[1173]. Кроме того, Бэкон как политик и придворный неизменно исходил из того, что он, как и любой слуга короля, не более чем «глина в добрых руках Его Величества». В набросках, сделанных им перед аудиенцией 16 апреля, сэр Фрэнсис признается: «любой закон природы научит меня говорить в мою защиту. Но Ваше Величество поймет, что я сделаю только то, что целиком зависит от вашей воли и желания»[1174]. Бэкон не раз внушал Бекингему, что если король «совершит ошибку, но не захочет признать ее и будет обвинять в ней своих министров, среди которых вы – первый», то «вы, возможно, будете принесены в жертву, чтобы успокоить толпу»[1175]. Оказавшись в роли жертвы, Бэкон следовал тому же принципу – не делать ничего, что могло бы причинить вред государству и осложнить отношения между парламентом и короной, тем более что к 1621 году в палате лордов «начинают оформляться контуры первой серьезной оппозиции Бекингему, поводом для которой было в основном недовольство пэрской политикой фаворита»[1176]. В патетическом восклицании С. Гардинера – «даже в несчастье первой мыслью Бэкона была его забота о стране»[1177] – при всей его восторженной наивности была большая доля правды.
24 апреля принц Чарльз сообщил палате лордов, что получил письмо Бэкона, датированное 22 апреля, в котором лорд-канцлер изъявлял «полную покорность» парламенту. Это письмо, которое было зачитано лордам, Бэкон начинает с выражения… «радости по поводу некоторых вещей (gladness in some things)». Его радует, в частности, то, «что отныне величие судей или магистратов не будет более неприкосновенным или защищенным от обвинений». Его радует также то, что после такого прецедента судьи, вероятно, «будут, как от змеи, шарахаться от всего, что похоже на коррупцию» и это позволит «очистить суды и восстановить их честь и достоинство». «И Бог свидетель, – продолжал Бэкон, – что от этих двух обстоятельств я испытываю немалое удовлетворение, несмотря на то что мое будущее положено на наковальню, на которой разбиваются самые хорошие намерения».
Бэкон заявил об отказе защищать себя перед лордами, которые теперь могут вынести свой вердикт: «Я не буду беспокоить ваши милости разбором тех деталей, которые, по моему мнению, могут ослабить [мою вину].
Я не буду убеждать ваши милости вновь обратиться к доказательствам, которые не были поняты, или к сомнениям, касающимся доверия к свидетелям. Я не буду излагать вам, в какой мере защита могла бы смягчить обвинение по многим пунктам, учтя время или характер вознаграждения или иные подобные обстоятельства. Я даю возможность таким вещам покинуть ваши благородные головы…»
Письмо заканчивалось просьбой: «чтобы моя полная покорность и мое раскаяние стали бы моим приговором, а потеря Печати – моим наказанием; и чтобы ваши милости избавили меня от каких-либо дальнейших наказаний и предоставили меня милосердию и прощению Его Величества»[1178].
После прочтения этого письма – причем текст зачитывался дважды – лорды погрузились в молчание. Бэконовское послание привело их в замешательство. Все понимали, что ни один пункт обвинения не был доказан надлежащим образом и вина Бэкона могла быть оценена только, если бы он сам признал себя виновным по всем статьям обвинения, которого он не видел. Лорды не могли голосовать, опираясь на слухи. Разумеется, можно интерпретировать письмо Бэкона несколько иначе: «если вы, милорды, решили объявить меня виновным независимо от тяжести моей реальной вины (если таковая вообще есть), объявляйте, это будет на вашей совести, но у меня к вам просьба – ограничить наказание только потерей должности». Но в любом случае лордам было о чем задуматься. Ведь им нужно было преодолеть сразу два барьера: нравственный и юридический.
Первым заговорил лорд-камергер граф Пемброк (William Herbert, 3rd Earl of Pembroke; 1580–1630), который недоуменно спросил присутствующих: «может ли такое послание считаться достаточным основанием для вынесения вашими милостями обвинительного приговора без дальнейшего расследования?». Начались дебаты. Один из пэров заметил, что Бэкону надо было раньше проявить покорность, а сейчас уже «слишком поздно». Граф Саффолк заявил, что «это не то, чего мы ожидали», если Бэкон виновен, то он должен прямо сказать об этом, если нет – пусть защищается у решетки. Лорд-камергер обратил внимание на то, что в действительности Бэкон не ответил ни на одно обвинение, не коснулся никаких деталей и потому его признания в том виде, как оно выражено в письме, недостаточно. Лорд Саутгемптон высказался в том же духе: «Он обвиняется палатой общин в коррупции, но в его покаянии нет никакого признания в коррупции»[1179]. Видимо, лордов не устраивало, что Бэкон не признал обвинения, детали которых ему официально не сообщили. Поэтому, поскольку «его милость не признается ни во взятках, ни в коррупции (His Lordship confesseth not any particular bribe not corruption)», было решено послать лорду-канцлеру текст обвинительного заключения («a particular of the charge»), но «without proofs», т. е. без имен свидетелей[1180]. На ответ Бэкону было дано 5 дней.
