Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона — страница 51 из 114

[711]. Бэкон вызвался поговорить (от имени короля) с судьями по этому вопросу до вынесения приговора[712]. Яков одобрил его предложение. Он надеялся, что своим красноречием сэр Фрэнсис сумеет убедить судей единогласно вынести «правильное» решение. Причем король настаивал, чтобы каждый из четырех служителей Фемиды высказался сам и не сообщал о своем заключении «собратьям» («distributing ourselves and enjoining secrecy», как выразился Бэкон[713]). Сэр Фрэнсис потратил семь недель (с 21 января по 12 марта 1615 года), чтобы узнать мнения всех судей. В итоге трое из них согласились с ним в вопросе о квалификации деяний Пичема. Особую позицию занял Кок, который после долгих проволочек, в середине февраля, заявил Бэкону, что имевшиеся в бумагах Пичема утверждения о том, будто король не в состоянии управлять государством, нельзя рассматривать как государственную измену, но только как «disabling his title»[714], т. е. как умаление королевского титула. Но этого мало, Кока не устраивала также сама процедура подобных досудебных «консультаций».

В принципе, ничего необычного в этой процедуре не было, во многих сложных делах по обвинению в государственной измене король консультировался с судьями до начала процесса[715]. Новым представлялось требование Якова, чтобы каждый из судей высказался отдельно. Вряд ли король собирался таким способом оказывать давление на суд (в этом у него не было никакой необходимости). Скорее, Яков опасался влияния Кока на его «собратьев». Своей эрудицией, авторитетом, напором и бесцеремонностью сэр Эдуард вполне мог склонить остальных членов суда на свою сторону.

Яков же, как видно из его рукописной заметки по поводу этого дела, был уверен в правильности квалификации деяния сомерсетского священника как государственного преступления («high treason»): «это (т. е. написанное Пичемом. – И. Д.) было подготовлено для публикации, о чем свидетельствует сама форма написанного. Он держал эти бумаге не в тайне, не в безопасном месте, а в открытом доме, в бочонке без крышки… Более того, он сам сознался, что написал эти бумаги по желанию другого человека, которому и должен был их передать… Наконец, он [Пичем] сознался и в том, что намеревался прочитать написанное во время проповеди, и хотя, чтобы уменьшить свою вину, он уверял, будто собирался перед этим убрать все выражения, преисполненные злобой и ожесточением, это его оправдание совершенно абсурдно, ибо в его писаниях нет ничего, кроме злобы, и если эту злобу устранить, то останется лишь некая квинтэссенция алхимического спиритуса (король был, как известно, неравнодушен к оккультному знанию. – И. Д.), лишенная тела или папская акциденция без субстанции (Его Величество намекает здесь на томистскую доктрину субстанциальных форм и качеств. – И. Д.). И зачем же тогда публиковать такой дух (such a ghost) или тень без субстанции, cui bono, зачем ему тогда устраивать весь этот фарс…»[716] А в том, что Пичем, предавая написанное гласности, намеревался «замышлять или предполагать смерть короля», Яков не сомневался.

Когда 27 января 1615 года письмо Якова, в котором король требовал, чтобы каждый судья высказал свое личное мнение по этому делу, было зачитано на заседании Тайного совета, Кок выступил с протестом: «подобное частное и доверительное (auricular, по выражению Кока, т. е. высказанное на ухо. – И. Д.) собирание мнений не согласуется с обычаями королевства и… его собратья ни в коем случае не должны это делать»[717]. Кок не считал, как уже было сказано, что Пичем виновен в государственном преступлении, поэтому, с его (Кока) точки зрения, в данном случае не было никакой необходимости собирать мнения судей auricular. Если же «auricular taking of opinions» станет прецедентом и войдет в практику, то это, по мнению Кока, ослабит авторитет судейской коллегии. В случае открытого обсуждения один судья может переубедить другого или других, а если каждый из судей станет высказывать свое суждение втайне от коллег, то представитель короля сможет подтолкнуть его к нужному власти решению. Однако «собратья» не поддержали Кока и каждый отправил королю свое мнение[718], полагая, как и Бэкон, что, в соответствии с данной ими присягой, они обязаны давать королю советы и высказывать свое мнение по юридическим вопросам, а то, в какой форме они должны это делать – «jointly or severally», – должен решать сам король, по своему «good pleasure»[719]. Казалось бы, инцидент исчерпан, но не тут-то было. Бэкон, встретившись в Коком несколько дней спустя, смог убедиться, что главный судья королевской скамьи все еще не остыл и продолжает утверждать, что судьи не должны высказывать свое мнение каждый по отдельности («by fraction») и подобный способ собирания мнений судей «нов и опасен»[720].

