[1259]. В нем он доказывал, что объединенные силы Англии, Франции и Нидерландов способны сокрушить могущество Испании. На старости лет он из «голубя» превратился в «ястреба». Когда в марте 1624 года было объявлено решение парламента о разрыве с Испанией, страна ликовала, на улицах жгли костры. Бэкон, хотя и был весь в долгах, но предложил для уличного веселья дюжину вязанок хвороста и двенадцать галлонов вина.
Приняв важные политические решения, обе палаты занялись обычными делами, среди которых оказалось и дело лорда-казначея Л. Кранфилда, графа Миддлсекса. Последний имел глупость заявить о «непомерных» расходах Карла и Бекингема в Испании, а также осудить на заседании Тайного совета разрыв договоренности о браке с инфантой, ибо это противоречит понятию о чести. По поводу этих высказываний Карл заметил: «Я полностью доверяю милорду казначею в вопросах коммерции, ибо это его дело, однако сомневаюсь, чтобы он был компетентен в вопросах чести»[1260]. Да, с вопросами чести у Кранфилда были проблемы. Как и следовало ожидать, вскоре после этих смелых заявлений лорда-казначея, в палате общин сэр Эдуард Кок 5 апреля 1624 года обвинил Миддлсекса в… бесчестии. Тут же было предложено провести в начале мая процедуру импичмента. Все шло по накатанной колее. Кранфилда приговорили к штрафу в 50 тысяч фунтов стерлингов, тюремному заключению по усмотрению короля, изгнанию из палаты лордов, ссылке в имение и т. д. Теперь Бекингем смог, наконец, поселиться в Йорк-хаусе. Яков I, узнав о приговоре, сказал принцу Карлу (понимая, что именно он и Бекингем спровоцировали падение Кранфилда): «Придет день, когда у тебя случится несварение желудка от импичментов»[1261].
Мы не знаем, какие именно чувства испытал Бэкон, когда ему сообщили о печальной участи Кранфилда. Сэр Фрэнсис не был злорадным человеком, он знал, что в политике нет широкой столбовой дороги (я перефразирую известные слова К. Маркса о науке), и только тот может достичь ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по головам и трупам своих коллег-соперников.
В марте 1623 года Бэкон узнал, что ректор (Provost) Итон-колледжа Томас Мюррей (Thomas Murray; 1564–1623) тяжело болен и вряд ли сможет вернуться на свою должность. Возглавить это знаменитое учебное заведение было для Бэкона прекрасной перспективой. Он бы смог заняться интересной для него работой и перестать докучать королю и Бекингему постоянными просьбами о выплате пенсиона, не говоря уж о том, что это назначение «cost his Majesty nothing»[1262]. Но, увы, Бекингем уже обещал этот пост другому своему клиенту сэру Уильяму Бехеру (William Becher). Однако в итоге в июле 1623 года Итон возглавил сэр Генри Уоттон, о котором я упоминал выше[1263]. Бэкону, оказавшемуся в тесной зависимости от воли короля и фаворита, оставалось жить только надеждой.
В октябре 1623 года вышел латинский перевод «The Proficience» под названием «De Augmentis Scientiarum». Посылая экземпляр королю, Бэкон писал в сопроводительном письме: «Это перевод, но расширенный, почти новая работа. Я сам себе был Index Expurgatorius (т. е. цензором. – И. Д.) и книгу эту можно читать везде (т. е. и в католических, и в протестантских странах. – И. Д.)»[1264].
Разумеется, все годы после своего импичмента он постоянно напоминал Якову и Бекингему о своем тяжелом финансовом положении, но с минимальным успехом. В середине лета 1624 года Бэкон серьезно заболел, как и год назад. В это время в Англии свирепствовала эпидемия сыпного тифа. Бэкону удалось избежать заражения, но в письмах он жалуется на «болотную лихорадку». Когда же он более или менее поправился к началу октября 1624 года, Бекингем обрадовал его сообщением, что король распорядился выдать ему (Бэкону) авансом пенсион за три года, принимая во внимания все прежние заслуги сэра Фрэнсиса. Получил ли Бэкон эти деньги, неизвестно. Вряд ли, поскольку в 1625 году он неоднократно обращался к Бекингему с просьбами о выплате пенсиона. Что же касается «полного прощения», то об этом речи не было. По некоторым данным, Яков приказал генеральному атторнею подготовить соответствующий документ, но по неизвестным причинам он так и не был подписан.
Во время болезни летом 1624 года Бэкон надиктовал помощникам 280 разнообразных поучительных историй (апофегм), которые собирал всю жизнь[1265]. К этим историям он добавил еще переводы на английский нескольких библейских псалмов и отправил рукописи издателю[1266]. Однако его новые сочинения успехом не пользовались. Джон Чемберлен писал своему постоянному корреспонденту, английскому послу в Париже Дадли Карлтону: «[Апофегмы Бэкона] только что вышли на этой неделе, но успеха никакого, все говорят, что его ум и талант иссякли; он также перевел в стихах несколько псалмов, видно, на старости лет сделался святошей»[1267].
