. Но король не оценил широту его замыслов.
Болты и гвозди королевской мудрости
30 января 1621 года третий парламент Якова I начал свою работу. Появившись перед лордами и коммонерами на церемонии открытия сессии, король обратился к ним с краткой речью. Он начал с того, что напомнил присутствовавшим о своих предыдущих попытках объяснить парламентариям, «особенно джентльменам из палаты общин», свои намерения и мысли («a true mirror of my mind and free thoughts of my heart», как изысканно выразился Его Величество), однако его усилия не встретили понимания («like spittle against the wind», как сказал Его Величество уже без особого изыска)[946]. Затем он не преминул пожурить собравшихся: «Воистину могу сказать словами Спасителя – я часто играл вам на свирели, а вы не танцевали, я часто пел вам плачевные песни, а вы не сокрушались»[947]. Покончив, наконец, с фигурами красноречия, Яков перешел к главному: к финансовым потребностям короны – на погашение долгов и на военную помощь Фридриху Пфальцскому. Король напомнил, что «парламент – это организм, состоящий из головы и тела, причем головой служит монарх, который созывает парламент, тогда как тело – это три сословия, созванные вместе главой»[948]. Вместе с тем Его Величество выразил готовность пойти на некоторые уступки парламентариям, особенно в деле экономии финансов. «Что касается моей щедрости, – заявил король, – то я могу сказать, как уже говорил ранее, что не собираюсь устраивать каждый день Рождество»[949].
Яков довольно подробно остановился на ситуации в Богемии, подчеркнув, что надеется на безотлагательное выделение денег парламентом («qui cito dat bis dat», напомнил король латинское изречение[950]), ибо дело идет не только «о наследстве для моих внуков», но в первую очередь о сохранении «нашей религии», т. е. англиканской веры[951]. Что касается нехватки серебра и торгового кризиса, то здесь король был немногословен, сославшись на дурное управление финансами в прошлом, и предложил парламенту подумать, куда девается серебряная монета и как исправить положение[952]. Кроме того, король сказал несколько слов в оправдание монополий (они необходимы при отсутствии парламентских субсидий), но заявил, что, если некоторые из них будут признаны вредными, они будут отменены.
Таким образом, Яков не принял совета Бэкона, который полагал, что королю следовало бы до начала работы парламента аннулировать монопольные патенты, вызывающие наибольшее недовольство. Предложение же коммонерам внимательно изучить вопрос о монополиях означало, по мнению Бэкона, что весь пыл нижней палаты (а заодно и ее время) потратится на выяснение того, законны или незаконны, вредны или полезны патенты на постоялые дворы, таверны, золотые и серебряные нити, продажу трески, изготовление мышеловок и т. п., тогда как куда более важные вопросы – о законодательной и административной реформах, о ситуации в Ирландии и др. – отойдут на второй план. Кроме того, Бэкон не мог не обратить внимание и на другие слабые стороны королевской речи, например когда Яков утверждал, что его подданные живут «в мире и достатке» и что «ни один человек при моем правлении не может пожаловаться на бедность», если, конечно, он усердно трудится и «не живет расточительно»[953]. И дело не в обычном самодовольном лицемерии власти, а в том, что подобные высказывания раздражали коммонеров, тем более что король так ничего толком не сказал о том, как его правительство собирается выходить из экономического кризиса.
Когда Яков закончил свою вступительную речь, слово, согласно регламенту, взял лорд-канцлер. «Все вы слышали, – начал Бэкон, – что говорил король <…> и я предлагаю вам вспомнить сказанное Соломоном, великим королем Израиля: „Слова мудрости как гвозди и болты, вбитые и укрепленные хозяевами ассамблей“[954]. Король – хозяин такой ассамблеи и хотя его слова по причине их сладости не колят, но в силу их значимости и мудрости, они, я знаю, глубоко проникают, и в вашу память, и в ваши души…»[955] И далее лорд-канцлер напомнил парламентариям о важности для будущего страны решений, которые им предстоит принять, и призвал проявить щедрость в выделении денег на неотложные нужды короны. Бэкон напомнил также, что теперь коммонерам необходимо избрать спикера, который должен быть представлен королю в субботу 3 февраля. Нижняя палата не заставила себя ждать и во второй половине дня 30 января выбрала спикером сержанта (serjeant-at-law) сэра Томаса Ричардсона (Th. Richardson; 1569–1635)[956]. Свою реальную работу палата общин начала 5 февраля 1621 года[957].
