– настоящее чумное пятно. Почему вы боитесь его тронуть?»[1080] Кранфилд призывал палату общин заниматься не юрисдикцией суда по опеке, а выяснить, насколько законно то, что делает лорд-канцлер[1081]. Весьма негативно, как я уже отмечал выше, к Канцлерскому суду (суду справедливости) относился и Кок, который 13 февраля инициировал в парламенте билль по ограничению юрисдикции этого суда[1082].
И хотя при сложившейся системе покупки должностей и прочих несовершенствах законодательства Бэкону вряд ли можно было предъявить серьезные обвинения, члены Комитета, подстрекаемые Кранфилдом, сделали все возможное, чтобы всю вину свалить на лорда-канцлера. Кроме того, Бэкона упрекали в составлении весьма непопулярных предписаний, известных как «bills of conformity»[1083], согласно которым в отдельных случаях оплата долгов могла быть приостановлена или их сумма уменьшена. Бэкон, будучи активным заемщиком, надеялся таким образом несколько смягчить жесткость английских законов о долгах. Кранфилда, активного ростовщика, как и многих деятелей лондонского Сити, эти билли совершенно не устраивали[1084]. Многие же юристы, сторонники common law, полагали, что, вынося подобные постановления, суд Канцлера выходит за рамки своей юрисдикции[1085].
Подытожим сказанное выше. 13 марта 1621 года Бекингем обвинил своего «ученого друга» в серьезных ошибках, связанных с выдачей монопольных патентов, официально пообещав обеим палатам поддержку короля и свою собственную в расследовании всех обстоятельств, связанных с этим делом. Более того, Бекингем фактически одобрил подобранные Коком судебные прецеденты, опираясь на которые можно было благополучно устроить импичмент лорда-канцлера. Несколько ранее Яков солидаризировался с Кранфилдом в осуждении bills of conformity. Наконец, к этому времени Комитет по расследованию злоупотреблений в судах вскрыл многочисленные и серьезные нарушения законов в департаменте лорда-канцлера, и уже в течение минимум двух недель Кок и Кранфилд рассматривали жалобы на действия Chancery (активно работая с самими жалобщиками) и допрашивали Д. Черчилля, который, как сообщал Д. Чемберлен, «заявил, что не собирается тонуть в одиночку, но потянет за собой других»[1086]. И он действительно составил список свидетелей, которых, по словам Д. Чемберлена, «вынудили сказать все, что им было известно»[1087]. Не следует также забывать о том, что во все времена находятся люди, недовольные действиями какой-либо персоны при власти, которые безошибочно чувствуют момент, когда можно безнаказанно начать действия против этой персоны.
Итак, все было готово для начала серьезной атаки на Бэкона. Кок в эти дни был активен, как никогда. Причина его эйфории стала ясна, когда 14 марта 1621 года коммонерам было объявлено, что два истца готовы публично обвинить Бэкона в получении взятки за решение дела в их пользу[1088].
«Наплел, наплел и отпустил с отказом»[1089]
Самое поразительное в этой истории даже не то, что нужные противникам лорда-канцлера свидетели – Кристофер Обри (Chr. Aubrey) и Эдуард Эджертон (E. Egerton), а за ними и другие – появились в нужное время и в нужном месте, «ниоткуда», как выразился один историк[1090]. Разумеется, Кок и Кранфилд провели со свидетелями и истцами большую работу. Поражает сам характер петиций. Начну с первой.
К. Обри и сэр Уильям Бронкер (W. Bronker, или, в другом написании, Brunker) были начиная с 1608 года держателями патента на взимание штрафов с присяжных, не явившихся в суд для исполнения своего долга. Однажды между ними произошла размолвка (в данном контексте неважно, по какому конкретно поводу, в конечном счете речь шла о том, кому какая полагалась доля чистой прибыли). Обри подал иск в суд общего права (common law) и выиграл дело. Тогда Бронкер обратился в канцлерский суд справедливости, который, однако, отклонил его исковое заявление. Потерпев неудачу в суде Канцлера, Бронкер решил искать правду в казначействе, но и там его ходатайство не было удовлетворено. После этого, в апреле 1618 года, Бронкер вновь пожаловался в суд Канцлера. К тому времени лордом-канцлером стал Бэкон. И тут упрямому жалобщику повезло. Теперь неудовольствие выразил Обри: за восемь лет, ушедших на эту тяжбу, он потерял 2000 фунтов и в итоге проиграл дело. Подумав, Обри решил пожаловаться на Бронкера ни много ни мало, как в Звездную палату, обвинив сэра Уильяма в принуждении свидетелей к даче ложных показаний и в фальсификации документов, поданных в суд Канцлера[1091]. Консультантом Обри был сэр Джордж Гастингс (G. Hastings[1092]), юрист, член парламента, почитатель Бэкона и свой человек в Chancery. Гастингс посоветовал Обри дать лорду-канцлеру взятку в размере 100 фунтов. Тот согласился, положил монеты в коробочку и передал ее Гастингсу, который пообещал отнести их сэру Фрэнсису. Спустя некоторое время Гастингс передал Обри благодарность от Бэкона. Естественно, истец теперь ждал, что дело будет решено в его пользу. Однако лорд-канцлер, вновь рассмотрев жалобу Обри, не изменил своего прежнего решения[1093]. Для последнего это стало страшным ударом. Обри пишет Бэкону одно письмо за другим, но не получает ответа. Наконец, Бэкон, которому надоели домогательства Обри, написал возмущенному просителю, что, если тот и далее «будет приставать к нему, то он устроит ему хорошую взбучку (lay him by the neck)»[1094]. Тогда Обри уведомил Бэкона, что, если его прошение не будет пересмотрено, он сообщит палате общин, что уже уплатил сэру Фрэнсису 100 фунтов за то, чтобы его дело было улажено.
