…В назначенный день состоялся въезд. Прибывший был человек среднего роста и возраста, благообразного вида, с лицом, на котором написано было человеколюбие… Под ноги ему были постланы пестрые шелковые ковры, наподобие персидских, только много лучше. Правую, обнаженную, руку он простирал вперед, как бы благословляя народ, но в полном молчании. На улицах всюду соблюдался образцовый порядок; ни одна армия так не держит строй, как стояли здесь люди; и даже зрители в окнах не толпились, а как бы занимали отведенные им места»[1353].
Интересно, какими методами ученым мужам удалось вымуштровать народ лучше, чем армейским офицерам? Но… искусство государственного управления, как уже было сказано, «secret and retired». Далее я еще вернусь к описанию Бэконом бенсалемского общества.
В июне 1623 года сэр Фрэнсис сообщал своему другу Тоби Мэтью: «…Ныне мои труды в основном посвящены работам, которые я уже публиковал ранее, таким как „Развитие знания (Advancement of Learning)“, сочинению о Генрихе VII, „Опытам“. Все они были переосмыслены, стали более совершенными, а также были хорошо переведены на латынь с помощью некоторых не бросивших меня персон, хорошо владеющих пером»[1354].
Но ни в этом, ни в других письмах 1620-х годов Бэкон не упоминает о переводе на латынь «New Atlantis». Тем не менее такой перевод был издан Роули спустя пятнадцать лет, в 1638 году, в числе других сочинений Бэкона, также переведенных на «универсальный язык»[1355]. Теперь обратимся к более детальному анализу текста «New Atlantis».
Имитация травелога
Сначала несколько слов о жанровой принадлежности повести. Ясно, что, в отличие от подавляющего числа прочих сочинений Бэкона, «New Atlantis» относится к литературе, в настоящее время характеризуемой несколько неопределенным термином «fiction», который имеет, в свою очередь, весьма широкий спектр значений – беллетристика, художественная литература, вымысел, выдумка, фантастика. К какому типу «фикшен» относится сочинение сэра Фрэнсиса? Принято считать, что это утопия, причем один из ее классических образцов, в силу чего некоторые издательства публикуют под одним корешком «Утопию» Т. Мора, «New Atlantis» и «Город Солнца» Т. Кампанеллы. Заметим, что Бэкон в своей повести один раз упоминает об «Утопии» Т. Мора, правда, не указывая ни названия сочинения, ни имени автора[1356]. Когда Бэкон писал «New Atlantis», термин «утопия (Utopia)» уже стал нарицательным[1357]. В частности, он использовал его в эссе «О ростовщичестве (Of Usurie)»: «все толки об уничтожении ростовщичества являются праздными. Всегда и всюду оно было – не в одном, так в другом виде. Так что с этим замыслом надо отправляться в Утопию»[1358]. Однако вопрос о жанровой принадлежности «New Atlantis» не прост. Текст Бэкона, как будет показано далее, лишен очень многих черт, характерных для утопической литературы.
Но прежде чем продолжать разговор о жанровой принадлежности «New Atlantis», уместно обратиться к бэконианскому пониманию поэзии и вообще литературы и искусств. Все человеческое знание сэр Фрэнсис делил «на историю, поэзию и философию в соответствии с тремя интеллектуальными способностями: памятью, воображением, рассудком»: «история соответствует памяти, поэзия – воображению, философия – рассудку»[1359]. При этом под поэзией Бэкон понимает «своего рода вымышленную историю (by poesy here I mean nothing else than feigned history or fables)»[1360], которую он толковал «расширительно, считая стихотворную форму выражения сравнительно несущественной», «проза поэтична в той мере, в какой художественна, т. е. представляет собой творение вольного воображения»[1361]. Поэзия, подобно истории, говорит о единичных предметах, «но созданных с помощью воображения и похожих на те, которые являются предметами подлинной истории (confictorum ad similitudinem illorum quae in historia vera memorantur)»[1362]. Бэкон акцентирует внимание на том, что «поэзия, очевидно, в изобилии дает человеческой природе именно то, чего не может ей дать история, и так или иначе удовлетворяет человеческий ум хотя бы тенями вещей за отсутствием вещей действительных»[1363]. Иными словами, поэзия (и вообще литература и искусство) дает человеку то, по чему он скучает, то, чего он лишен. Особенно велика потребность в поэзии «в самые грубые эпохи» и среди варваров («in the rudest ages and among barbarous peoples»[1364]).