Призывы короля и лорда-канцлера к народным представителям сосредоточиться на наиболее важных жалобах и обращениях, поступавших из разных мест страны, а не выдвигать собственные ходатайства, встревожили коммонеров, которые усмотрели в этих пожеланиях стремление власти ограничить тематику парламентских дебатов, с целью избежать обсуждения наиболее острых проблем[958]. Поэтому в первые две недели работы парламента его члены потратили много времени и сил на дискуссии по двум вопросам: о свободе слова (разумеется, речь шла о свободе слова в парламенте) и происках папистов. На следующий день, 6 февраля, палата общин расширила тематику прений. На рассмотрение коммонеров были вынесены еще два вопроса: о кризисе торговли и о злоупотреблении монопольными патентами. Л. Кранфилд настоял также на проведении парламентского расследования работы судов. Ну и, разумеется, надо было принять решение относительно выделения денег короне в связи с событиями на континенте. Таким образом, круг проблем, которые собирались рассмотреть коммонеры, вполне определился.
Что касается свободы парламентского слова, то позицию нижней палаты ясно выразил сэр Эрвин Сандис (E. Sandys; 1561–1629): «мы не хотим лишаться фундаментальных парламентских привилегий и в то же время не желаем нанести обиду королю»[959]. 15 февраля коммонеры получили ответ Якова, который выразил свое изумление тем, что палата общин опасается за свои привилегии, и заявил, что не намерен каким-либо образом стеснять «free libertie of speech»[960]. Послание короля успокоило нижнюю палату, вопрос был снят.
По поводу происков Рима и нонконформистов коммонеры приняли обращение к королю, в котором предлагалось изгнать из Лондона всех, кто не принял англиканскую веру (в первую очередь речь шла о католиках), запретить им носить оружие, посещать мессу в посольствах католических стран и т. д., а католических священников и иезуитов предлагалось отправить в тюрьму[961]. Лорды поддержали коммонеров и 17 февраля 1621 года текст соответствующей петиции был доставлен в Уайтхолл.
Король с трудом сдержал гнев. Петиция парламента легла к нему на стол как раз в то время, когда Испания обратилась к папе римскому за разрешением на брак инфанты с английским принцем, а лорд Дигби (John Digby, 1st Earl of Bristol; 1580–1653) собирался отправиться в Брюссель на открытие нового раунда переговоров по поводу Пфальца. В этой ситуации, когда появилась надежда на ослабление религиозно-политического противостояния между Англией и испанскими Габсбургами, жесткая петиция парламента, направленная в первую очередь против католиков, казалась Якову совершенно неуместной. Поэтому, поблагодарив парламентариев за религиозное рвение, Яков заявил, что представленная ими петиция может создать ложное впечатление, будто король проявляет слабость в борьбе с религиозным инакомыслием. Это не так. Он не нуждается в том, чтобы его подталкивали в принятии подобных решений («I needed noe spurr», – заявил Его Величество[962]), и он сам будет решать, что и когда насаждать, а что и когда вырывать с корнем. Яков напомнил парламентариям, что ныне Пфальц находится «в руках врага нашей религии… Но если мы предпримем какие-либо новые и жесткие меры против папистов, то это может вызвать аналогичные ответные действия против нашей веры там [в Пфальце]»[963]. Коммонеры выслушали послание Якова в полном молчании.
В середине февраля 1621 года нижняя палата была озабочена еще одним деликатным вопросом. Дело в том, что английские артиллерийские орудия, производившиеся в Сассексе, высоко ценились на континенте. Торговля ими была настолько выгодной, что Елизавета продавала английскую артиллерию Испании даже во время англо-испанской войны[964]. Лицензия на экспорт пушек выдавалась королем, и при Якове она досталась испанскому послу графу Гондомару. На заседании палаты общин один из коммонеров сообщил, что на пристани в Тауэре лежат артиллерийские орудия, готовые к отправке в Испанию, а одна партия артиллерии, как добавил другой депутат, уже была вывезена туда же. Сэр Джордж Колверт (G. Calvert; ок. 1580–1632), госсекретарь в 1619–1625 годах, человек настроенный происпански[965], пытался убедить палату, что король должен выполнить данное ранее обещание и, кроме того, эти пушки направляются не в Испанию, а в Португалию, где их будут использовать в борьбе с пиратами. Колверту не поверили. Многих возмутило, что король просит у парламента деньги на войну и одновременно снабжает оружием противника. Несколько коммонеров – членов Тайного совета были срочно отправлены в Уайтхолл, чтобы просить короля задержать отплытие судна с пушками в Испанию. Яков ответил, что пушки уже были обещаны испанскому королю и коммонеры должны позволить ему (Якову) «быть королем своего слова. Ибо если он не будет держать свое слово, данное другим, то какие у вас (т. е. у членов парламента. –