[987]. Бэкон часто советуется с сэром Лайонелом, приглашая того пожить в своем поместье, а когда лорду-канцлеру удавалось достичь успеха в том или ином деле, он не забывает заметить королю, что успех был достигнут «с помощью сэра Лайонела»[988].
Однако этот apprenti parvenu быстро вошел во вкус и понял свою ценность как специалиста по финансам и создателя финансовых проектов. Но при всех своих способностях Кранфилд был человеком ограниченным и не видел разницы между своими узко-националистическими взглядами, тягучими, перенасыщенными техническими деталями меморандумами и лаконичными заметками Бэкона, основанными на политике другого уровня, с прицелом на будущее. Кранфилд смотрел на Бэкона, как заметил С. Гардинер, «с высокомерным презрением человека, который возвысился благодаря знанию деталей бизнеса», но который лишен широкого кругозора[989]. Кроме того, будучи сам склонен к наживе, Кранфилд подозревал в этом и Бэкона. Видимо, сэру Лайонелу пришлось долго скрывать свое враждебное отношение к лорду-канцлеру, но в 1621 году он понял – время, когда можно нанести удар, пришло.
Программа Кранфилда, детально изложенная им в палате общин 15 февраля, была более обширной, нежели программа Кока, и состояла из трех частей – правовая реформа (суд должен стать более дешевым и более эффективным), преодоление торгового кризиса (торговлю следует освободить от обременительных ограничений и тяжелых поборов, что позволит улучшить торговый баланс) и борьба с монополиями[990]. Позднее, 21 февраля, упрекнув палату в медлительности, Кранфилд предложил, чтобы реализацией его программы занимался специальный комитет и обсуждению вышеупомянутых вопросов был посвящен определенный день недели.
26 февраля комитет, который должен был заняться проблемой монетарного кризиса (Committee for decay of money), был утвержден, его председателем стал Кранфилд[991]. (Комитет по судопроизводству был учрежден, по предложению Кранфилда, ранее, 8 февраля.) Кроме того, Кранфилд, как и Кок, весьма сдержанно относился к вопросу о выделении денег короне на военные действия в Пфальце и на погашение долгов[992]. Но более всего неудовольствие властей вызывал критический настрой Кока и Кранфилда по отношению к монополиям. Причем если Бэкон предлагал действовать в этой чрезвычайно деликатной сфере крайне осторожно, то Кок и Кранфилд шли напролом, совершенно сознательно ведя дело к скандалу, в который были бы вовлечены многие из ближайшего окружения короля.
Разумеется, оба деятеля руководствовались не только государственными (политическими, экономическими и правовыми) соображениями, но и личными амбициями. И если сорокашестилетний Кранфилд надеялся своей работой в качестве коммонера и члена Тайного совета обратить на себя внимание короля и добиться дальнейшего повышения по служебной лестнице (и действительно, в сентябре 1621 года он был назначен лордом-казначеем), то опальному Коку, которому 1 февраля 1621 года исполнилось 69 лет и которого обошли по службе и способный Бэкон, и посредственный Генри Монтагю, надеяться на королевские милости уже не приходилось. Парламент 1621 года открывал перед ним последнюю возможность реализовать себя как юриста и государственного деятеля. Но как это сделать, находясь в оппозиции короне?