Здесь уместно сказать несколько слов о характере разбирательства в верхней палате. Во-первых, лорды заслушивали только свидетелей обвинения. Ни о каких перекрестных допросах свидетелей, на которых поначалу (19 марта) настаивал Бэкон, и речи не было. Во-вторых, свыше половины «доказательств», собранных лордами, основывались на показаниях одного-единственного свидетеля (Черчилля), который сам находился под следствием. Упомянутая выше аргументация Кока, что, мол, в ряде случаев можно доверять и одному свидетелю, причем даже когда против него выдвинуто обвинение, в сложившейся ситуации оказывалась неправомерной, поскольку свидетелю гарантировался иммунитет, вследствие чего он не опасался, что показания, данные им против Бэкона, могут быть затем использованы против него самого. В-третьих, допросы свидетелей носили несистематический характер и критического анализа их показаний не делалось. При этом то обстоятельство, что обвинение могло лишь частично отражать истинное положение дел, было вне правового сознания пэров. В-четвертых, лорды не имели должной юридической квалификации и не привлекли, хотя имели такую возможность, к своей работе профессиональных юристов, которые могли бы растолковать им, в каких случаях принятие судьей вознаграждения является уголовно наказуемым деянием (взяткой), а в каких – нет. Более того, лорды даже пренебрегли общими юридическими указаниями, сделанными юристами-коммонерами на ранних стадиях рассмотрения дела. Лорды торопились, им надо было покончить с этим делом (а главное – с лордом-канцлером) до конца сессии.
30 апреля лорды получили ответ Бэкона на все 28 пунктов обвинения[1181]. Комментарии сэра Фрэнсиса были краткими, по несколько строчек на каждый пункт. Впоследствии С. Гардинер тщательно проанализировал все, что инкриминировалось лорду-канцлеру, и пришел к выводу о полной невиновности последнего – Бэкон «никогда не торговал правосудием»[1182]. Последующая экспертиза, проведенная в 1984 году Дж. Т. Нунаном[1183], видным американским юристом, судьей апелляционного суда, и в 1986 году юристом, профессором Клиффордом Холлом[1184] (причем нарочито в жесткой манере, т. е. в предположении, что Бэкон был заядлым лжецом), подтвердила вывод Гардинера. Правда, некоторые эпизоды можно было трактовать по-разному, но ни в одном случае принятие Бэконом вознаграждения не носило криминального характера (разумеется, если судить по правовым нормам и правоприменительной практике того времени), а о вымогательстве взяток и речи не шло. Более того, рассмотрение дел, упомянутых в обвинительном заключении, показало, что ни разу исход дела, рассматривавшегося Бэконом, не зависел от размеров вознаграждения.
В четырех случаях обстоятельства рассмотрения дел были таковы, что полученные вознаграждения никак не могли играть роль взятки. Был еще один подарок, который Бэкон счел незаконным и сразу же вернул дарителю. «Богатый кабинет», о котором упоминалось в обвинении, он, как выяснилось, никогда не принимал и постоянно просил дарителя его забрать. В трех других случаях было доказано, что Бэкон занял деньги у истцов в долг. В итоге по 19 пунктам обвинения лорд-канцлер оказался невиновным вообще. Относительно еще восьми эпизодов было установлено, что вознаграждения были приняты Бэконом, когда он не мог предвидеть, что рассмотрение дела будет продолжено. При этом, что касается дела Обри, то ложь слуг лорда-канцлера, действовавших за его спиной, ставила под сомнение все обвинение. И только в деле Эджертона поведение Бэкона было не безупречным, хотя, по мнению экспертов, Эджертон представил свои 400 фунтов как честную оплату за предыдущие консультации, и если он в действительности рассматривал их как взятку за будущие услуги, то сэр Фрэнсис никак не мог этого знать. Он смотрел на это дело как на завершенное и для того у него были все основания. И только когда оно было возобновлено, оказалось, что принятые Бэконом от обеих сторон вознаграждения могли рассматриваться как двойная взятка.
По подсчетам парламентских комиссий, Бэкон получил в качестве вознаграждения за четыре года пребывания в должности лорда-канцлера 8000 фунтов. Довольно скромная сумма (люди, понимавшие толк в таких вопросах, говорили, что Бэкон мог бы заработать не менее 100 000 фунтов