[999]. Иного мнения придерживалась М. Пресвич, которая полагала, что вряд ли выступление Саквилла, ловкого придворного интригана и бретера, было спонтанным, более того, нельзя исключать, хотя твердых доказательств тому нет, что предложение разобраться с referees было инициировано Кранфилдом[1000]. Но независимо от мотиваций Саквилла, его упомянутое выше предложение, как и инициатива Кранфилда от 8 февраля по созданию комитета нижней палаты по расследованию злоупотреблений в судах (Grand Committee for Inquiring into Abuses in the Courts of Justice или короче – Committee for the Courts of Justice), стал поворотным моментом в работе парламента, двумя первыми важными вехами в работе нижней палаты, после которых путь к импичменту лорда-канцлера был открыт.
Итак, уже в самом начале работы парламента был поднят вопрос об ответственности referees, в том числе и Бэкона, за выдачу наиболее одиозных патентов. Однако сразу приступить к детальному изучению ситуации с монополиями коммонеры не могли, поскольку палата была поглощена другими делами – парламентскими, о чем шла речь выше. Кроме того, членов указанного Комитета занимало в эти дни иное, а именно: дела Момпессона и Мишеля (о чем см. далее).
Только 15 февраля Кранфилду удалось вернуть нижнюю палату к обсуждению вопроса о монополиях. Король, подчеркнул сэр Лайонел, всегда заботился о благе подданных, поэтому вина за выдачу вредных для государства патентов целиком лежит на королевских советниках-юристах, но «если виноваты консультанты (referees), то не будет ли для короля самым достойным привлечь их к ответственности?»[1001]
После того как вопрос о субсидиях был в принципе решен (вся процедура требовала большего времени[1002]), в понедельник, 19 февраля, Большой комитет под председательством Кока приступил, наконец, вплотную к вопросу о монополиях[1003]. Как заметил Д. Чемберлен, Кок в борьбе с монополиями (и с Бэконом) играл роль «the bell-wether of the flock»[1004], а Кранфилд – «the trumpet»[1005].
В результате вместо того, чтобы сосредоточиться на первоочередных вопросах, парламент, подталкиваемый Коком и Кранфилдом, приступил к слушанию жалоб, на которые Бэкон убеждал парламентариев не тратить попусту время, сконцентрировав внимание не на том, что «вызывает зависть и скандалы», а на том, что вытекает из «желаний страны (desires of the country)»[1006].
Но представители сельской элиты были довольны. «Это был первый парламент, – заявил один из них, – в котором члены Тайного совета проявили такую заботу о государстве»[1007]. Видимо, сельские джентльмены не знали, что и Кок, и Кранфилд в то время не занимали высоких придворных или государственных должностей и воспринимали их как представителей короны, которые в заботах о государстве перешли на сторону оппозиции.
Один из коммонеров предложил рассмотреть патент на постоялые дворы как пример монополии, которая «сама по себе хороша и законна, но при ее использовании были допущены злоупотребления держателями патента, которые не оправдали доверия, оказанного им Его Величеством»[1008]. Кок присоединился к этой оценке. «Есть три типа патентов, – уточнил он. – К первому относятся те, которые прямо противоречат закону. Ко второму – те, которые хороши по отношению к закону, но плохи в исполнении. И к третьему – те, которые и незаконны, и плохи в исполнении». В последнем случае вся вина за их выдачу лежит на referees[1009]. Патенты на постоялые дворы, уверял до поры до времени Кок, относятся ко второму типу. На этом «теоретическая» часть работы Комитета завершилась, можно было приступать к конкретным вопросам.
20 февраля 1621 года Комитет приступил к рассмотрению наиболее ненавистных патентов, связанных с постоялыми дворами. Главный патент принадлежал Д. Момпессону. Перед началом прений один из коммонеров изложил суть дела. Момпессон и два его компаньона получили патенты на право выдавать лицензии на содержание постоялых дворов. Мировые судьи такого права не имели, а выездные судьи (justices of assize) были перегружены другими делами. Кроме того, централизовать контроль за постоялыми дворами, где часто укрывались преступники, представлялось целесообразным. По условиям монопольного патента, его владельцы должны были получать каждый по 100 фунтов в год за труды, а Момпессон еще пятую часть общей суммы, поступавшей от владельцев дворов, остальные деньги должны были идти в казну. Однако на деле порядка на постоялых дворах больше не стало, тогда как доходы монополистов росли и явно не в той пропорции, которая предусматривалась условиями патента.