Гастингс, которому 14 марта пришлось оправдываться в нижней палате, испугавшись, что его могут привлечь к ответственности за дачу взятки судье, стал от всего отпираться. В анонимном рукописном дневнике заседаний палаты общин, хранящемся в Queen’s College в Оксфорде (издан в 1766 году), читаем: «Сэр Джордж Гастингс начисто отрицал, что когда-либо советовал мистеру Обри дать лорду-канцлеру сто фунтов, но сказал, что действительно дал нынешнему лорду-канцлеру коробочку, но не знает, что в ней было (заметим, Гастингс употребил настоящее время: «he knows not what was in it», т. е. спустя два с лишним года после описываемого события он так и не выяснил, что же было в коробочке. – И. Д.), и что, когда он дал ее [коробочку] лорду-канцлеру, он сказал его милости, что мистер Обри был его [Гастингса] щедрым клиентом и поэтому он думает, что это его [Гастингса] обязанность выразить таким образом свою признательность его милости (т. е. Бэкону. – И. Д.), прося его милость, не откладывая, рассмотреть дело этого бедолаги; его милость принял ее [коробочку], сказав, что этого слишком много»[1095]. Получается, если верить Гастингсу, что он теплым июльским днем 1618 года[1096] принес Бэкону от Обри коробочку неизвестно с чем и заявил лорду-канцлеру, что это неизвестно что есть благодарность от его (Гастингса) «щедрого клиента» за скорейшее повторное рассмотрение дела этого клиента в Канцлерском суде, после чего Бэкон, не открывая коробочку, сказал, что «этого слишком много», но сдачу, заметим, не дал. Причем, повторяю, из рассказа Гастингса следует, что в течение двух с лишним лет он оставался в полном неведении о содержимом принесенной им коробочки. Эта версия событий имела цель оправдать всех: и Обри («я полагаю, никто не страдал больше [Обри] от несправедливости, и ныне он хочет выйти из Чистилища»[1097]), и, в какой-то мере, Бэкона, и, разумеется, самого Гастингса.
Вечером 14 марта друг Бэкона коммонер Уильям Кэвендиш (W. Cavendish, 2nd Earl of Devonshire; ок. 1591–1628) приехал в Йорк-хаус к болеющему Бэкону и рассказал ему о событиях в нижней палате. В тот же вечер сэр Фрэнсис написал Бекингему: «Ваша милость упомянули о Чистилище. Я сейчас нахожусь в нем, но мой дух спокоен… Я знаю, что у меня чистые руки и чистое сердце и, я надеюсь, чистый дом для моих друзей или слуг. Но и сам Иов, или какой-либо другой наисправедливейший судья, при такой охоте за свидетельствами (matters) против него, какая была начата в отношении меня, может в течение некоторого времени казаться бесчестным, особенно если мишень занимает высокое положение, а вся охота сводится к обвинению. По правде говоря, если это все и является сутью поста канцлера, то никто не пожелал бы подобрать государственную печать, даже если бы она валялась на пустоше Хенслоу-Хиз. Однако я уверен, что король или ваша милость тем или иным способом положат конец этим [моим] невзгодам»[1098].
На следующий день, 15 марта, Р. Фелипс доложил на утреннем заседании палаты общин, что удалось днем раньше выяснить в связи с «обвинениями лорда-канцлера в коррупции» (слово «взятка (bribe)» по деликатности пока не употреблялось)[1099]. Но в тот же день на послеполуденном заседании палаты прозвучала совершенно новая информация. Дж. Гастингс заявил, что «он дал сто фунтов лорду-канцлеру, сказав его милости, что он получил их от Обри… и прямо попросил лорда-канцлера о судебной защите (