна, бегущего по бездорожью“ (claudus enim in via antevertit cursorem extra viam)… Деятельность же и усилия, способствующие развитию науки, касаются трех объектов: научных учреждений, книг и самих ученых… Что касается деятельности, относящейся к развитию научных учреждений, то ее можно разделить на четыре рода: строительство зданий, выделение денежных средств, предоставление привилегий, утверждение уставов и положений – все это должно прежде всего содействовать достижению необходимого покоя и освободить ученых от посторонних забот и неприятностей…
Что касается книг, то здесь возможны два рода деятельности: во-первых, основание библиотек, в которых хранятся книги… во-вторых, новые издания авторов, исправленные, в более точных переводах, с более полезными комментариями, с более точными примечаниями.
Что же касается тех мер, которые имеют в виду в отношении самих ученых, то, не говоря уже о возвышении и продвижении их, нужно указать на следующие две задачи: а) вознаграждение и поощрение преподавателей дисциплин уже известных и открытых, б) вознаграждение и поощрение исследователей в тех областях науки, которые до сих пор остаются еще недостаточно разработаны и исследованы»[634].
Полагаю, что Бэкон настолько ясно изложил предлагаемые им меры по реализации его проекта «развития и расширения пределов наук и искусств», что его замечания не требуют специального комментария.
Третья бэконианская стратегия институализации науки отражена в «Новой Атлантиде», чему далее будет посвящен отдельный раздел этой книги.