1) когда pendente lite (в ходе процесса) или до начала разбирательства заключается договоренность («bargain or contract») о том, что судья получит от истца определенное вознаграждение за нарушение правосудия (т. е. речь в этом случае идет об умышленном деянии, и здесь Бэкон считал себя «невинным, как младенец, рожденный в День Всех Святых»);
2) когда судья, принимая вознаграждение, полагает (опираясь на ту или иную информацию), что дело близится к завершению и остались лишь некоторые формальности, улаживание которых – обязанность клерков, но при этом судья «недостаточно усердно выясняет это [т. е. состояние дела на момент принятия подношения]» (относительно этого случая Бэкон готов согласиться, что «in some particulars I may be fault»);
3) когда судья принимает не обещанное заранее какой-либо из сторон вознаграждение по завершении процесса (в этом нет преступления).
Подарки, как правило, дарились под Новый год, и Бэкон признавал, что в новогодние торжества («at new-year tides») и в тому подобные дни он, возможно, был недостаточно внимателен к подаркам, которые ему вручали или присылали, но эти его промахи и проступки «есть vitia temporis, а не vitia hominis»[1161].
Бэкон был принят Яковом 16 апреля, накануне возобновления работы парламента после пасхальных каникул. О чем они говорили – история умалчивает[1162]. Достоверно известно следующее. Спустя четыре дня после аудиенции, 20 апреля, Бэкон пишет королю о готовности ответить на все вопросы лордов, но он хотел бы точно знать, в чем его обвиняют: «невозможно, даже небезопасно для меня, отвечать на частности обвинения, до тех пор, пока я не получу его [в полном виде]»[1163]. Однако Яков ограничился тем, что просто переслал просьбу Бэкона лордам. Последние, собравшись 17 апреля на первое после парламентских каникул заседание, заслушали сообщения председателей трех комиссий по делу лорда-канцлера и 19 апреля поручили им составить общее обвинительное заключение.
Бэкон во втором письме королю (от 21 апреля) жаловался, что провел последние три дня, страдая от «сильной головной боли, сосредоточенной в одном месте в затылке». Врач сказал, что это может привести к тяжелым последствиям и даже к внезапной смерти. «Столь мрачный прогноз, а главным образом ужасная боль, сделали меня неспособным думать о каком-либо деле», – писал он королю. Но 21 апреля «боль стала умеренной» и Бэкон смог вновь «повергнуть себя… [своим] письмом к ногам Его Величества». Это было его последнее письмо Якову в качестве лорда-канцлера: «Ваше Величество может засвидетельствовать, что при моем последнем, столь удачном (comfortable) посещении я не стал просить Ваше Величество, чтобы вы, пользуясь вашей абсолютной властью наказывать или миловать, взяли мое дело в свои руки и вмешались бы в приговор палаты; и Ваше Величество, в полном согласии с моим собственным желанием, оставили вынесение приговора за палатой, о чем и было сообщено (верхней палате. – И. Д.) лордом-казначеем. Но сейчас, если Ваше Величество любезно спасет меня от обвинения… и чаша сия обойдет меня, это было бы пределом моих желаний»[1164]. Бэкон обратился к Якову с одной просьбой, чтобы тот избавил его от бо́льшего наказания, чем «потеря Печати»[1165]. «Это последнее прошение, с которым я обращаюсь к Вашему Величеству по этому делу, предоставив себя вашей благосклонности после пятнадцатилетней службы; все это время я служил Вашему Величеству из последних сил и с открытым сердцем»[1166].
Сэр Фрэнсис отказался от разработанной им ранее линии защиты. Он вообще отказался защищать себя. Почему? Ведь в глазах противников и судей это было равнозначно признанию вины, которая, однако, еще не была доказана. Я полагаю, причин его отказа от борьбы было несколько. 20 апреля Бэкон получил от одного из друзей копию чернового варианта обвинительного заключения с протоколами показаний свидетелей. Ознакомившись с этим документом, сэр Фрэнсис изменил свои намерения. Во-первых, он понял, что небрежности, допущенные им в некоторых делах (небрежности вовсе не криминального свойства), позволили его недругам выступить против него с тяжкими обвинениями. Во-вторых, он убедился, что многие его поступки представлены совершенно в искаженном свете. В-третьих, подтвердилась его догадка, что за всей этой историей стоят Кок и Черчилль. И в-четвертых, он осознал, что решение по его делу фактически уже принято, поскольку материалы, собранные против него в комитетах (куда ему не было доступа и куда его ни разу не вызвали для объяснений или дачи показаний), уже прошли через верхнюю палату без обсуждения и без внимательного и критического изучения. А потому все его попытки оправдаться ни к чему не приведут. Было еще одно обстоятельство, повлиявшее на решение Бэкона: 20 апреля Яков выступил в парламенте, заявив, что «не будет защищать судей, берущих взятки»[1167].