Биографы тоже не очень жаловали этот труд. Как выразилась Д. Дюморье, «в обеих книжицах не ощущается присутствия не только „величайшего гения“ (характеристика Бэкона Тоби Мэтью. – И. Д.), но хотя бы даже таланта»[1268]. Хотя в «Апофегмах» встречаются забавные рассказы, в частности, про Эдуарда Кока: «Когда к сэру Эдуарду Коку приходила к обеду какая-нибудь высокопоставленная особа, не известив его заранее, он имел обыкновение говорить ей: „Что ж, поскольку вы не сообщили мне, что придете, вы будете обедать со мной; но если бы я узнал об этом заранее, то я бы обедал с вами“»[1269].
Скорее всего, изданием этих сочинений Бэкон намеревался хотя бы частично погасить свои долги издателям и типографии.
1625 год принес много важных событий. Накануне, 12 декабря 1624 года, в Кембридже Яков ратифицировал брачный договор между принцем Карлом и французской принцессой Генриеттой Марией и подписал «частное письмо» о терпимости к католикам. Разрешение папы Урбана VIII на брак к тому времени было получено.
К началу 1625 года в Дувре собрали армию (точнее, жалкое войско из полуголодных крестьян) под командованием немецкого кондотьера П. Мансфельда (Peter Ernst II von Mansfeld; 1580–1626). Ришелье настаивал, чтобы эта армия высадилась в Нидерландах и отправилась на помощь Бреде, которую с августа осаждали испанцы. Но Якова Бреда не интересовала совершенно, ему нужен был Пфальц.
13 января 1625 года английский флот отправился к берегам Голландии и на следующий день армия Мансфельда высадилась на острове Вальхерен. Предприятие кончилось катастрофой. Через несколько недель английская армия практически перестала существовать по причине болезней, голода и холода.
Тем не менее 15 февраля кардинал Ришелье дал знать, что принцесса Генриетта Мария готова выйти замуж за Карла Стюарта. Карл уже был готов лично отправиться в Париж за супругой, но Яков не позволил: принц Уэльский один раз уже ездил за невестой, больше не надо. Во Францию отправили Бекингема, который должен был заключить брак по доверенности, а после, по весне, привезти принцессу в Лондон.
Однако 5 марта во время охоты король Яков заболел. Состояние больного быстро ухудшалось, и 27 марта 1625 года «английский Соломон» тихо скончался в Теобальдсе. Карл стал королем.
Если Яков, при всех его недостатках, все же был наделен неким здравомыслием и политическими способностями (пусть и в умеренных размерах), то Карлу, человеку честолюбивому, упрямому и злопамятному, политическое здравомыслие было не свойственно, его заменяло чувство королевского величия.
Новый король решил созвать свой первый парламент. Сначала он планировал сделать это 17 мая, но затем отложил до 18 июня, поскольку нужно было сначала отпраздновать королевскую свадьбу. Генриетта Мария прибыла в Дувр 12 июня, и на следующий день встретилась с мужем в Кентербери[1270].
Открывая первую сессию парламента Карл, – уверенный (как и Бекингем), что все пройдет гладко и быстро, – для начала уведомил коммонеров, что не в его характере говорить много, а далее заявил: поскольку они, члены парламента, втянули его в войну (действительно, кто же не помнит заявление Джона Элиота: «Мы бедны, а Испания богата. Вот где следует искать нашу Индию!»), то они же должны обеспечить его деньгами на ее ведение. Король был убежден, как только английский флот появится у испанских берегов, ситуация с Пфальцем тут же разрешится. Однако быстрого обсуждения в парламенте вопроса о субсидиях не получилось.
Из книги М. Дюшена «Герцог Бекингем»:
«Речь [Карла I], конечно, была короткой, но она ничего и не объясняла. …Депутаты ждали другого: какие именно договоренности достигнуты с Францией? Как были использованы субсидии, по которым голосовали в прошлом году? Для чего предназначен флот, оснащаемый в портах? Какова будет судьба Мансфелда теперь, когда Бреда взята испанцами?..
И главное: как собирается король сочетать меры по смягчению участи католиков, принятые до его женитьбы, с многократно дававшимися обещаниями строго соблюдать законы против „иезуитов, семинарских проповедников и прочих подстрекателей к бунту“? С самого начала заседаний развернулись дебаты именно по этой, крайне чреватой неприятностями проблеме»[1271].
Лорд-хранитель печати Уильямс, выступавший после короля, заявил, что государи не обязаны отчитываться перед подданными в каждом своем поступке, а депутатам надо сосредоточиться на главном – побыстрее вотировать необходимые для войны субсидии. Но религиозный вопрос обойти так просто было невозможно. Депутаты вообще не привыкли, чтобы им навязывали решения без надлежащих объяснений. Бурные дебаты о границах терпимости к католикам растянулись на двенадцать дней. Когда же коммонеры приступили к вопросу о субсидиях, то выяснилось, что им никто, ни лорд-хранитель печати, ни лорд-казначей, ни Бекингем, не мог сказать, о какой именно сумме речь. Но какую-то сумму как «свидетельство любви подданных к Его Величеству» выделить было надо. В итоге свою любовь к королю коммонеры оценили в две субсидии на общую сумму 140 тысяч фунтов стерлингов, что было смехотворно мало. Однако лорд-хранитель поблагодарил депутатов от имени короля и вопрос был закрыт.