В данном контексте важно также упомянуть об отношении Бэкона к тому, что он называл «параболической поэзией», поэзией аллегорий и мифов, которая, по его определению, есть «история, выражающая абстрактные понятия посредством чувственных образов»[1365]. Одна из ее функций состоит, по мысли Бэкона, в том, чтобы «скрывать истинный смысл (it serves… for an infoldment) особенно тех вещей, достоинство которых требует, чтобы они были скрыты от взоров непосвященных каким-то покровом; и именно поэтому таинства религии, секреты политики, глубины философии облекаются в одежды басен и аллегорий (fables or parables)»[1366].
И еще об одном жанре литературы (на этот раз исторической), о котором писал Бэкон, следует сказать несколько слов. Речь идет о так называемой «смешанной» гражданской истории (Mixed History). «Особенно часто, – разъясняет Бэкон, – в сочинение исторического характера включается материал, заимствованный как из других гражданских наук, так и в значительной мере из наук естественных. Некоторые писатели создали особый жанр, в котором автор не излагает события в хронологической последовательности, но выбирает их по своему усмотрению, размышляя о них, и, воспользовавшись этим поводом, обращается к рассуждениям на актуальные политические темы (возможно, Бэкон имел в виду, в частности, трактат Н. Макиавелли «Рассуждение о первой декаде Тита Ливия». – И. Д.)… Конечно, любая более или менее серьезная историческая тема, если можно так выразиться, чревата политическими уроками и назиданиями, но все же сам писатель не должен уподобляться повивальной бабке. Точно так же к смешанному виду истории относится и космографическая история, имеющая весьма многочисленные точки соприкосновения с другими дисциплинами: ведь из естественной истории она заимствует описание самих стран, характера их местности, географического положения и природных ресурсов; из гражданской истории – описание городов, государств, нравов; из математики (т. е. математических дисциплин: механики, оптики, астрономии и т. п. – И. Д.) – описание климата и движения небесных светил над землей. Этот род истории или, точнее, науки составляет, как мне кажется, особую славу именно нашего века. Ведь именно в нашу эпоху земной шар каким-то удивительным образом сделался открытым и доступным для изучения. Правда, древние знали о поясах земли и антиподах…
Но то было скорее результатом логических рассуждений, чем путешествий и непосредственных наблюдений. Но чтобы какой-то маленький кораблик соперничал с самим небом и обошел весь земной шар даже по еще более сложному и извилистому пути, чем тот, по которому всегда движутся небесные светила, – это достижение нашего века». И это обогащение знания, подчеркивает Бэкон, «стало возможным благодаря морским путешествиям, в результате которых мы все чаще получаем возможность объезжать и обходить весь земной шар, подобно тому как это делают небесные светила»[1367]. Дальним плаваниям, особенно, как бы мы сейчас сказали, исследовательским (поисковым) экспедициям Бэкон придавал особое значение: «не должно считать малозначащим и то, что дальние плавания и странствования (кои в наши века участились) открыли и показали в природе много такого, что может подать новый свет философии. Поэтому было бы постыдным для людей, если бы границы умственного мира (globi… intellectualis) оставались в тесных пределах того, что было открыто древними, тогда как в наши времена неизмеримо расширились и прояснились пределы материального мира (globi materialis), т. е. земель, морей, звезд»[1368]. Можно согласиться с Д. Джиллисом, что Бэкон приложил много усилий к тому, чтобы трансформировать «миф о мореплавании (the voyager myth)» в «метафорическое орудие (vehicle) экспериментального метода»[1369].
Суммируя приведенные выше высказывания Бэкона о таких литературных жанрах, как параболическая поэзия (а также проза)[1370] и космографическая история, можно сказать, что «New Atlantis» относится именно к уникальному жанру вымышленной космографической истории[1371]. И эта космографическая история задумывалась Бэконом как описание новых территорий на «интеллектуальном глобусе (globus intellectualis)», т. е. в универсуме человеческих знаний[1372], подобно тому как реальные космографии описывали известный земной мир («globus noster terrae et aquarum