), – убеждал Бэкон короля, – как если бы Ваше Величество при подходящем случае высказался против презумпции судей в делах, касающихся короны»[750]. «Судьи, – настаивал лорд генеральный атторней, – должны на коленях держать ответ перед Вашим Величеством и вашим Советом и они должны получить строгое увещание»[751]. Иными словами, король должен внушить судьям, что в делах, затрагивающих интересы «государства и монархии», их обязанности ограничены и перед принятием решений они должны советоваться с королем. «Ваше Величество, – писал Бэкон в памятной записке Якову, – пользуется случаем, чтобы еще раз напомнить вашим судьям… что вы не потерпите никаких нововведений в том, что касается [королевской] юрисдикции. Каждый суд должен ограничиваться своими прецедентами и не забирать себе новой власти… путем изобретения законов»[752]. Король согласился.
Но Бэкон не мог обойти, говоря современным канцелярским языком, «персонального момента»: как поступить с Коком, выступления которого уже порядком надоели и королю, и Бэкону, и многим при дворе и в судах. В сложившейся ситуации сэру Фрэнсису предоставилась уникальная возможность свести счеты со старым противником. Однако лорд генеральный атторней не торопился. «Милорда Кока, – предлагает Бэкон королю, – сейчас не следует дискредитировать, как потому, что он прекрасно справляется с остальными трудными делами, а также в силу того, что я знаю, как он радеет о ваших финансах и вашем имуществе. И (если мне будет позволено сказать) было бы хорошо, как мне представляется, если б его упования каким-либо образом рассеялись и… обратились на нечто иное»[753].
Но с другой стороны, замечает Бэкон, «тяжкое и публичное оскорбление не только почтенной и вполне достойной особы вашего лорда-канцлера (а это просто варварство, если принять во внимание, что оно было нанесено ему, когда он был, как казалось, уже при смерти), но и вашего Канцлерского суда, суда вашей абсолютной власти, не может, по моему мнению, просто так сойти с рук или завершиться формальным покаянием (atonement)»[754]. Так что же делать королю – простить (или ограничиться «формальным покаянием») или наказать? Бэкон предлагает решение, к которому и до, и после него любая власть прибегала в случаях, когда неудобную фигуру было неудобно просто так выкинуть за борт, но и устраивать публичную «порку» строптивца тоже не хотелось, ибо это было чревато новыми осложнениями. Единственный выход – начать с поиска виновного среди подчиненных (или ближайшего окружения) не в меру досаждающей власти особы. Sapienti sat (умному достаточно), как говорили древние, а если не sat, то тогда можно приступить к расправе с главной фигурой, не забывая время от времени повторять одну и ту же сентенцию, мол, «мы же его предупреждали, причем проявляя нечеловеческое терпение, а он…» и т. д.
Король, по мысли Бэкона, может не считать Кока «каким-либо образом изначально причастным к тому, что было сделано, и не думать, будто именно он [Кок] заварил всю эту кашу (речь, напоминаю, идет о противостоянии между судом королевской скамьи и судом Канцлера. – И. Д.). Кок лишь принял дело в том виде, как оно сложилось до него» и «его главная ошибка состояла в том, что он не сумел вовремя направить рассмотрение в нужное русло», хотя – сэр Фрэнсис решил-таки добавить в свои рассуждения granum salis – лично он, лорд генеральный атторней, имеет на этот счет некие подозрения («I confess it to be suspicious»). Если же, продолжает Бэкон свою главную мысль, подтвердятся слухи, будто кто-то из младших судей «возбудил это дело (stir[red] this business)» и дошел до «открытого оскорбления присяжных и угроз в их адрес», то он, конечно, должен быть смещен[755].
Высказав все приведенные соображения в пространном письме королю, Бэкон в тот же день, 21 февраля 1616 года, обратился к Вильерсу с предложением ввести его [Бэкона] в состав Тайного совета, не для того, разумеется, чтобы укрепить свой статус с целью дальнейшего продвижения (скажем, на место лорда-канцлера), но потому, что он «ежечасно» чувстует, как необходимо ему занять эту должность для службы Его Величеству[756]. А для подкрепления своей просьбы Бэкон сообщил – конечно, не из желания похвастаться (ибо он совершенно чужд этому), – что недавно (20 февраля) лорд Эллисмер, который тогда был совсем плох, но сейчас пошел на поправку, сказал, что хотел бы видеть его, Бэкона, своим преемником.