Момпессон, отвечая на вопросы членов Комитета, заявил, что «два обстоятельства служили ему поддержкой при осуществлении этого дела: во-первых, недостаток власти у мировых судей для открытия и ликвидации постоялых дворов, а во-вторых, сама процедура (the course) выдачи патента: сначала он был рассмотрен с юридической стороны нынешним лордом-канцлером, который тогда был генеральным атторнеем (здесь впервые упоминается, если и не впрямую имя, то должность Бэкона в контексте, в котором впоследствии формулировалось обвинение против сэра Фрэнсиса; ср. с цитированным выше вопросом Сэквилла. – И. Д.), затем лордом главным бароном казначейства (the Lord Chief Baron of the Exchequer) Круком (Crooke), судьей Николсом (Nichols), а после смерти последнего – судьей Винчем (Winch); второй раз [патент был рассмотрен] на предмет его полезности сначала [графом] Саффолком (Томасом Ховардом. – И. Д.), затем лордом-казначеем Англии, потом [государственным] секретарем Уинвудом, секретарем Лэйком (Lake) и сержантами Финчем (Finch) и Монтагю»[1010]. Позиция Момпессона прозрачно ясна: на постоялых дворах творятся безобразия, и местная власть не может навести порядок (ей не хватает полномочий), он вызвался помочь отечеству; может быть, выданный ему от имени короля патент и нехорош, но посмотрите, какие люди его рассматривали и одобрили. После этого лично к Момпессону можно было предъявить только одну претензию – злоупотребления при реализации данной монополии.
На следующий день, 21 февраля 1621 года, Кок доложил от имени Комитета, что патент вызывает чрезмерные нарекания «и сам по себе, и в своем исполнении». Таким образом, Кок изменил, и весьма существенно, формулу обвинения. Если всего двумя днями ранее речь шла только о злоупотреблениях при использовании патента («Of the second kind are patents for Inns», причем под патентами второго типа Кок, напоминаю, подразумевал те, которые «good in law, but ill in execution»), то теперь предлагалось считать незаконным и сам патент, что позволяло привлечь к ответственности не только Момпессона, но и других лиц, в частности Бэкона. Выступление Кока стало третьей вехой на пути к импичменту лорда-канцлера.
В тот же день на дневном заседании Кок заявил, что патент на контроль за питейными заведениями плох в исполнении и вина за это лежит на сэре Фрэнсисе Мишеле (F. Michell), мировом судье, который был членом комиссии по реализации этого патента, главным держателем которого являлся Кристофер Вильерс, младший брат фаворита. И тут коммонеры столкнулись с серьезной проблемой: следует ли привлекать к ответственности высокопоставленных особ (или, по крайней мере, требовать от них каких-либо объяснений). Кок считал, что все, кто имеет отношение к спорному патенту, должны быть «вызваны к решетке», не взирая на «quality of the persons». Его поддержал Кранфилд. Но большинство коммонеров колебалось. И даже эмоциональное выступление сэра Фрэнсиса Сеймура (F. Seymour), требовавшего продолжить едва начатое расследование, не изменило ситуации. Тогда слово взял Кранфилд. Он еще раз напомнил, что без заключения referees, патент не мог быть выдан. Следовательно, необходимо выяснить имена консультантов и допросить их. Однако коммонеры продолжали пребывать в нерешительности. Их сомнения понять нетрудно: лучше иметь синицу (т. е. Момпессона с Мишелем) в руках, чем журавля (а точнее, стаю ястребов во главе с королевским фаворитом) в небе над своими головами. Поэтому члены палаты общин предпочли заняться Мишелем, так безопаснее.
После трехдневных дебатов Мишель был обвинен «во многих проступках» и было решено, не заслушивая оправданий теперь уже бывшего судьи, «отправить его в Тауэр пешком по улице (through the street on foot)»[1011].
Наказание Мишеля было заслуженным, поскольку он продавал лицензии владельцам игорных домов и домов терпимости, налагал большие штрафы и шантажировал тех, кто отказывался их платить, но… совершенно незаконным, ибо палата общин имела право наказывать только своих членов, нарушивших установления палаты. Мишель не был членом парламента, и он не совершал никаких действий, направленных против палаты. Тем не менее ему не позволили защитить себя. Правда, некоторые коммонеры напомнили, что даже Звездная палата в свои самые худшие дни не нарушала закона, позволяющего человеку выступить в свою защиту. Чтобы заставить критиков умолкнуть, Кок сообщил, что, согласно древним обычаям, коммонеры могут наказать и отправить в тюрьму любого, «если его вина будет доказана в парламенте», кроме того, если кто-либо, обвиненный в совершении преступления, оправдывает свои преступные действия «в этой палате парламента, то это является оскорблением палаты и палата может отправить его за это в Тауэр». Мишель, утверждал Кок, представил петицию в защиту своих преступных действий и потому был наказан совершенно законно