К тому же, внимательно ознакомившись с материалами дела, которые ему передал Бэкон, сэр Эдуард письменно изложил свои аргументы, подтвердив ранее данную им квалификацию деяния Пичема. К сожалению, записка Кока Бэкону не сохранилась и, какова была аргументация главного судьи, неизвестно. Во всяком случае, получив бумагу от Кока, Бэкон был в некоторой растерянности и решил передать ее непосредственно королю[721]. И король не простил сэру Эдуарду его упорства[722].

Здесь следует сказать о различии в понимании Бэконом и Коком роли судьи и вообще юриста в монархическом государстве. Но предварительно уместно отметить некоторые особенности английского права, как оно сформировалось к началу Нового времени, а именно: 1) архаизм форм; 2) значительная самостоятельность англосаксонских правовых институтов, выразившаяся в том, что лишь немногие из них испытали влияние юридических принципов римского права, нормы которого применялись в церковных и военных судах, суде Адмиралтейства, суде Канцлера и в судах Кембриджского и Оксфордского университетов[723]; 3) не кодифицированность, т. е. отсутствие свода действующих норм права.

Английское общее право («common law») опиралось на санкцию защиты тех или иных прав, которая предоставлялась от имени короны в каждом отдельном случае заново. Для систематизации состоявшихся уже рассмотрений и решений Вестминстерские суды стали в конце XIII века составлять «свитки общих тяжб» с итогами разбора дел и возникших при их разбирательстве процессуальных осложнений. Эти свитки стали обнародоваться (с конца XV столетия – публиковаться в печатном виде). С появлением свитков (или ежегодников) сложилась практика ссылки на предыдущие судебные решения по сходным делам на основании полного сходства или аналогии. Поначалу подобная апелляция к прошлому судебному опыту была лишь данью традиции, но позднее она обрела обязательный характер, в результате чего английское common law стало по сути прецедентным правом, состоящим из собрания судебных прецедентов (компиляций судебных дел), зафиксированных в хронологическом порядке в специальных Yearbooks и в Register of Writs, чем обеспечивалось «continuity of experience». Кроме того, в common law было закреплено (по-видимому, не ранее XIV века) различие между «основой решения» («holding») по делу, имевшей обязывающее значение в будущих аналогичных делах, и «dictum» (или «obiter dictum»), т. е. аргументация суда, не имевшая существенного значения для вынесения решения и, соответственно, не имевшая обязывающего значения в будущих аналогичных делах.

Несмотря на то что в XVII веке многие юристы выступали за наведение в английском праве хотя бы относительного порядка с целью упрощения его изучения, мало кто настаивал на строгой кодификации common law. Отсутствие рациональной системы в английском общем праве – что усиливало роль судейского усмотрения – воспринималось не как его слабость, но как проявление юридической силы, ибо обеспечивало гибкость и приспособляемость права к новым условиям. К тому же, по мнению сторонников common law, решение, вынесенное на основании изучения судебных прецедентов, более обосновано и авторитетно, чем решение, основанное на применении некоего общего абстрактного принципа. Если прецедента найти не удавалось (как это имело место, скажем, во многих делах после объединения Англии и Шотландии при Якове I), то разрабатывалась специальная юридическая процедура или обращались к римскому праву. Но и в таких ситуациях не исключалось хотя бы частичное обращение к судебным прецедентам.

Сторонники common law – а это абсолютное большинство английских юристов того времени – отмечали бо́льшую достоверность выводов, основанных на прецедентном праве по сравнению с заключениями, базирующимися на праве римском, поскольку в первом случае судьи опирались на большой исторический опыт и меньше зависели от использования универсализированных норм. По словам Кока, прошлые судебные решения «собранные воедино… обеспечивают обоснованность» вердикта[724]. «Долгий опыт (experience), – отмечал сэр Мэтью Хейл, лорд главный судья Англии, – будет больше способствовать обнаружению пригодности или непригодности законов, нежели это сможет предвидеть совет, состоящий из наимудрейших людей»[725]