Расчет сэра Фрэнсиса изумительно точен. Король получает от него деловые советы и деловую информацию, причем и то, и другое – в нужном ракурсе. При этом – никаких личных просьб. Но чтобы Его Величество не только ценил то, что написано в поданных реляциях, но и не забывал о том, кем составлены столь важные государственные бумаги, новый королевский фаворит, влияние которого с каждым днем становилось все сильнее, должен обратиться к монарху с просьбой ввести автора сих замечательных рекомендаций в Тайный совет, коли уж лорд Эллисмер, да хранит его Господь, оказался столь живучим. Бэкон был вполне откровенен с Вильерсом: «Я уверен – в данный момент от королевского атторнея как никогда требуется быть во всеоружии и надеть, как я уже однажды сказал вам, латные рукавицы вместо перчаток». В поддержку этого говорит самое стечение обстоятельств: «предъявление все новых обвинений, раздоры между департаментом канцлера и судом королевской скамьи, большая тяжба Rege inconsulto, столь важная для прерогатив короля, многообразные другие дела, касающиеся королевских доходов и восстановления Его владений» и все это на фоне того, что «Его Величество хорошо принимает мои донесения относительно Его дел». Но поскольку автор этих донесений не входит в состав Тайного совета, «может показаться», что он, «как говорят торговцы, вмешивается не в свои дела»[757]. А это нехорошо, непорядок получается.
Прошел месяц и в конце марта 1616 года во время аудиенции Яков начал было говорить Бэкону какие-то многообещающие слова, но тут, к досаде лорда-атторнея, вошел принц Чарльз и отвлек внимание короля. Единственное, что мог сделать Бэкон, – это послать Якову благодарственное письмо, в котором, расточая похвалы фавориту («the best pen of King»), не забыл очень тонко намекнуть Его Величеству на желательность своего продвижения[758]. Ждать королевскому атторнею пришлось недолго – всего два месяца.
В начале июня 1616 года король предложил сэру Фрэнсису то, что последний назвал «a noble choice» – либо немедленно войти в состав Тайного совета, либо ждать, пока освободится место лорда-канцлера. Бэкон, пожелав действующему лорду-канцлеру долгих лет жизни, выразив скромную надежду, что и его Бог не призовет к себе в ближайшеее время, а также упомянув о своем желании служить Его Величеству ежедневно и ежечастно, выбрал первое – членство в Тайном совете. 9 июня 1616 года он был приведен к присяге. Накануне, 6 июня, Яков, помня давний совет Бэкона и слова последнего о том, что «хотя судьи и составляют почтенное сообщество, однако они (как и все подданные Его Величества) не являются непогрешимыми»[759], решил, что настал-таки подходящий момент, когда служителям Фемиды можно слегка вправить мозги, причем в присутствии членов Тайного совета. Его Величество поставил вопрос с королевским размахом: «с момента его восшествия на трон развелось много юристов, кои во всех парламентах самым вызывающим образом оспаривают его прерогативы»[760], что было явным намеком на Кока. И далее Яков напомнил, что он имеет двоякую прерогативу: обычную, которая может ежедневно обсуждаться в судах («law courts») и иную, «a higher nature», которая связана с его высшей властью и которая не может никем ни оспариваться, ни обсуждаться («not to be disputed or handled in vulgar argument»[761]). Но в последнее время суды common law позволяют себе относиться к королевской прерогативе самым предосудительным образом, покушаясь на юрисдикцию всех прочих судов. Так вести себя нехорошо, подданные должны подчиняться повелениям своего монарха.
После чего все судьи опустились на колени, признали свои ошибки и попросили прощения[762]. Все, кроме Кока. Тот продолжал настаивать, что откладывание судебного разбирательства (по поводу бенефиция одному епископу) по воле короля, который хотел предварительно обсудить дело с судьями, незаконно и противоречит судейской клятве. Бэкон стал разъяснять Коку, что никакого нарушения нет. Началась бурная дискуссия. Судьи не поддержали Кока. Затем король произнес краткую заключительную речь, в которой еще раз призвал судей не нарушать его прерогатив.
Как только служители Фемиды покинули Уайтхолл, Его Величество поинтересовался у членов совета: нет ли у судей каких-либо доводов против позиции короля или оснований для недовольства. Естественно, советники Якова все как один заявили, что такого и быть не может. «Думать иначе – значит противоречить здравому смыслу», – уверили они Его Величество[763].
Что было дальше, догадаться нетрудно. 26 июня 1616 года Кок был вызван на заседание Тайного совета, где должен был ответить на обвинения генерального солиситора в связи с одним делом, разбиравшимся им (Коком) ранее, но решение по которому не устраивало короля. Главный судья сказал, что он остается при своем мнении. Ответ Кока передали королю, который в это время гостил в Уимблдоне у графа Эксетера. Там в это время находилась и леди Хаттон, жена Кока. Король дважды поцеловал ее в знак своей благосклонности, но, когда он прочитал донесение из Тайного совета (с ответами Кока), всем стало ясно, что благосклонность Якова на супруга леди Хаттон никак не распространяется.