Возможно, Бэкон предчувствовал такой поворот дела, потому что еще 10 апреля составил завещание, в котором оставлял «свое имя и свою память суду милосердных людей, другим народам и отдаленному будущему»[1168]. Он включил в текст завещания мрачный псалом, в котором, обращаясь к Богу, писал, что «государство (т. е. государственные интересы. – И. Д.) и хлеб для бедных» были его главной заботой, что он «ненавидел жестокость» и «служил на благо всех людей», а «если у меня были враги, я не думал о них» (видимо, в этом и была его главная ошибка). Возможно, в этой самооценке кое-что и преувеличено, но то, что Бэкон всегда отстаивал интересы короны, т. е. государства, – было правдой. Он не раз говорил о себе, что «талант, милостиво дарованный ему Богом, я растратил на то, на что менее всего был годен»[1169].
Разумеется, многое в развитии событий зависело от воли короля и/или фаворита. Граф Саффолк пал не потому, что, занимая должность главного казначея, пользовался казной как собственным частным банком, и не потому, что никакое дело не решалось без более или менее крупных взяток, а потому, что пробил час клана Ховардов. И граф Сомерсет пал не столько потому, что оказался соучастником убийства, но потому, что его противники нашли ему замену в виде привлекательного юноши – Д. Вильерса, который и стал новым фаворитом короля. Многие высокопоставленные лица, к которым парламентарии могли предъявить (и предъявляли, как, например, лорду Мандевилю) куда более серьезные и обоснованные обвинения и претензии, никогда не оказывались перед судом вследствие своей меньшей политической уязвимости[1170]. И кто знает, как бы сложилась судьба вышедшего из монаршего фавора Р. Сесила, если бы он не умер в «подходящее» время? Правда, с некоторыми неугодными лицами властям пришлось повозиться. К примеру, в конце парламентской сессии удалось-таки отправить Кока, враждебно относившегося к Бекингему, и еще нескольких оппозиционеров в Тауэр. Никаких улик лично против сэра Эдуарда обнаружить не удалось, хотя его дом обыскали сверху донизу. И тогда на свет выплыл старый долг его отчима. В результате Кок шесть месяцев провел в тюрьме. Кроме того, стоило пройти слуху о том, что кто-то впал в немилость, как тут же находились свидетели злодеяний опального (или близкого к опале) вельможи. Так, например, Саффолк был обвинен своим собственным слугой, попавшимся ранее на воровстве. Как сказал Бэкон, «когда по чьей-то прихоти (private appetite) хотят принести креатуру в жертву, то нетрудно набрать в ближайшей роще нужное количество хвороста для костра». Вообще, Бэкон при всех его ошибках в поведении с власть предержащими, не был столь наивен, как это может показаться из его обращений к королю и фавориту. Однако у него хватило благородства никогда не выражать публично своего отношения к предательству последних, и он никогда не задал Якову прямого вопроса: «заслужил ли я, Ваше Величество, чтобы вы дали всему этому случиться?»[1171]
Здесь уместно привести свидетельство Томаса Бушела (Th. Bushell; 1594–1674), бывшего помощника Бэкона: «…столько жалоб было на его милость (т. е. на Бэкона. – И. Д.), а затем и на придворного фаворита, что несколько дней король решал, следует ли ему оказывать знаки внимания фавориту или забыть, к своей пользе, предсказания своего советника? В конце концов король послал за его милостью (т. е. за Бэконом. – И. Д.), и после разговора с ним Его Величество дал ему позитивный совет (positive advice): подчиниться палате лордов, а затем (это его королевское слово) он снова его восстановит (restore), если они (в своей гордыне) не оценят его достоинств. Тогда, предвидя свое неминуемое падение, милорд сказал Его Величеству, что надежда на их [лордов] благосклонность мала, если его враги постараются разжечь костер и если он не будет защищать себя. Но такова была его покорность Господу (to him, from whom he had his being), что он решил – воля Его Величества должна быть его единственным законом и поэтому покинул его [короля] с такими словами: „Я опасаюсь, что те, кто будет бороться с вашим канцлером, нанесут удар и по вашей короне“, и высказал пожелание, чтобы он стал первой и последней жертвой»[1172].
Версия Бушела – Бэкон отказался защищать себя под нажимом (или, скажем мягче, по совету) короля – была популярна в XVIII веке, но потом историки к ней заметно охладели. Однако то, что Бэкон постоянно получал обнадеживающие заверения от Бекингема, подтверждается письмом сэра Фрэнсиса фавориту, написанным уже после окончания процесса (октябрь 1621 года): «Ваша милость знает также хорошо, как и я, что именно вы обещали сделать для меня, повторяя это письменно и устно и настаивая на трех вещах: простить весь приговор, помочь расплатиться с долгами и добиться годовой пенсии, которую вы, ваша милость, определили в 2000 фунтов, а в перспективе – 3000 фунтов»