Страсти вокруг монополий
С самого начала парламентской сессии палата общин по инициативе Кранфилда обратилась к рассмотрению мер по преодолению торговой депрессии и, в частности, к вопросу о патенте на производство золотых и серебряных нитей, с выдачей которого коммонеры связывали нехватку серебра в стране[993]. То была давняя история. В 1611 году, когда госсекретарем и лордом-казначеем был Роберт Сесил, а Бекингем еще даже не был представлен королю, группа лиц из окружения леди Бедфорд предложила начать производить в Англии золотые и серебряные нити для шитья. До тех пор такие нити ввозились из Франции и Италии. Патент был получен. Однако группа золотых дел мастеров, которые ранее изготовляли такие нити весьма примитивными способами, выразила протест и проигнорировала новую монополию. (Напомню, что патент считался незаконным, если он ущемлял чьи-либо интересы). Тогда сэр Генри Монтагю, в то время рекордер Лондона (Recorder of London), конфисковал у протестующих инструменты, а самих мастеров отправил за решетку. Однако на этом дело не закончилось, и вопрос о законности патента рассматривался в Тайном совете. Было решено выдать новый патент, который обязывал его держателей гарантировать ввоз в страну золотых и серебряных слитков на сумму 5 000 фунтов стерлингов и компенсировать казне все расходы, связанные с этим импортом. Держатели патента предложили участвовать в их предприятии сводному брату фаворита (к тому времени – конец 1615 года – Джордж Вильерс уже набирал силу) сэра Эдуарда Вильерса, который инвестировал в это дело 4 000 фунтов. Сэр Генри Илвертон (Henry Yelverton; 1566–1630), в то время генеральный атторней Англии, высказал сомнение в пользе такой монополии (хотя формальных претензий к ней у него не было) и на всякий случай посоветовал королю не выдавать патент, а заключить договор (indenture) с авторами проекта (projectors), и тогда, в случае каких-либо «неудобств» с реализацией монополии, король сможет без труда этот договор аннулировать. Яков дважды посылал проект на экспертизу Бэкону, Томасу Ховарду (лорду-казначею) и тому же Илвертону и каждый раз получал одобрение referees. Как было сказано сэром Робертом Фелипсом (Robert Phelips; 1586?–1638) в докладе общинам (5 марта), консультанты сочли, что патент «может быть выгодным, если им правильно распорядиться»[994]. В итоге предложенный Илвертоном договор на производство золотых и серебряных нитей был заключен и к нему прилагался патент на контроль за импортом этих нитей. 10 января 1616 года лорд Эллисмер, рассудив, что речь идет о новом, ранее не имевшем места и весьма полезном изобретении, скрепил патент государственной печатью. Правда, вскоре король убедился, что выданный им патент оказался не столь выгодным, как можно было ожидать («was not so profitable for him as it might be»)[995].
В апреле 1617 года Тайный совет рассмотрел вопрос об игнорировании монополии на производство золотых и серебряных нитей мастерами-ремесленниками. Было решено вынести им предупреждение в Суде казначейства. Однако несколько ранее, в марте 1617 года, король решил взять патент в свои руки, чтобы доходы от монополии шли прямиком в королевскую казну. А чтобы не обидеть Э. Вильерса, тому была установлена пенсия в 500 фунтов в год в качестве компенсации. Бэкон вместе с Г. Монтагю, тогда главным судьей Королевской скамьи, и Г. Илвертоном участвовал в подготовке и оформлении решения Якова. Бэкон исходил из того, что монополии должны не только обогащать их держателей, но и – и в первую очередь – служить пользе государства. Поэтому он не усматривал никакого вреда в том, что доходы от развития в Англии указанного промысла пойдут не в кошельки нескольких мастеров, а в казначейство, и кроме того, множество людей получат работу. Наконец, золото и серебро – товары особого рода и лучше, если всякое производство, связанное с использованием этих металлов, будет находиться в руках государства, а не частных лиц.
Однако в 1619 году в состав королевской комиссии, которая должна была следить за изготовлением золотых и серебряных нитей, вошел упомянутый выше Момпессон. Он предложил мастеров, не желавших признавать соответствующую (теперь уже скрепленную королевской печатью) монополию, отправить в тюрьму[996] (а тем их них, кто уже находился в Тауэре, по-видимому, предлагалось продлить срок, если они и далее будут упорствовать). Яков одобрил эту меру, но Илвертон решил заручиться поддержкой лорда-канцлера. Со слов лорда-атторнея, события далее развивались так. Бэкон приказал доставить к нему арестованных мастеров, выслушал их и отправил обратно в тюрьму. Тогда представители лондонского Сити направили петицию королю, после чего Бэкон (согласно Илвертону, по приказу короля) немедленно освободил заключенных[997]. Сэр Фрэнсис не стал опровергать версию Илвертона, заметив только, что его действия были совершенно законными. Но вернемся к парламентским дебатам 6 февраля 1621 года.
Сэр Эдуард Саквилл, пользовавшийся большим авторитетом среди коммонеров, напомнил, что каждый раз, когда Его Величеству доставляют петиции, ходатайства и записки по поводу выдачи монополий (якобы чрезвычайно полезных для монарха и государства), король передает их «некоторым доверенным консультантам (referees)». И желательно знать, настаивал Сэквилл, кто же именно выступает в роли этих консультантов, которые «уверяют Его Величество в пригодности [патента] и тем самым вводят в заблуждение и Его Величество, и государство»[998]. А поскольку дать ответ незамедлительно не представлялось возможным, то было решено передать, как бы мы сейчас сказали, «депутатский запрос» в Большой комитет.
Относительно роли Э. Саквилла в истории падения Бэкона историки расходятся во мнениях. Одни полагают, что сэр Эдуард был дружески настроен к лорду-канцлеру и даже отказывался информировать возглавлявшийся им комитет по судопроизводству о жалобах, поступавших на Бэкона, что, по свидетельству хроникера, в итоге стало причиной ухода Саквилла из этого комитета